Старый Моннуар, приютивший у себя Клару Марсель и Дареков, все больше и больше дивился тому, что, прожив свою долгую жизнь, он не подозревал об ее истинной подоплеке.

«Ну, началось! — подумал аббат Гюбер. — Разоблачения нам не страшны; мы все опровергнем». Он был спокоен, как и г-н N., во всем уповавший на своего друга.

Тем временем де Мериа, уже наполовину оправившийся от болезни, перечитывал попавшуюся в больницу газету, в которой было напечатано письмо Санблера. После долгих размышлений он бережно спрятал газету в прореху между верхом и подкладкой халата.

Графу жилось не так уж плохо: жена и теща из жалости заботились о нем, хотя отвращение, которое они к нему питали, не уменьшилось.

LXXIII. Уловки аббата Грюбера

«Цель оправдывает средства» — таков принцип иезуитов. Обновляя их доктрину, аббат Гюбер сохранял ее суть. Он считал, что все средства хороши, лишь бы они вели к успеху; ему не было дела до людского стада, лишь бы оно повиновалось. Впрочем, никто не знал об этих мыслях: ибо аббат никому их не поверял.

Приезд Клары Марсель его не встревожил: судьи верят лишь свидетелям в здравом рассудке. А ведь Клара побывала в больнице св. Анны… К тому же, как и Девис-Рот, аббат Гюбер следовал указанию иезуита Эро: «Надо помнить, что люди есть люди, без зазрения совести посягающие на своих близких, используя злословие, лжесвидетельство, клевету. Таких клеветников допустимо, во избежание скандала, убивать тайком». Так сказано в главе «О клевете» кодекса иезуитов, который был переиздан в 1845 году, уже после выхода труда Мишле и Кине[71], и продается на улице Ришелье, 35, а также во всех французских и иностранных книжных магазинах…

Аббат Гюбер выведал, где остановилась Клара. Он отметил, что она держится скромно, с достоинством, никогда не выходит из дому одна; выяснил, где живут ее родственники и как их зовут. Девушка даже понравилась аббату. Но это не помешало его замыслу — оклеветать ее, чтобы заклеймить всеобщим презрением. Это был единственный способ бороться с Кларой.

Духовный сан открывал аббату доступ всюду; он прочел письмо Клары прокурору и так хорошо запомнил ее почерк, что без труда сумел его воспроизвести. Гюбер был мастером своего дела; глаза заменяли ему фотографический аппарат. Он написал почерком Клары такое письмо:

«Г-ну А. Б., Эпиналь, до востребования

Дружок!

Надеюсь, что мое приданое увеличится благодаря солидному кушу, обещанному вам за выдумку о приюте Нотр-Дам де ла Бонгард. Пока все идет как по маслу; судьи клюнули и глотают небылицы не морщась. То-то мы попируем!

Этот старый хрыч Моннуар был вынужден (вот скряга-то!) приютить твою голубку в своем ветхом особняке. Пиши мне все-таки до востребования, как и раньше.

Любящая тебя Клара Марсель».

Закончив это замечательное послание, аббат Гюбер написал, но уже другим почерком, анонимный донос, чтобы привлечь внимание «черного кабинета» к подложному письму Клары: ведь иногда перлюстраторы[72] упускали весьма ценные материалы, попавшие в их лапы.

В доносе сообщалось:

«Г-н прокурор!

Считаю долгом своей совести предупредить вас, что моя бывшая любовница, некая Клара Марсель, собирается обмануть правосудие, за что одно тайное общество посулило ей значительную сумму. Чтобы убедиться в этом, вам достаточно перехватить письма, которыми она обменивается со своим новым любовником в Эпинале.

С совершенным почтением — честный, но обманутый человек».

Отправив это письмо и выждав, пока оно дойдет по адресу, аббат опустил в почтовый ящик и подложное письмо. Как он и ожидал, дьявольская затея увенчалась успехом: письмо было изъято и приобщено к прочим документам.

Оно должно было, разумеется, сыграть решающую роль. Снимая с основателей приюта всякую вину, это письмо губило тех, кто выступал с обвинениями.

Чтобы обеспечить благополучие всех богоугодных заведений такого же типа, требовалась суровая расправа с «клеветниками». Письмо, якобы написанное Кларой, давало эту возможность. Положительно, оно было перехвачено по воле провидения!

Дело о приюте должно было слушаться раньше, чем дело Бродара, следствие по которому затягивалось. Надо было продолжать розыски в связи с целым рядом преступлений, совершенных одним и тем же способом, начиная с убийства старика в каменоломне и кончая смертью Розы.

Тем временем вдова Микслен сообщила редакции «Уровня» о том, что дочь Пиньяров была гораздо моложе Розы. «Ого, дело усложняется!» — заметили досужие умы, прочитав эту заметку.

По общему мнению, до конца следствия было еще далеко; поэтому все очень удивились, узнав, что дело о приюте уже назначено к слушанию и что все свидетели вызваны. В числе прочих получили повестки художники, Филипп и его братья (они заявили, что желают дать показания), а также граф Моннуар и дядюшка Гийом.

Вопреки ожиданиям, суд происходил при открытых дверях. Благонамеренные газеты крупным шрифтом выделили это обстоятельство в своих отчетах, сопроводив весьма нелестными для левой прессы комментариями. Но и левая пресса не осталась в долгу, давая понять, что судебным властям нельзя верить; по всей вероятности, готовился какой-то подвох.

Так оно и было. Возвращаясь в Рим, аббат Гюбер сделал крюк, чтобы заехать в Эпиналь, и послал оттуда следующее письмо:

«Мадемуазель Кларе Марсель.

Париж, почтамт, до востребования.

Голубка!

Я все поджидаю весточки от тебя. Не случилось ли какой-нибудь неприятности? Старый Дарек и его дочь слишком простодушны для роли, которую мы им отвели; но следует надеяться на феноменальную глупость судей (ты писала об этом) и на то, что присяжные — простаки; они, конечно, растают перед твоими прелестями, и ты без труда их околпачишь. Что касается газет, то можно не сомневаться, что они будут служить нам так же хорошо, как и раньше. Пиши по-прежнему до востребования, в Эпиналь.

Любящий тебя А. Б.»

Никто не был забыт в этом коварном письме: ни судьи, ни присяжные, ни газеты… Аббат не сомневался, что его произведение возымеет действие.

Отправив его, он поехал дальше, в Марсель, где сел на пароход, шедший в Остию, не забыв послать г-ну N. подробные указания, как вести процесс. Главное, писал аббат, нужно правильно оценить документы, которые будут предъявлены суду: их много, недавно поступило еще несколько. Словом, в распоряжении г-на N. достаточно материалов… Да поможет ему господь бог, и да просветит его святой дух!

Но следователь напрасно искал документы: большая часть их пропала. Без сомнения, это было делом рук какого-то безбожника, стремившегося уничтожить важные улики. Кое-что, правда, удалось вкратце восстановить по памяти и по заметкам, сохранившимся у следователя, но лишь то, что имело отношение к попытке Клары убежать из приюта, пребыванию ее в больнице св. Анны, аресту, приезду ее дяди, который признал ее сумасшедшей и взял на поруки; наконец, уцелели те бумаги, в которых говорилось о вторичном исчезновении Клары после того, как внезапная смерть старика вернула ей свободу. Бумаги же, касавшиеся обыска в приюте и останков дочери г-жи Пиньяр, найденных в саду возле кладбища и опознанных родными, все бесследно исчезло. Не было также писем старого врача-психиатра — словом, всего, что могло открыть судьям глаза. Как в воду кануло все, что говорило против набожных особ, руководивших приютом. Зато в деле были два письма, отправленные аббатом Гюбером из Парижа и Эпиналя. Поэтому у судей заранее сложилось предвзятое мнение о Кларе.

Зал заседаний был переполнен; свидетели явились все до единого. Исхудалая и бледная Клара, вся в черном, сидевшая между старым Дареком и Гутильдой, произвела большое впечатление на публику. Обе подруги держались за руки. Гутильда, высокая и гордая, истая дочь Галлии, сменила тунику, которую носила в пещере, на платье, еще более простое, чем у Клары. Она смотрела вокруг широко раскрытыми глазами: ей впервые приходилось видеть так много народу. Старый Дарек сидел задумавшись: от суда он не ждал ничего хорошего. Керван, Филипп, его братья и другие, знавшие об этом деле лишь понаслышке — художники, слуга гостиницы Жан, граф Моннуар и дядюшка Гийом, — удивлялись добросовестности суда, позаботившегося вызвать их всех.

— Почти все эти свидетели будут выступать и по делу Бродара, — говорили осведомленные люди.

— Что ж тут удивительного? Все они — безбожники, коммунары, бандиты — одного поля ягоды! — отвечали ханжи.

На скамье подсудимых — пусто; дело слушалось заочно.

Председатель поднялся.

— Господа судьи! Господа присяжные! — начал он. — Следствие самым тщательным образом разобралось в различных заявлениях и показаниях относительно приюта Нотр-Дам де ла Бонгард, основанного с богоугодной целью. Теперь вы сами оцените, чего стоят все эти наветы…

Он говорил вкрадчивым, мурлыкающим голосом, положив пухлые руки на стол; вид у него был самый благодушный. Казалось, он сейчас начнет выгибать спину, как кот.

— Начало не предвещает ничего хорошего! — шепнул графу дядюшка Гийом.

— Прежде всего, господа, — продолжал председатель, — я должен обратить ваше внимание на нравственный облик главной обвинительницы, девицы Марсель.

Если бы бродяга, дававший юридические консультации, был здесь, он отметил бы, что председатель старается внушить присяжным предубеждение против Клары еще до того, как начался разбор дела. Но девушка держалась так скромно и с таким достоинством, что никто не придал значения намеку председателя. Последний добавил еще несколько общих фраз, видимо не находя пищи для своего красноречия.