Жан Гетрэ - Нищета. Часть вторая

В поселке Крумир имелась гостиница, где жили без прописки. Для чего спрашивать документы? Ведь там искали пристанища именно те, у кого их не было, или же те, кому пользоваться ими было по каким-либо причинам неудобно.

Вот уже два дня, как в гостинице обосновался новый постоялец. Соседи шептались, что у него, вероятно, немало деньжонок, но он вынужден скрываться и не хочет иметь при себе вещи, по которым можно было бы установить его личность. Жизнь этого человека находилась под охраной еще одного обычая: если б его убили в гостинице, то обитатели поселка сами разыскали бы убийц и расправились бы с ними, лишь бы не привлекать внимания полиции.

Гостиница эта издавна была излюбленным пристанищем бандитов, бродяг, странствующих актеров, — словом, всех, кто потерпел крушение в море житейском и искал кратковременной передышки от бедствий, преследующих с колыбели до самой могилы.

Незнакомец в синей блузе и фуражке был, по его словам, крестьянин и приехал в Париж по делам. Ему, видите ли, понравилась вывеска этой гостиницы, и он не стал тратить время на поиски другого жилья.

Вывеска гласила:

Человек в синей блузе объяснил хозяину гостиницы, лицо которого походило на морду хорька:

— Я хочу приобрести небольшую лавку. Коли у вас найдется приличная комната со столом, жалеть не будете: у меня есть чем заплатить.

— Откуда вы? — спросил хозяин, сразу почуяв наживу.

— Из окрестностей Парижа; откуда именно — не скажу, так как я поссорился с женой и тещей, и они меня ищут.

— Ого! Вы, должно быть, изрядно поскандалили?

— Вовсе нет! Просто я кое-что продал, деньги зарыл под деревом, а с собой взял только эту кредитку в тысячу монет. Посмотрю, не подвернется ли в Париже что-нибудь подходящее.

— Может быть, мне удастся отыскать для вас лавку, — сказал хозяин, думая про себя: «Молодчик чересчур общителен, а его история мало правдоподобна».

— Ну и прекрасно! А пока отведите мне комнату, я устал и хочу отдохнуть. Вот деньги за полмесяца.

И он протянул ассигнацию.

— У меня нет сдачи, — сказал хозяин. — И ста франков не наберется.

— Ничего, дайте сколько можете. Остальное за вами.

— Вы очень сговорчивы, — заметил хозяин с хитрой улыбкой, намекая новому постояльцу, что тот целиком в его руках. — Что же вам нужно сейчас?

— Хороший обед, бутылку вина, графинчик водки.

— А еще?

— Подержанный костюм, простой, опрятный, какой носят рабочие. Видите ли, если я не сниму эту блузу, всякий увидит, что я — крестьянин, которого можно ощипать как цыпленка.

— Это верно. Обед вам сейчас принесут, а все остальное — через несколько часов. Ведь вы никуда не выйдете?

— Нет, — ответил новый постоялец, чуть побледнев.

Комнаты в гостинице были под стать всему поселку: перегородки — из кое-как сколоченных досок, потолок — из нескольких листов толя. Незнакомец присел на табуретку в ожидании обеда и облокотился на хромоногий стол, составляющий вместе с убогой кроватью всю обстановку отведенной ему каморки.

Съев рагу не то из кошки, не то из крысы, не то из кролика, осушив бутылку вина и полграфинчика водки, постоялец выразил желание отдохнуть. Оставшись один, он снял сюртук, надетый под длинной блузой, и принялся совсем как вдова Марсель (хоть он и не был знаком с нею) резать его на куски. Затем он завязал лоскутья в носовой платок и, встав на стол, засунул узел в промежуток между кровлей и потолочной балкой (как мы уже сказали, дом был построен так примитивно, что годился в жилище любому дикарю). Спрятать сюртук в этот незатейливый тайник было все же лучше, чем носить его: ведь он упоминался во всех газетах как примета Бродара, убийцы с улицы Дез-Орм, бывшего коммунара.

Когда хозяин, известный в поселке под именем Черного Лиса (совсем как у индейцев), принес Лезорну платье, тот лежал в кровати, под одеялом, и никто не мог бы сказать, что он носил другую одежду, кроме синей блузы. Панталоны у него были черные — цвет мало заметный; они не значились в описании примет, и бандит не торопился с ними расставаться.

После ухода Черного Лиса раздался какой-то шум. Лезорн поднял голову. Оказалось, что узел выпал из щели наружу. Обеспокоенный, он выглянул в слуховое оконце и увидел дворик, окруженный хибарками чуть повыше человеческого роста. Во дворе в компании собаки, кошки, уток, кур и свиней играли ребятишки.

Узел шлепнулся в лужу и развязался. Свиньи обнюхали его, утки вырывали лоскутки друг у друга, а более крупные обрезки достались детям, которые не без споров поделили свои трофеи.

В зависимости от обстоятельств пропажа узла могла либо погубить Лезорна, либо спасти его. Скорее всего — спасти: вряд ли здесь можно было ждать обыска. Через час или два от разрезанного сюртука, наверное, уже не останется и следа.

Босая девчонка лет десяти обвязала себе икры, на манер подвязок, двумя полосками материи. Если бы Лезорн мог ее задушить, девочка не прожила бы и секунды. Белокурая, худенькая, она походила на бабочку. Что было источником жизненных сил этого хрупкого создания? Скудная пища или же просто стремление к росту, свойственное молодым побегам-дичкам?

Нацепив самодельные подвязки, девочка подняла голову и заметила Лезорна в слуховом окошке.

— Спасибо, сударь! — прошептала она. Дети, приплясывавшие вокруг нее, с любопытством посмотрели наверх.

Быть может, девчонка произнесла ему смертный приговор? Бандит отошел от окна, присел и стал слушать ребячью болтовню.

— Я хочу есть! — пожаловался какой-то малыш.

— Погоди-ка, Пьер! — ответила девочка, поблагодарившая Лезорна. — Кажется, дома кое-что осталось.

— Мы хотим есть! — повторяли ребята.

Девочка принесла корзину с объедками, подобранными на улице — хлебными корками, капустными листьями, картофельными очистками. Дети из хибарок тоже высыпали на двор. Воцарилось молчание: девочка занялась дележкой. Те, кому достались очистки или кочерыжки, резали их на куски, словно приготовляли салат; они не обедали, а играли в обед. Собака, утки, свиньи — все подошли получить свою долю, причем оказались куда привередливее детей. Скоро корзинка опустела; в ней осталось лишь недоеденное пирожное.

— Это для Эдит, — сказала белокурая девочка, — ведь она больна!

Малыши выразили недовольство таким решением.

— Когда вы заболеете, то в свой черед получите пирожные… Если они у нас будут, — добавила девочка.

Несмотря на нереальность обещания, оно возымело действие: ребята замолчали, как бы предвкушая минуту, когда лакомство захрустит на их острых зубках.

— Пирожные будут вкусные, правда, Элиза?

— Конечно! — воскликнула та и побежала к больной подружке, но через несколько минут вернулась.

— Эдит не хочет есть, — промолвила она грустно. — Давайте разделим пирожное.

Дети сгрудились в кучу; личики их оживились.

— Ладно, это пирожное мы съедим, а когда найдем другое, отдадим его Эдит, ладно? — предложил худенький малыш с большой кудрявой головой.

— Да, да! — согласились остальные.

Каждый получил по кусочку, кроме Элизы, обделившей себя.

— Если бы нам позволили бегать по улицам, — сказал один мальчик, — мы могли бы найти много вкусных вещей.

— Да, — ответила Элиза, — но есть гадкие люди, они забирают одиноких ребят и сажают в кутузку.

— Враки! — не поверил один.

— Нет, правда! — настаивала девочка. — Таких детей называют маленькими бродягами.

— И нас бы забрали тоже?

— Нет, — сказал мальчуган постарше, — если дети могут указать свой адрес, их отводят домой, хоть бы они и бродили одни.

— Как бы не так! — возразил другой. — Мы ходим в таких лохмотьях, что нам не поверят, если мы и скажем свой адрес.

— Но ведь мы живем в этих домах.

— Они за дома не считаются. Говорят, будто пока на них закрывают глаза, но скоро снесут весь квартал.

— Ведь мы же взаправду дети. Отчего же с нами обращаются хуже, чем с собачонками?

Во двор вошла красноносая старуха тряпичница.

— Эй, детвора! — позвала она. — Вот для вас кое-что!

Пока она доставала из корзины большой кулек с объедками, дети столпились вокруг нее.

— Спасибо! Спасибо! — защебетали они.

Почему эти малыши были так вежливы, так хорошо относились друг к другу? Благодаря полному равенству, царившему среди них. Ни зависть, ни гордость, ни жажда господства не портили их сердца.

Вечером в жалкие лачуги возвращались отцы или матери; те, кому удавалось что-нибудь раздобыть, делились с теми, кто ничего не принес. Мать маленькой Эдит радовалась: доктор попечительства о бедных обещал прийти на другой день; он даст ее дочке лекарство.

Лезорн долго еще слышал, как шумели ребята, ворчала собака, хрюкали свиньи, крякали утки; потом все стихло, дети разбрелись по лачугам. Но ни одна семья не была в полном сборе: у бедняков смерть сплошь и рядом уносит то мать, то отца, а подчас — и обоих; тогда малыши подобны птенчикам, выпавшим из гнезда.

Бандит вновь улегся. Ему было скучно и немного страшно. «Самое лучшее, конечно, — поскорее убраться за границу!» — рассуждал он. Но, услышав разговор, донесшийся из соседней комнаты, Лезорн понял, что выходить из дому сейчас не следует. Правда, дети болтали, будто бы весь квартал собираются снести, но преступники боятся не опасности, грозящей в будущем, а той, что нависла над головой.

— Слышь ты, карманных дел мастер, — раздался молодой, но уже хриплый голос, — вот потеха-то была утром, когда гнались за этим причетником! Жалко, что я не все видел. Его, говорят, приняли за Жака Бродара. Зачем он напялил коричневый сюртук?