Жан Гетрэ - Нищета. Часть вторая

— Разумеется, — ответил священник. — Я только что хотел предложить вам это.

Осмотр начался, тщательный и кропотливый, как всегда, когда дело идет о дерзком посягательстве на какую-нибудь неприкосновенную личность или на священный предмет. Девис-Рот открыл шкафы, столь искусно скрытые за деревянной обшивкой, что их вряд ли обнаружили бы без помощи хозяина. Там хранились книги и брошюры благочестивого содержания, начатые рукописи, весьма полезные, судя по заглавиям, для людей, которым религия нужна, чтобы держать народы в оковах: «Сокровище терпения» (руководство для бедняков), «Добрый богач» (для них же), «Как смиренно сносить жизненные невзгоды» и т. д.

Вдруг г-н N. отшатнулся: он заметил кинжал, оставленный иезуитом среди бумаг. Странная оплошность со стороны такого человека! Но Девис-Рот, привыкший владеть собой, не растерялся. Он притворился, будто впервые видит этот кинжал.

— Смотрите-ка! — воскликнул он. — Убийца потерял свое оружие!

Этим хитрым маневром иезуиту удалось отвести от себя подозрения и избежать нависшей над ним кары. Его доводы вполне удовлетворили г-на N., который обдумывал, нельзя ли эту попытку кражи со взломом связать с пресловутым делом Руссерана. Весь доклад следователя, хоть он этого и не подозревал, был написан под диктовку Девис-Рота.

Желая взять реванш за сделанный промах, иезуит проявил такую ловкость, что даже забрал на глазах г-на N. и понятых кинжал, эту улику, с помощью которой можно было найти убийцу. Но они ничего не заметили.

Клерикальные газеты подняли шумиху вокруг попытки каких-то преступников проникнуть в дом столь почитаемой особы. Либеральная же пресса находила, что это весьма темное дело, как, впрочем, и другие подобные дела. Если бы теперь Гренюш и Бланш Марсель с матерью и объявились, им пришлось бы помалкивать, а то их неминуемо обвинили бы в сговоре со злодеями, взломавшими дверь в жилище его преподобия… Во всяком случае, если они читали реакционные газеты, то у них вряд ли могло возникнуть желание оказаться втянутыми в эту историю.

Итак, Девис-Рот вновь вышел сухим из воды.

Семья Дареков была чрезвычайно удивлена, когда однажды ночью Керван вернулся в сопровождении двух девушек. Чтобы не возбуждать толков, они последнюю часть пути прошли пешком.

На вопросы, куда девался Керван, старый Дарек и его дочь неизменно отвечали, что он уехал на несколько месяцев к родным в Бретань. В конце концов в Дубовом поле перестали этим интересоваться. В семье Дареков, наоборот, начали уже беспокоиться, покуда в газетах не появились сообщения из Лондона о приюте Нотр-Дам де ла Бонгард. Тогда в пещере поняли, что Керван благополучно добрался до Лондона, и спокойно стали ждать его возвращения.

Клара полюбила эту семью, как родную. Ее сердце было полно благодарности. Бедная сиротка столько выстрадала! Славные люди, давшие ей пристанище, всячески стремились, чтобы она позабыла о пережитом. «До чего все ко мне добры! — думала она. — Как любит меня Керван и его сестра!» И Клара чувствовала, что ей нелегко будет вновь с ними расстаться.

Гутильда, эта странная девушка, так походившая и наружностью и характером на дочерей древней Галлии, с каждым днем также все больше и больше привязывалась к подруге, они стали неразлучны.

Однажды ночью, уже под утро, послышался стук. В один голос обе воскликнули: «Это Керван!»

Действительно, это вернулся он, в сопровождении Элен и ее сестры-горбуньи, которую уродство, быть может, и не спасло бы от проституции.

Матушку Дарек так тронула трагическая история обеих сестер, что она охотно оставила бы их у себя, если бы не воля Анны, поручившей заботу о них г-же Руссеран. Но было решено, что, пока Керван не найдет Агату, молодые англичанки будут жить у Дареков. Куда им деваться в Париже?

Этой ночью в пещере никто не спал. Кервану пришлось рассказать обо всех своих приключениях. Он совсем не думал о том, что на другой день ему предстояло вновь отправиться в путь — теперь уже в Париж.

Взглянув на Клару, юноша увидел в ее волосах веточку вербены, которую он подарил ей при расставании. А Клара заметила в петлице его куртки омелу… Они поняли, что наперекор всему давно уже любят друг друга. Чувство, зародившееся еще в их детские годы, было чисто, как ключевая вода, и сильно, как смерть. Оно согревало их сердца, заставляло забывать все невзгоды. В эту минуту они вспоминали детство, веселый смех Клары, серьезные не по возрасту речи Кервана и Гутильды… Мысленно переносясь в прошлое, все трое с улыбкой смотрели друг на друга, в то время как Элен и ее сестра спали безмятежным сном.

Вся ночь прошла в беседе: Керван рассказывал о поездке в Лондон, а Клара и Гутильда — обо всем, что произошло за это время в Дубовом поле. Старая экономка аббата Марселя поступила в услужение к его преемнику, но он не мог заменить ей прежнего хозяина; всю свою привязанность она перенесла на собаку покойного кюре, которую иногда отпускали к ней. Прибегая обратно в пещеру, пес бурно изъявлял свою преданность Кларе и всем Дарекам. Трактирщик Дидье, напуганный событиями в церковном доме, некрепко запирал дверь при первых же звуках вечернего благовеста. Плохо приходилось путникам, нуждавшимся в ночлеге после этого часа: Дидье воображал, что это блуждают духи Клода и Клотильды… Старый Дарек по-прежнему собирал при лунном свете целебные травы под дубами; два из них засохли от дряхлости. Деревенские старухи и новый аббат, вместе с церковным старостой и учителем, все еще пели по пятницам, в полночь, покаянные псалмы, завершая их заклятиями против бесов. Подумывали даже вторично осветить церковь; толковали, будто Клара похищена дьяволом…

Пока они делились новостями, собака вернулась обратно и, узнав Кервана, бросилась к нему. Словом, все друзья и члены семьи искренне радовались возвращению молодого человека. У Клары даже слезы выступили на глазах. На душе у нее было и хорошо и немного грустно. Где-то вдали запоздавший крестьянин напевал песню. Эта мелодия убаюкивала Клару еще в колыбели; слова эти она слышала и в ту ужасную ночь, когда дядя схоронил ее заживо:

Ранним утром, оставшись незамеченным жителями Дубового поля, Керван уехал в Париж, поручив своим родным заботиться о молоденьких англичанках; в этом уютном уголке они чувствовали себя в полной безопасности.

В Париже, однако, юноша не нашел ни г-на Марселена, который мог бы оказать ему содействие в дальнейших розысках, ни г-жи Руссеран, которой он должен был передать письмо Анны. Затем он встретился с Лезорном… Вот как это произошло.

Потратив целый день на беготню по разным адресам, Керван узнал в конце концов, что Марселен умер, а г-жа Руссеран уехала с дочерью за границу. Все это было довольно неутешительно; однако юноша не пал духом. Чувствуя усталость, он зашел в трактир и спросил кружку пива. Какой-то неприятный на вид мужчина сел рядом и также заказал пива.

— Вы, видать, порядком утомились, — заметил он.

— Так оно и есть, — ответил Керван, — я издалека.

— Но все-таки бьюсь об заклад, что я приехал из более дальних мест.

— Откуда же? — спросил Керван, больше из вежливости, не испытывая особой охоты говорить с этим человеком.

— Из Новой Каледонии.

— Вы, вероятно, побывали в ссылке?

— Совершенно верно.

— Не знавали ли вы там некоего Бродара.

— Это я и есть.

— Вы — Жак Бродар?

— Он самый.

Керван предпочел бы, чтобы это имя носил кто-нибудь другой: ему не понравился незнакомец. Но ведь не всегда можно судить по внешности. И он продолжал расспрашивать:

— Позвольте узнать: у вас есть дети?

— Да, сын и три дочери.

— Старшую зовут Анжелой?

— Совершенно верно. А сына — Огюстом.

— Значит, вы — тот самый. Наконец-то мне повезло!

— Разве вы меня искали?

— Да, мне поручили найти вашу семью, чтобы госпожа Руссеран могла позаботиться о ней.

— Но ведь моего сына обвиняли в убийстве ее мужа… К тому же она с дочерью уехала за границу, куда именно — неизвестно.

— Да, мне так и сказали. А где сейчас ваша Анжела?

— Увы, не знаю, она исчезла вместе с сестрами. Понятия не имею, что с ними сталось.

И Лезорн сделал вид, будто утирает слезу.

— Так Огюст все еще в тюрьме?

— Он там сидел; но когда его уже совсем собрались замарьяжитъ ему удалось смыться.

Не понимая, Керван удивленно уставился на собеседника. Тот спохватился, что дал маху. «Ну и пентюх же я, — подумал он, — ведь этот простофиля не смыслит по-нашему!»

— Вам неясно? — спросил он. — Эти слова в ходу только в Париже.

— Ничего, я понял, — ответил Керван, сообразительный от природы. — Продолжайте! Вы хотели сказать, что ваш сын теперь на свободе?

— Вот именно.

— Значит, он был оправдан?

— На этот раз не угадали. Его силой освободили товарищи по шайке.

— Замечательно!

— Но теперь их самих засадили, как соучастников моего сына, а где он — неизвестно. Его долго разыскивали; портрет Огюста был вывешен на всех вокзалах.

— Быть может, с ним стряслась беда; иначе он сам бы явился в суд, узнай, что его друзья арестованы.

— Зачем? Какую пользу это принесло бы ему?

Вопрос покоробил Кервана.

— Впрочем, — добавил Лезорн, — он, вероятно, забрался куда-нибудь в глушь и поэтому ни о чем не слыхал.

— Да, уж если он даже вам не сообщил о себе, значит, ему что-то помешало.