– Я для девочки ничего не делала, – говорила она, поглядывая на дочкину ношу. – Примета плохая. Перестелила свою постелю, гнездышко устроила. Мало ли, а вдруг бы в дороге сглазили?

– Правильно, мама. – Ольга, не выпуская из рук колыбель, села на высокую материну кровать.

– Чего «правильно»? Показывай.

Волнуясь, Ольга откинула кружева с личика спящей девочки. Вера Трофимовна сначала с недоумением, затем с легким испугом смотрела то на дочь, то на ребенка.

– Так это ж… это ж ты, Оля. Вылитая ты. У меня и фотографии есть. – Вера Трофимовна тяжело села рядом с дочерью. – Как же это?

Ольга улыбнулась и заплакала одновременно.

– Судьба, мама. Провидение Господне.

Соскочив с кровати, Вера Трофимовна бухнулась на колени перед иконостасом и, шепча благодарственную молитву, стала кланяться Божьей Матери.

Тем временем Ольга устроила дочь в кровати, обезопасив ее со всех сторон подушками. Оленька, чуть посапывая, спала, утомленная дорогой.

К столу обе женщины вышли торжественные, осознавшие важность события.

За стол усадили всех, включая радостного Сашку и нанятых женщин. Все равно свои, и будет кому по деревне о застолье рассказывать.

Татьяна Ивановна тихо радовалась своему решению отдать девочку именно Ольге. И дом полная чаша, и Ольга неплохая мать, и Вера Трофимовна счастлива. Алексей, правда, особого восторга не проявлял, да он и оживлялся только при словах «футбол» и «пожрать».

Катерина, найдя среди бутылок французское и чилийское вина, предусмотрительно поставила их перед собой.

Юля рассматривала то резную деревянную посуду, то печь в изразцах восемнадцатого века.

– Это из старой усадьбы, спасла от разорения, – похвалилась Ольга. – У нас тут рядом дом какого-то знаменитого математика… не помню фамилию, так там при ремонте половину изразцов хотели выкинуть. Я перекупила.

– Это ж… – Юля задохнулась от восхищения. – Это ж… Голландия, восемнадцатый век.

– Я знаю. Юля, вы мне тоже панно, как в клинике, сделайте. Мне в офис, в правление нужно. Я хорошую цену дам.

– Обязательно, – обрадовалась Юля, но тут же вспомнила, что произошло после того, как ее работы повесили в холле клиники. – Только у меня заказы повалили, выпить некогда.

– А я – исключение, мне без очереди, – спокойно улыбнулась Ольга.

– Да, конечно, – тут же согласилась Юля.

Петечка обрадовался столу, как дитя малое.

– Вы мне для мамочки завтра немного завернете? – подлизываясь, заглядывал он в глаза Веры Трофимовны. – Она ж такого никогда в жизни не видела и не пробовала.

– Милый, – растроганная Вера Трофимовна подвела Петечку к его месту, – да завтра в багажник столько не влезет, сколько я вам в вашу загазованную Москву продуктов передам. Садись, кушай, сейчас пить будем.

Ивана обилие пищи напугало и обрадовало. Для него деревенское застолье было экзотикой. Но сам дом, и люди, и праздничное настроение ему нравились.

Вслед за Петечкой стали рассаживаться остальные.

Пересчитав гостей, Вера Трофимовна расстроилась.

– Нас тринадцать человек получилось.

– Четырнадцатая спит, – попыталась успокоить мать Ольга.

– Поступим как в Англии. – Татьяна Ивановна взяла с роскошного кожаного дивана огромного медведя и посадила на отдельный стул. – Он четырнадцатый. У них всегда так делают. Традиция.

– Хорошая традиция. – Алексей сел рядом с медведем. – Рассаживаемся, гости дорогие, а то я сейчас с голоду помру.

И понеслось застолье. Пили за Оленьку и за Ольгу. Отдельно, три раза подряд, пили за Ивана. Затем за москвичей и за кашниковцев. За хозяйку дома и за женщин, помогавших накрыть стол. За «молодого папашу» и «умницу тещу». За каждого в отдельности и отдельно за мужчин и женщин.

Совершенно не пили только Нина, пересевший к ней на коленки Сашенька и медведь, занимавший четырнадцатое место за столом.

В десять вечера стали травить анекдоты. Все – включая полусонного Сашеньку – хохотали.

На раздавшийся звонок мало обратили внимания, ожидая любопытствующих соседей. Но для Нины звонок прозвучал неприятно пронзительно. Звон в голове отодвинул ее от сидящих за столом.

Она услышала, как здоровается с гостьей Вера Трофимовна, как тяжелые женские шаги давят каждую деревянную ступеньку высокого крыльца. На секунду она ощутила на себе встревоженный взгляд Ивана. От той женщины, что сейчас приближалась к гостиной, шло смятение и веяло неуверенностью и страхом… И при этом Нина не знала, кто из знакомых сейчас появится перед нею.

Дверь отворилась, и из светлого коридора в полумрак гостиной шагнула Валентина. Располневшая, но ставшая от этого не хуже, а женственней.

– Вот, гости дорогие, это Валя, школьная подружка Ниночки, до нас дошла. Проходи, Валентина. Медведя сними и садись.

Помня о ссоре с бывшей подружкой, Нина особой радости не проявила, но вежливо улыбнулась и привстала для поцелуя. Валя ткнула ее холодными губами в щеку и встала рядом, ожидая, когда Алексей уберет медведя. Здороваясь со всеми мерзлой улыбкой, Валентина суетливо достала из сумки клюквенную водку и миску, закрытую тарелкой.

– Здесь грибочки белые, жареные, сама собирала. Нина, помню, очень грибы любит.

– Спасибо, Валя. – Пока Алексей разливал водку, а Ольга накладывала закуску, Нина сквозь зубы, почти не шевеля губами, улыбнулась бывшей подруге. – Что случилось? С чего ты сорвалась из дома?

– Мне нужен отворот. На мужа, на Пашку. Еле дождалась твоего приезда.

Заявлено было безнадежно и твердо. Лицо у Вали побледнело, а фигура оцепенела от затылка до пальцев, сжимавших вилку и салфетку.

– Отворота не бывает, – неслышно, одними губами сказала Нина.

– Бывает.

– А чтой-то вы шептитеся? Вы вливайтесь в коллектив, – укорила девушек Трофимовна.

Мать Нины третий час была счастлива, сидя в приятной компании, и особенно из-за того, что Нина приехала с деньгами, а двоюродная сестра Ольга, местная «олигархиня», ей теперь до конца своих дней обязана. Совсем неплохо и то, что при Нинульке был пусть неказистый, но мужчина, да еще на необыкновенной машине. Здесь, в деревне, конечно же, видели такие… но редко.

– За долгожданный приезд! – вскочила с места Анна. – Давайте, девочки и мальчики, выпьем за нового человека в нашей семье! За Оленьку!

Пока все дружно пили, Нина выбралась из-за стола. Валентина, прихватив кусок ветчины величиной со ступню, вышла вслед за нею.

Встали у крыльца. На улице вечерело, прохладный ветер шел от близкого леса.

– Ты похудела, – все так же невесело заметила Валя, нервно перебирая в руках пакет.

– А ты – нет. – Нина все еще надеялась, что Валентина уйдет.

– Нина, помоги, – Валя шептала и кричала одновременно. – Осточертел он мне. Если трезвый, то злой и опохмелку ищет. А пьяный – до приторности ласковый и такой потливый и слюнявый… хоть со двора беги, хоть в сарае вешайся.

– Предупреждали тебя, приворожишь, так это навсегда. – Нина говорила сквозь зубы. Разговор ей был неприятен.

– Да не кори ты меня, самой тошно. Он ведь иногда к Зинке Васильевской в Пештово ездит, у него, если помнишь, там сын на два года старше нашей Сонечки. Один раз неделю там жил. Все думаю, больше не вернется, а он все равно возвратившись. Тошнит меня от него, Нина, тошнит.

– Нету отворота, Валентина, нету! – Нина для убедительности даже похлопала себя ладонью по груди.

– Есть! И я теперь знаю, какую плату дать, чтобы ты не отказалась, – в голосе Валентины звучала откровенное торжество.

– Наверное, то самое, что тебе в пакете руки тянет? – начала заинтересовываться Нина.

– Точно.

Шуршала Валя пакетом долго, затем не выдержала и разорвала его. Под полиэтиленом была цветастая тряпица. Нетерпеливо размотав ее, Валентина повесила тряпку себе на плечо. В ее руках оказалась старая, очень странная книга. Черная, в покореженном кожаном переплете.

– И что это за букинистическая редкость? – удивилась Нина, а у самой защекотало внутри, между селезенкой и душой, от предчувствия.

– Пашка из церкви принес. Их бригада храм недалеко здесь реставрирует. Там много чего интересного нашли.

Сразу же захотелось схватить книгу, перевернуть несколько страниц и удостовериться, что книга та самая, о которой мечтала бабушка Полина. И в то же время Нина боялась разочарования, а потому сделала скептическое лицо.

– С чего ты, Валя, решила, будто мне эта книга нужна?

– Так ты послушай, где он ее отыскал.

– И где?

– В сортире.

– То есть?

– В сортире храма, в окаменевшем дерьме. Стали его ломом раскалывать, нашли там крестики всякие, ключи, одно Евангелие, ложки деревянные и алюминиевые и кожаный сверток. И, понимаешь, – Валентина взволновано оглаживала книгу, – остальные предметы, понятное дело, могли в сортирную дыру случайно упасть, но сверток нужно было с силой пропихивать. То есть его там либо прятали, либо сознательно поместили, чтобы на него гадить.

– То есть ты мне притащила книгу, на которую сто лет батюшки с прихожанами срали?

– Ну да, – не замечая брезгливой улыбочки Нины, Валентина искренно радовалась и гордилась находкой. – Прикольная история. Я сразу поняла, что сверток не простой. Два дня его в соленой воде отмачивала. Думаю, если он в туалете столько лет кис и не растворился, так ничего ему от воды не будет. Чего ты ее не берешь-то? Неинтересно?

Как описать человеку, не чувствующему пальцами и половины того, что чувствуешь ты, это ощущение опасности?

– А ты видела, что там?

– Видела. Там на обложке ладонь вытиснута, а в середине что-то на старославянском написано. Я пыталася прочесть, так ничего не поняла. А бабуля твоя все время про книжку особую поминала, я и подумала…

Руки Нины сами собой обхватили книгу. На покореженной кожаной обложке действительно виднелся рельефный отпечаток руки. Небольшой, явно женской. Страницы оказались не бумажные, а плотные, похоже, пергаментные. На титульном листе слабо проступала выцарапанная надпись: «Свод поучений». На первой странице было несколько рисунков и слово «травы». И тут уж вся Нинина брезгливость исчезла.