Марина Туровская - Ниночка

Но, как у всякого сильного и властного человека, у нее было слабое место. Муж. Алексей, Лешенька, Ленька, ее солнышко, часть сердца, половина души. Нет, большая часть ее самой.

Она влюбилась в Лешу десять лет назад, когда тому было семнадцать. Ольга только-только начала разворачивать свое фермерское хозяйство. А в работники Лешу привела ее мать, Вера Трофимовна.

– Оля, Люська с Гришей кланяются тебе в ноги, просят за своего оболтуса, в работники его взять. Вон, видишь, какой вымахал. Школу закончил, в армию рано, а деньги очень нужны. У Люськи с Гришей еще две девчонки-школьницы, а этот, – Вера Трофимовна локтем толкнула Алексея, – жрет да пьет, кобелина здоровый.

Мама неодобрительно смотрела на красивого подростка. Лично ей он не нравился. Здоровался через губу, без душевности бормоча «здрасте». Да и родители на него жаловались, осуждая за любовь к выпивке и ко всему женскому населению окрестных деревень.

Ольга даже не смотрела на Алексея. Боялась. Боялась, что поднимет глаза и в очередной раз обомлеет от желания. Она хотела Алексея постоянно. Тупо, по-животному.

– У тебя вроде бы права есть? – глядя мимо Алексея, стараясь не замечать его широкие плечи, загорелую шею и профиль с темной шелковой щетиной, спросила она. – Будешь три раза в день возить доярок на дойку.

– Ладно, – лениво ответил Леша и вдарил ногой в сапоге сорок пятого размера по перезревшему в траве шампиньону.

Шампиньон отлетел, сделав высокую дугу, в сторону, и вместе с ним отлетело Ольгино сердце.

Достав из кармана ключи от зеленой «Нивы», она протянула их парню.

– Вот, машину знаешь.

А Алексей все стоял, засунув руки в карманы старых джинсов.

– Ну и чего ты стоишь? – Вера Трофимовна смотрела на Лешку с раздражением. – Тебя дома мамка с отцом ждут, колодец копать.

Алексей молча взял ключи, не дотрагиваясь до руки Ольги, повернулся и пошел через поля, сокращая путь. Высокие сапоги мокли в ранней росе. Черная майка бесстыдно подчеркивала рельефные мышцы. Лешка неплохо учился в школе, но с гораздо большим удовольствием он работал в небольшом семейном хозяйстве. Постоянная физическая работа довела до совершенства и без того прекрасную Лешкину фигуру.

– Оль, – Вера Трофимовна встревоженно смотрела на дочь, – ты чего на него, как волк на мясо, смотришь, глазами ешь? Тебе и так девки, когда выпьют, обещают в колодец нассать.

– За что? – еле очнувшись от чувственного забытья, непонимающе спросила Ольга.

– За то, – мать хмыкнула. – Мужиков на деревне не больше десятка, так ты на самого красивого заглядываешься. А ты, между прочим, на сколько лет его старше, постеснялась бы, он малец еще… Хотя… – Вера Трофимовна толкнула дочь в плечо. – Пойдем чай пить. А на своего Лешку ты теперь вдоволь налюбуешься.

– А что, – Ольга робко улыбнулась матери, – видно, как я на него смотрю?

– Всей деревне видно, – Вера Трофимовна шла рядом с Ольгой и сочувствовала. – Хуже всего, что это и Лешке видно.

Переспала с Лешкой Ольга через неделю. В обед. Он зашел на летнюю кухню, где все работники ели три раза в день. Ольга и сама обедала здесь, предпочитая кулинарным изыскам простую деревенскую пищу.

Обойдя Иванну, кухарку, Алексей открыл крышку кастрюли, понюхал.

– Я это есть не буду.

– Что? – возмутилась Иванна. – Ты совсем охренел?

– Не люблю грибы.

Пожав плечами, Алексей вышел из кухни. Не выдержав, Ольга через секунду метнулась вслед за ним.

– А что ты хочешь? – спросила она, глядя в его широкую спину.

Обернувшись, Алексей остановился и, зная, что сейчас будет, ждал, когда она подойдет ближе и положит руки ему на плечи. Он слегка поцеловал ее в губы.

Затем Ольга взяла его за руку и повела из кухни в дом, в спальню на втором этаже. Алексей послушно шел за нею, громыхая сапогами по лимонному ламинату.

В кухне, куда зашли три доярки и два пастуха, стало странно тихо, а затем раздался взрыв хохота и восклицания: «Да ладно врать! Да неужели? И она сама?.. А он?..» Ольге было наплевать. Пусть любопытствуют, пусть изойдут на сплетни, она не отпустит его руки.

В следующие полчаса они не говорили совсем. Что чувствовал Алексей, Ольга не понимала, но она сама задыхалась от счастья. От запаха его тела, от гладкости молодой загорелой кожи под ее ладонями, от полузакрытых глаз, в которых все-таки плескалось удовольствие от близостей с нею.

Ей казалось, что она в полуобмороке, и слезы не приносили облегчения, а только мешали дышать, сжимая горло и не давая выплеснуться тем стонам, что вырываются из груди влюбленного человека в момент страсти.

Она обезумела от любви. Не стесняясь, ехала к нему домой в деревню, если парень не выходил на работу. Закатывала скандалы молодым дояркам, если кто-то из них по неосторожности слишком ласково смотрел на ее Лешеньку.

У Ольги Алексей ночевал крайне редко, все-таки считая себя свободным человеком, и жил дома.

Когда через год его забрали в армию, она три дня голосила в подушку. Не ела, только пила водку, забросив хозяйство. Рулила на ферме мать, суетясь между коровником, овчарней, свинарником, цехами и своим домом, где тихонько спивался отец Ольги.

Приезжая из армии на побывку, Алексей к Ольге не заходил. Гулял в деревне на полную катушку, завел роман с молоденькой учительницей, родившей потом непонятно от кого мальчика.

Назло Алексею, назло всем и самой себе Ольга взяла в любовники Володю, дачника из Москвы. Он часто посещал их деревню, чтобы рисовать пейзажи.

После первой же ночи с Ольгой Владимир перенес в ее дом мольберт, телевизор и кошку. Так и прожили год.

Владимир иногда продавал картины. Ольга работала с утра до ночи, заведя в хозяйстве еще и уток и расширив картофельное поле с сорока соток до гектара.

Зимой с работой было ничуть не легче. От Володи оказалось мало толка, он весь солнечный день проводил на веранде, рисуя пейзажи и натюрморты. Сельское хозяйство прельщало его только летним запахом скошенной травы, зимними упитанными гусями, парным молоком, а также жареной свининкой, хорошо идущей под самогон-первач.

Вернувшись из армии, Алексей два месяца гулял, а затем пришел в дом Ольги. Владимир, наслышанный о странном романе своей гражданской жены, на Алексея не смотрел, он мыл посуду и с тревогой наблюдал за Ольгой.

Не спрашивая разрешения, Алексей сел за стол напротив Ольги. Она ела уху и пересматривала накладные из цеха.

Отложив ложку, Ольга все не решалась взглянуть бывшему любовнику в глаза. Она бледнела и бледнела. Алексей протянул руку и провел своей ладонью по ее пальцам.

Как-то неловко встав, Ольга медленно осела на пол, провалившись в обморок. Владимир дернулся ее поднимать, но Алексей успел первым. Посадив Ольгу на полу, он обнял ее и уверенно посмотрел на Владимира.

– Собирай вещи, мужик. Я на ней женюсь.

Ольга открыла глаза и так взглянула на Алексея, что у Владимира побежали мурашки по коже. Это не был взгляд влюбленной женщины, это был взгляд самки, увидевший единственного своего самца, которого она выбрала на всю жизнь. Страсть, неуемная, безбрежная, проснулась в теле его женщины, с которой он прожил полтора счастливых года. Но страсть она испытывала не к нему.

Владимир уехал тут же. Совсем. Вернулся в Москву, в свою холостяцкую квартиру, в которой вольготно жила его сестра, ушедшая от мужа.

Кошку Ольга оставила себе.

Однажды Владимир все-таки сделал попытку приехать «за картинами», но на самом деле узнать, не разошлись ли Ольга с Алексеем.

Нет, они не расстались. Алексей уверенно руководил хозяйством вместе с Ольгой.

Она не была счастлива в браке. Это оказалось невозможным. Ее любовь скорее походила на болезнь. Каждую минуту, каждое мгновение Ольга должна была знать, что Алексей рядом, и наплевать на пересуды.

Да, у них приличная разница в возрасте, да, она по первому обращению дает деньги родителям Алексея то на автомобиль новой марки, то на ремонт, то на закупку скота. Да, вполне возможно, что лет через десять муж сменит ее на более молодую супругу, но пока он с нею, она может жить. Без Алексея смысла в своем существовании Ольга не видела.

Для полноты счастья ей не хватало ребенка. Но после неудачного аборта она была бесплодна.

Утренний звонок в дверь требовал откинуть плед, нащупать на полу тапки, встать с дивана, сделать десять шагов, выйти в коридор, открыть сначала дверь квартиры, затем сделать еще пять шагов и отпереть дверь на лестничную площадку, а потом еще и общаться с кем-то. Это же беспредел! А она так надеялась, что правильная Нина задержится в своем «Склифе».

Нет, Юля не собиралась вот так сразу все бросить – то есть отставить рюмку с водкой и бутылку с пивом, отложить только-только прикуренную сигарету – и шлепать аж почти до лифта… Но звонок сверлил голову. И тут же затилинькал сотовый.

Вот чтобы протянуть руку и нажать на «ок», на этот подвиг она согласна.

– Алло?

– Открывай, – голос Нины был неласков.

– А ты где? – с тоской спросила Юля, молясь, чтобы случилось чудо и в коридоре оказалась не ее настойчивая новая знакомая.

– В гнезде. Не придуривайся. Открывай! Учти, – стало слышно, как Нина нервно перетаптывается с ноги на ногу, – не откроешь, буду звонить соседям и в МЧС. Заявлю, что ты дома, но находишься в пограничном состоянии. Открывай!

– Иду, – обреченно вздохнула Юля.

И она проделала тот самый путь, о котором минуту назад даже думать было лениво.

Отперев железную дверь, ведущую на лестничную площадку, Юля сонно буркнула:

– Привет.

Отодвинув круглую Юлю крутым бедром, Нина, не отвечая, быстро прошла в квартиру, Юля поплелась за ней.

– Не сомневалась. – Нина придерживала одной рукой сумку, набитую продуктами, в другой держала почти пустую бутылку водки. – Пока я на работе говно выгребаю, ты тихо пьешь в одну рожу.

Ремешок тяжелой сумки соскользнул с плеча Нины в сгиб локтя, рука дрогнула, и бутылка нагло булькнула. Поставив ее на пол у дивана, Нина затушила Юлину сигарету в пепельнице, кинула сумку в кресло и села.