«Вдова? Почему вдова? Что значит вдова?» — хотела спросить Нина, но все слова жестким комком застряли в горле. Все помутилось перед ней, и щеки снова стали мокрыми. Нина вытерла их кулаком.

— Послушай, — Иван похлопал ее по коленке. — Ты должна дать мне интервью. Эксклюзивное. Только мне. Мы же с тобой друзья. И ты там все расскажешь. Все, что сочтешь нужным.

«Я вдова. Саша умер. Саши больше нет», — думала Нина, слушая голос Ивана, доходящий до нее как будто из-за глухой стены.

— Алло!.. Нина! — Бобровский, порывшись в карманах, достал смятый листок и что-то написал на нем, а потом вложил в руку Нины. — Вот мой мобильник. Когда оклемаешься, обязательно позвони. Договоримся о встрече и все такое.

«Саши нет. Мы никуда не уезжаем. Мы остаемся здесь. — Нина оглянулась. — Как грязно. Надо убрать. Что здесь делают все эти люди? Почему они шатаются туда-сюда по моему дому?»

Еще одно лицо появилось перед ней, и еще чей-то голос пробился сквозь ее навязчивые мысли.

— Я старший следователь Сергеев, я веду уголовное дело, возбужденное против вашего мужа. Хочу задать вам несколько вопросов. Вы меня слышите?

Нина молча смотрела на седого человека в очках с толстыми стеклами. «Какая ужасная оправа, — подумала она. — Это он специально носит такую ужасную оправу, чтобы вызывать страх и отвращение. Как они все отвратительны в этих своих мундирах цвета грязного асфальта, с дурацкими звездочками, и в этих нелепых фуражках с такой высокой тульей, как у гитлеровцев. Саша умер. Они убили его».

Следователь придвинул второе кресло к Нине и сел рядом. Раскрыл на коленях папку, приготовился записывать.

— Предупреждаю, что за дачу ложных показаний следует уголовная ответственность. Зачем вы сняли этот дом?

Нина молча разглядывала его оправу. «Он похож в ней на странное насекомое. Вроде стрекоза, но без крыльев. Ядовитое насекомое. Паук. Тарантул. Укус смертелен. Саша умер. Они убили его».

— Зачем вы сняли этот дом? Силакова, вы меня слышите?

Нина попыталась ответить, с трудом разлепив онемевшие губы.

— Что? Говорите, прошу вас, громче, — он наклонился к ней. — Что вы сказали? Зачем вы сняли дом?

— Чтобы жить…

— Что? Не слышу. Зачем?

— Чтобы жить…

— Так, ладно. Давайте так. Вы сейчас отдыхайте, приходите в себя. А я вызову вас повесткой, дня через три. Договорились? Идите отдыхать.

К ним подошел низкорослый полковник в милицейской форме. Круглый живот выпирал из-под расстегнутого кителя.

— Куда ты ее отправляешь?

— Наверх, товарищ полковник. Пусть поспит.

— Не надо. Нечего ей здесь делать. Пусть заберет личные вещи и валит отсюда. Бандитская подстилка. Она здесь не прописана, и договор аренды не на нее.

— Я вас не понял, товарищ полковник.

— Гнать, гнать отсюда, что тут непонятного, Сергеев? Личные вещи собрать под присмотром. Чтобы ничего отсюда не вынесла.

«Личные вещи, — отозвалось в голове у Нины. — Надо собрать личные вещи. Опять собирать вещи».

— Вот они, все мои вещи, — неожиданно для себя выговорила Нина. — Два чемодана и ребенок.

— Я вам помогу, — сказал следователь в толстых очках. — Я отнесу вещи, не надрывайтесь. Где стоит ваша машина?

— Машины больше нет. Не надо мне помогать. Вы убили моего мужа, ровным, равнодушным голосом сказала Нина.

Следователь все же не отстал от нее и помог донести чемоданы до обочины дороги. Петька спал у Нины на руках. Она долго сидела на чемоданах, боясь разбудить сына.

По шоссе пролетали редкие автомобили. Старенький грузовик, проехав мимо нее, остановился и сдал назад. Водитель спросил только:

— В Москву, дочка?

Нина кивнула, и он подхватил чемоданы, а потом подсадил ее в кабину.

Петька проснулся, когда грузовик уже свернул с кольцевой.

— Приехали? — он протер глаза кулаком и прилип носом к окну. — А где море?

Водитель рассмеялся:

— Море в другой стороне.

Нина прижала Петькину голову к своей груди, словно хотела, чтобы он ничего не увидел. Никогда уже не будет в их жизни моря и солнца. Никогда не будет Саши. Все кончилось.

Она не помнила, как доехала до дома. Кажется, Петька назвал водителю адрес. Дом тринадцать, квартира восемь, второй этаж.

В дверях торчала записка: «Ключи в 9-й кв. Варя».

«Кто такая Варя? Почему мои ключи в чужой квартире?» — равнодушно подумала Нина и позвонила в дверь соседки. Та открыла спустя несколько минут. Кутаясь в халат и зевая, протянула ключи:

— Ни свет ни заря ходят, будят, спать не дают. Ты чего, Нин, как в воду опущенная? Девчонка твоя ключи оставила, тоже вся такая кислая была. Вы чего, молодежь? Красивые, богатые, чего вам еще надо? Нин, да что с тобой?

Она говорила что-то еще, но Нина уже не понимала ее. Чужие слова казались таким же шумом, как рокот улицы за окном. Сейчас ей хотелось одного — забраться в постель и укрыться с головой. Никого не видеть и не слышать. Никогда больше не видеть, не слышать, не вставать…

Она едва-едва успела захлопнуть за собой дверь и упала на кровать. Петька прикорнул рядом, прижавшись к ней. Не вставая, она подтянула к себе плед, укрыла Петьку, укрыла себя и наконец-то закрыла глаза, провалившись в пустоту…

Когда Нина проснулась, в комнате было темно и тихо. В мертвой тишине тикали настенные часы. Прогудел лифт. За стенкой у соседей слышалась бравурная заставка к программе «Время».

— Уже вечер, мама, — не открывая глаз, произнес Петька. — Мы встаем или спим дальше?

Нина не ответила, погладив его мягкие волосы.

Зазвенел телефон. «Нас нет дома, — мысленно ответила Нина. — Нас нет нигде».

Сработал автоответчик, и в комнате раздался голос администратора Пестровой:

— Госпожа Силакова, агентству стали известны некоторые моменты вашей личной жизни. Вы позорите… люди, подобные вам, позорят образ модели. Вы дискредитировали наше агентство. Контракт с вами расторгнут. И в агентстве просим больше не появляться. Это коллективное решение всех девушек и приказ Натальи Ашотовны.

«Кто такая Наталья Ашотовна? Не знаю, — подумала Нина. — Наверно, ошиблись номером».

Петька под боком зашевелился и выпутался из-под пледа. Нина попыталась его придержать, но он спрыгнул на пол и прошлепал в туалет. Оттуда его легкие шаги — шлеп-шлеп-шлеп — направились на кухню. Нина слышала, как открывается и закрывается холодильник, как гремят тарелки и чашки. Она помнила, что ребенка надо покормить. Но у нее не было сил подняться.

У нее не было сил жить.

После длинного, требовательного звонка снова сработал автоответчик. На этот раз Нина услышала голос матери:

— Ниночка, доченька, родная моя… я сама не видела, мне рассказали… Вас по телевизору показывали… Я им не верю, они всегда врут, по телевизору… про Сашу врут! Я вас всех очень люблю. Саша был не такой! Горе у нас, доченька, горе у нас великое… но держись, слышишь! Вы приезжайте ко мне! Я от тети Нюры звоню, она передает привет. Говорит, мы все — за тебя. У нас все тебя тут любят, и все передают привет.

В комнату вошел Петька с подносом в руках. На подносе Нина разглядела криво и косо нарезанный сыр, хлеб, замерзшее масло в бумажке, отдельно на блюдце несколько кусков рафинада.

— Бабушка звонила, да?

Нина опустила голову, не отвечая. Петька подвинул стул к постели, поставил на него поднос, сам сел на краешек кровати.

— Я конфет не нашел. Кушай, мама. Это вкусный сыр, только горький.

Нина закрыла глаза. Она почувствовала, как Петька касается бутербродом ее губ.

— Ну, не хочешь, тогда и я не буду, — сказал сын и лег, положив голову к ней на живот. — У бабушки в деревне такого сыра нет. Там сейчас хорошо, в деревне, слякоть… Все в резиновых сапогах ходят. В сапогах хорошо, ноги не промокают. Где хочешь, можно ходить. Санька, наверное, костер в овраге жгет…

В квартире сгустилась темнота. Нина лежала неподвижно, и голос сына доносился словно издалека…

— Мы бы с бабушкой сейчас пошли бы доить Кляксу, а потом я бы попросил, мы бы сепаратором сделали сливки… а потом пришла бы тетя Нюра, принесла бы плюшек… Они бы смотрели свой сериал, а я бы нарисовал ветер…

«Ветер, — подумала Нина. — Киллер по кличке Ветер. Те подонки в гостинице, они испугались, когда увидели его фотокарточку. И сказали Ветер. Даже они знали, кто такой Саша. Все это знали. Кроме меня».

Нет, этого не может быть. Это сон, страшный сон. В жизни не может быть такого — чтобы все рухнуло в один миг.

Она лежала с открытыми глазами, но ничего не видела. Чернота окружала ее, вливалась внутрь через зрачки, заполняла душу. Даже мыслей никаких не осталось. Только ощущение пустоты. Саша умер, и в жизни не осталось ничего. Как хорошо было бы заснуть и не проснуться больше никогда…

Утро пришло неожиданно. Нина вдруг услышала, как Петька возится на кухне. Потолок из черного стал белым, и в окне виднелся кусочек голубого неба над кроной тополя. Ночь прошла, но ничего не изменилось. Саши нет, и нет сил жить дальше…

Уснуть и не проснуться. Где-то должно быть снотворное. Она почти никогда им не пользовалась, в упаковке должно оставаться еще много таблеток. Достаточно много…

Она нашла снотворное в аптечке, в ванной. Не узнавая себя, посмотрела в зеркало: скулы торчат, нос заострился, под глазами черные круги. В гроб краше кладут.

Сколько надо принять таблеток, чтобы — наверняка?

На кухне что-то упало, и сразу же Петька вскрикнул от боли и испуга.

Нина, уронив таблетки, бросилась на кухню. Петька стоял, подняв вверх порезанный палец, и горько плакал. По руке двумя извилистыми струйками стекала кровь. Увидев маму, Петька, чтобы сдержать плач, зажал себе рот здоровой рукой.

Ахнув, Нина кинулась к сыну.