— Глеб, — ее голос стал просто хрипом.

Милена дрожащими пальцами сдирала наклеенные ресницы с другого века.

— Зай, ты самое главное не волнуйся, — попытался успокоить ее Глеб, попытался обнять, но она оттолкнула его с воплем:

— Нет! Нет! Нет! Не трогай меня! Не трогай!

Начала вырываться и заехала своим острым локтем Глебу в нос. Хлынула кровь. Глеб выпустил девушку и закрыв нос рукой выбежал из комнаты. На крыльце сгреб с деревянных перил горсть снега и приложил к носу. Потом еще. Стоял и ждал пока кровь остановится. Скрипнула дверь.

— Глеб, — Милена стояла на заснеженных ступеньках босиком. Ее голос был таким же дрожащим, как и она сама. — Глеб, извини.

— Иди в дом! — заорал он на нее из страха, что она все же подхватит воспаление легких.

— Прости, — бормотала она, дрожа и глядя на него безумными глазами. — Прости меня.

— Иди в дом!

Ему вдруг пришло в голову, что возможно она в шоке или это из-за колес, которыми ее накачали, и поэтому не чувствует холода и не реагирует на его слова. А еще ему было противно смотреть на ее лицо с уродливым размазанным гримом. Он умыл ее горстью снега и подхватив на руки внес в дом. Она была легкая, почти невесомая.

Опустил на медвежью шкуру, завернув в теплое. Подкинул дров в жарко разгорающийся камин, крепко обнял девушку. Она дрожала. От страха и от холода. Он успокаивал ее без слов. Обнимал, целовал ее холодны щечки, ушки, шейку и лоб. Успокаивал и словно баюкал. Старался понять, что происходит. Кто этот человек, заманивший его сюда и что ему нужно. Но чем больше он об этом думал, тем больше появлялось вопросов, а ответа не было ни одного.

— Глеб, — прошептала Милена, — пусти меня.

Он покорно выпустил ее из объятий. Девушка медленно поднялась на ноги и поплелась по лестницу на верх. Движения ее были заторможенными и угловатыми, а глупое платье делало ее похожей на заводную куклу.

…кукла наследника Тутти…

Казалось, что она с трудом держится на ногах.

Ее небыло минут пятнадцать. Потом она спустилась вниз. Теперь — в длинном стеганом халате цвета гнилой вишни и шерстяных носках домашней вязки. Грим был стерт с лица, но кое-где еще оставались чуть розоватые следы.

Замерев на последней ступеньке, Милена спросила:

— У тебя есть что-нибудь выпить?

— Да. Там, в пакетах. Я накупил разной ерунды и там есть бутылка вина.

Девушка подошла к круглому столу у окна и, выудив из пакета вино, скрылась в кухне. Глеб пошел следом, захватив остальные покупки. Поставил пакеты на кухонный деревянный стол, покрытый клетчатой, красно-белой клеенкой, подошел к девушке:

— Зай, — он нежно обнял ее, зарылся лицом в черные волосы. — Зай, ты, знаешь…

Он хотел сказать ей много чего — что раскаивается и сожалеет и что-то еще, но она уперлась ладонями ему в грудь и тихо, но решительно сказала:

— Не надо!

Глеб разомкнул объятья. Он хотел было оскорбиться, но сдержался — сейчас не время для эгоизма. Милене нужно прийти в себя, разложить все происходящее по полочкам, а не виснуть у него, Глеба, на шее посреди кухни, да еще и после их такого некрасивого расставания.

— Милена, я могу тебе чем-то помочь? — спросил Глеб у нее, наблюдая за тем, как она зажигает газ на плите.

— Нет. Спасибо… — она отвечала совсем механически, если такое сравнение приемлемо для живой человеческой речи. — Очень удачно, что вино красное. Я буду варить глинтвейн… Иди в комнату. Пожалуйста…

Глеб послушно вышел из кухни. Конечно, Милена вела себя странно — толком не придя в себя начала варить этот дурацкий глинтвейн… Хотя, рутинные действия вроде бы успокаивают. Это Глеб читал в какой-то книжке по психологии. Возможно это в самом деле так.

Вернулся в комнату с камином. Теперь уже внимательно осмотрелся — чисто выбеленные стены, потрепанные корешки книг на полках массивного шкафа, круглый стол, четыре стула вокруг, словно стражи, громадный диван обитый коричневым потертым плюшем, у стены, рядом с камином, старомодный буфет, кресло-качалка с перекинутым через спинку полосатым пледом… Странный дом. Для обычной дачи слишком много удобств, а для загородного дома слишком много старья. Дом-музей. Дом из прошлого века. Только сейчас Глеб заметил, что в доме нет ни телевизора, ни телефона. Хотя, кажется, в кухне висит старенькое радио. Фортепьяно в одной из комнат на верху. Интересно, кто играет?

Глеба заинтересовали пожелтевшие от времени и совсем новые фотографии, в большом количестве развешанные по стенам. Здесь видимо была собрана вся история семьи. Глеб старался отыскать Милену, но он не мог угадать ее ни в одном ребенке на фото, а на снимках изображающих недавнее время, Милены не было — она не любила фотографироваться и теперь Глеб догадывался почему.

Вошла Милена. Чисто умытая, от чего ее кожа стала чуть розовой и словно подсвеченной изнутри. В руках у девушки была чашка горячего глинтвейна. Подхватив с кресла-качалки пушистый плед она села на диван, прикрыв ноги.

— Мне не предлагаешь? — с усмешкой спросил Глеб.

— Ты за рулем, — она немного "оттаяла",но но все еще оставалась настороженной.

— Я без руля по крайней мере до завтра. В машине почти нет бензина. Утром позвоню кому-нибудь из парней, что бы нас забрали.

— Понятно. Тогда пойду, налью тебе глинтвейна.

— Милена, а где ты на этих фотографиях?

Она молча ткнула в выцветшее изображение в резной рамочке и ушла на кухню. Глеб рассматривал фото. Любительский снимок. Черноволосая девочка лет пяти, с сияющей улыбкой на хорошеньком личике, прижимает к груди огромного полосатого кота. Светит солнце, к небу тянется трава, на ступеньках дома, за спиной девочки, лежит букет полевых цветов.

— Что же они сделали с тобой, — пошептал Глеб, с нежностью проводя пальцами по холодному стеклу.

— Разговариваешь сам с собой? — спросила Милена. Ее голос по-прежнему был лишен каких-либо эмоций.

— Ты ходишь тихо, как рысь, — улыбнулся Глеб, оборачиваясь к ней. Он теперь смотрел на нее. Что-то переменилось. Переменилось насовсем, и хотя Глеб пока не знал к чему приведут такие изменения, он готов был поклясться, что впредь никогда не будет поступать с ней так, как раньше.

— Твой глинтвейн, — сказала Милена подавая ему чашку.

Какое-то время сидели молча, каждый в своем углу дивана, никто не знал с каких слов начать разговор. И стоит ли вообще говорить о чем-то после всего, что было и что произошло теперь.

— Милена, — Глеб начал первым. Он не выносил недосказанностей, особенно сейчас — они были ему не нужны, — мне, наверное, стоит рассказать что я здесь делаю?

— Стоит, — кивнула она.

По этому кивку Глеб вдруг понял, что является для нее главным подозреваемым в происходящем. Он понял, что так просто ему не забудут тот его идиотский поступок, из-за которого они расстались. Теперь его не будут уже на столько сильно любить, что бы прощать все и верить так слепо. Он почти ненавидел себя за то, что, оказывается, за один вечер уничтожил так много. Ненавидел за то, что будучи самовлюбленным кретином и не подозревал, как много у него было до того вечера…

Что ж, Глеб не упуская подробностей рассказал обо всем произошедшим с ним за последние два с половиной часа, исключая Настю, информацию из Интернета и свои причитания с обещанием жениться. Милена внимательно выслушала, а когда Глеб закончил разговор покачала головой:

— А я не помню как здесь оказалась… Вышла из дома, доехала до вокзала и все. Провал. И вещей моих нет? Ни пальто, ни сумки?

— Нет, — подтвердил Глеб и спросил с улыбкой. — Скучаешь по своему старому пальто?

— Дело не в этом. У меня с собой книжка была любимая — Фицджеральд "Ночь нежна" и блокнот со стихами… Ключи еще… Телефон… Этюдник…Надо, наверное теперь замки менять…

Она замолчала.

— Зай, может ты есть хочешь? — Глебу самому противно было оттого, что он сейчас вот так перед ней готов был из шкуры своей вылезти, только бы загладить вину.

Милена, похоже это понимала.

— Нет. Не хочу. И ты вообще не волнуйся. Не волнуйся обо мне. Я в норме. Если утром у меня не поднимется температура, значит вообще хорошо… — она старалась держаться. — Глеб, почему ты на меня так смотришь?

— Как?

— Я не знаю, — Милена грустно покачала головой и сделала первый глоток глинтвейна. — Ты раньше никогда так на меня не смотрел.

— Мне тебя обнять хочется и не отпускать никуда, что бы ничего плохого с тобой больше не случилось, — признался Глеб.

Милена ничего не сказала, но вдруг прижалась к груди Глеба. Он сначала растерялся, но потом осторожно взял чашку из ее руки опустил на пол, рядом со своей. Обнял девушку, нашептывая успокаивающе:

— Миленочка, прости меня за тот вечер. И за те условия… Прости. Я не думал тогда, что так сильно… Что ты, оказывается, так много для меня значишь. Если бы я мог, я бы вернул все и… Что бы небыло того вечера. Ты не представляешь как мне стыдно за то, что говорил с тобой так, что мне вообще все это в голову пришло… Прости, что отпустил тебя тогда, что не звонил. Что хотел прекратить все. Я беру свои слова назад. И… Я буду счастлив, если ты простишь меня и если все будет так, как раньше…

Эта путанная проникновенная речь стоила Глебу больших душевных сил. Он редко бывал таким вслух-искренним с кем бы то ни было. Милена же только приникла к его груди сильнее. Ей было все равно что он ей сейчас говорит. Ей просто было страшно. Так страшно, что Глеб себе и представить не мог. Но Глебу она верила все же больше, чем боялась его.

— Зай, а что это за странный запах? — Глеб принюхался. Ему казалось, что от нее как-то странно пахнет.

Она виновато улыбнулась глядя на Глеба:

— От переохлаждения растирают спиртом или водкой. Ни того, ни другого я не нашла, зато нашла бутылочку одеколона… Бабушкиного… От меня, наверное просто разит, да?