А настоящий кайф — это Евангелина Гонсалес. Стоит вспомнить, как я ее целовал еще совсем недавно, и в паху становится тесно. Я ерзаю на стуле, словно уж на сковородке, и сильней сжимаю пальцы на приборах. Вдруг на мое бедро опускается женская ручка.

— Я знаю один способ, который поможет тебе расслабиться, — Лера облизывает губы и ведет вверх по моей ноге, и пока я решаю, что с этим делать, у меня звонит телефон. Протягиваю руку, поворачиваю к себе экран.

— Постой, Кит… Не бери. Давай сегодня забьем на всех, сбежим с работы и…

— Извини, это важно.

Это, мать его, очень важно! Потому что мне звонит Женька…

— Да! — бросаю в трубку.

— Кит? Привет. Хорошо, что я до тебя дозвонился.

— Что-то случилось?

— Ну-у-у… Хм… Как бы это сказать… ты не мог бы приехать ко мне в школу?

— В школу? Сейчас?

— Ага. Понимаешь, моих родителей вызывают к директору, а мамы нет, и… папы нет тоже. В общем, я подумал, что ты бы мог… — в трубке раздался треск, будто Женька переложил телефон в другую руку. — Хм, наверное, зря я позвонил, да?

— Нет-нет! Ты все правильно сделал. Говори адрес. Я подъеду, как только смогу.

Женька диктует мне адрес школы. От ресторана туда ехать не так уж и долго, если бы не чертовы пробки…

Возвращаюсь в зал, бросаю на стол несколько крупных купюр и скомкано прощаюсь с Лерой. Мне не впервой срываться вот так, посреди обеда, но обычно всему виной бизнес. А тут…

Паркуюсь возле школы. Выхожу из машины и чуть не падаю — ноги разъезжаются на покрытой тонкой коркой льда дорожке. Посыпали бы хоть! Еще и элитная гимназия называется. В коморке у входа сидит охранник. Сую в окошко паспорт, и меня пропускают, предварительно вписав его данные в толстый журнал. Прохожу через рамки. Как будто это не школа, а режимный объект. Кабинет директора располагается на первом этаже. Захожу в приемную. За высокой стойкой сидит девочка-секретарша, а на диванчике у глухой стены — Женька. Здороваюсь, подхожу ближе к брату и присвистываю:

— Ого, это кто тебя так?

— Какая разница? — кривит губы Женька, от чего подсохшая было корочка в уголке лопается, и выступает алая капелька крови.

Сажусь рядом. Пожимаю плечами.

— Ну, похоже, сейчас меня будут отчитывать за твою драку. Было бы неплохо узнать, что же произошло. — Женька сопит, отворачивается к окну и сжимает в кулаки руки со сбитыми в кровь костяшками. Не знаю, кто был его противником, но, похоже, ему не повезло.

— Извините, я могу вам помочь? — подает голос девица, сидящая за стойкой.

— Меня вызвали к директору. По поводу вот этого парня…

— Я так и подумала, — кокетливо хлопает ресницами-опахалами девица, — Галина Васильевна будет буквально через десять-пятнадцать минут. Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Нет. Мы просто подождем, спасибо, — отвечаю максимально сухо и перевожу взгляд на… брата. Черт. Я точно к этому никогда не привыкну! — Ну, так что? Озвучишь свою версию?

— Они обзывали папу, — пошевелив губами, пробормотал Женька. — Говорили, что он — вор. И… — кадык Женьки дергается, речь обрывается. Впрочем, дальше он может и не объяснять. Мне и так все понятно. Кроме…

— Значит, «они»?

— Давид Саркисян, Ярик Зарубин… Котов Стас тоже пыжился, но до него я добраться не успел.

— Разняли?

— Угу.

— А этим навалял, значит?

Женька пожимает плечами. Он явно не гордится тем, что сделал. Просто не мог иначе. И я его понимаю. Вот так…

— Лед есть? — оборачиваюсь к девице.

— Лед? З-зачем?

— Приложить к месту ушиба.

— О… Нет, льда нет. Но Жене оказана первая медицинская помощь в медпункте. Можете не переживать. Его осмотрел врач.

Женька закатывает глаза. И в этом столько всего от Евы, что у меня сжимается сердце.

— Ничего не болит? — на всякий случай переспрашиваю я, а тот качает головой и переводит взгляд на открывшуюся дверь.

Директор — высокая худая женщина приятной наружности. Возраст навскидку определить сложно, да я и не за этим пришел. Секретарша представляет меня коротким: «вот, по поводу Кошелева… пришли», ну, да, я же не представился.

Откуда им знать, кто я? И почему пришел, вместо матери. Впрочем, кажется, Галину Васильевну это и не волнует.

Взмахом руки она приглашает меня в кабинет. Женька остается за дверью. Она располагается за столом, я — напротив.

Из рассказа директрисы я не узнаю ничего нового. Все, как я себе примерно и представлял. Фактически, вина Женьки лишь в том, что он первый кинулся в драку. Этому было множество свидетелей, да он и сам не отпирался.

— Я понимаю, у мальчика сейчас сложный период, но вы, как старший брат, должны объяснить ему, что махать кулаками — не выход. Пока мне удалось убедить родителей пострадавших ребят не обращаться в правоохранительные органы, но вы же понимаете… Если ситуация повторится, мы будем вынуждены принять меры. Женя — спортсмен.

Бил профессионально и на поражение.

Не знаю, что меня удивляет больше. То, что директриса все же знает, кто я, или то, что Женька, оказывается, занимается какой-то борьбой.

— Да, конечно. Мы поговорим. А как насчет второй стороны конфликта?

— С ребятами уже проведена профилактическая беседа. Можете не беспокоиться на этот счет.

— Отлично. Что ж… Спасибо за уделенное нам время.

— Никита Александрович…

— Да?

— Мы не враги Жене. Он — отличный мальчик. Хорошо воспитанный, талантливый, умный… Если бы меня не сковывал долг, я бы сама настучала по голове его сегодняшним обидчикам. Так что вы уж как-то помягче с ним.

Улыбаюсь и качаю головой, соглашаясь. Мировая баба — Женькина директриса. Выхожу из кабинета, кивком приглашаю брата к выходу. Занятия уже давно закончились, и в коридорах установилась звенящая тишина. Ее нарушало лишь гулкое эхо наших с Женькой шагов.

— Ну, что будем делать, боец? Чем займемся?

— Издеваешься? — хмурит брови парень.

— Да ни в жизнь. Знаешь, я не должен этого говорить, но на твоем месте поступил бы так же. Ты молодец, что дал им отпор. Это правильно. — Женька хмыкает, а я, так и не поняв, чем вызвана такая реакция, интересуюсь: — Я сказал что-то смешное?

— Нет. Просто ты говоришь, как папа.

Почему-то во рту пересыхает. Я стискиваю зубы, сильней вжимаю пальцы в оплетку руля.

— И что же говорил твой…

— Наш…

— Да, ты прав… наш папа?

— Что тех, кого любишь, надо защищать. Зубами, если понадобится.

Знакомая философия. Близкая и понятная. Только следовал ей не всегда. В начале наших отношений с Евой я поступил, как трус. И это стоит признать, как бы ни было горько.

А Женька… Женька молодец. Мужик. Настоящий…

— Ты с мамой связывался? — меняю тему. — Она вообще в курсе ситуации?

— Не-а! Она ж в Китае. А у них там все под запретом. Прикинь? И Гугл, и Фейсбук, и Инстаграм! И твой хваленый Топ-чат.

Да, я знаю. Созданный мной мессенджер заблокирован в Китае, зато мы в лидерах роста на ближнем востоке, а на территории постсоветского пространства и вовсе номер один.

— Но кому-то ты ведь должен был сообщить о случившемся?

— Лене. Это мамина ассистентка, помнишь?

— Угу. Ну, так ты ей звонил?

— Звонил. Сказал, что она может быть свободна. И что ты за мной приглянешь. Но она один фиг придет. Не то мать ей надерет задницу. Угу… Так она сказала.

И правда, Лена действительно приходит, но мне удается убедить ее, что мы сами справимся. Вечер пятницы мы с Женькой проводим, гоняя в видеоигры и поедая заказанную пиццу. А в субботу едем в наш старый дом, чтобы вместе разобрать вещи отца. Мне нужно понять, что же с ним произошло на самом деле. Мы складываем его одежду, пакуем коробки, что-то относим вниз — Женька принял решение раздать одежду старика бедным, а коробку с формой, напротив, поднимаем на чердак. Ее мы сохраним на память.

— Этот свитер тоже пусть остается, — убежденно кивает Женька.

— Думаешь?

С сомнением гляжу на потрепанный растянутый балахон с косами.

— Угу. Это мамин любимый. Она его надевала, когда мерзла. А папа ворчал…

Дерьмо. Я не должен ее ревновать, но я ревную. Нечеловечески. Невыносимо. Меня бросает из стороны в сторону.

Накануне я почти убедил себя в том, что смогу простить её. Мы были молоды и совершали ошибки. Как оказалось, я и сам здорово наломал дров, так мне ли ее винить? Но утихшая было злость снова возвращается, стоит только представить ее, домашнюю… в отцовском свитере. Принадлежащую ему, но не мне… И все. Опять накрывает…

— Давай, ты тут заканчивай, а я посмотрю, что можно убрать в кабинете.

Спускаюсь вниз. Медлю перед тем, как войти, но все же толкаю тяжелую деревянную дверь и проникаю в святая святых. Здесь тоже практически ничего не изменилось. Те же тяжелые шторы, тот же ковер под ногами. Шкафы… На дубовом антикварном столе — идеальный порядок. Никаких сваленных в кучу бумаг, лишь закрытый ноутбук и три рамки для фотографий. А вот этого я не помню. Беру ту, что стоит ближе ко мне. На фото беременная Ева. Она сидит в кресле, укутанная в плед, и задумчиво смотрит вдаль, как будто понятия не имеет о том, что прямо сейчас ее будут фотографировать. Я сглатываю. Трясущейся рукой возвращаю рамку на место и беру следующую. На этот раз передо мной постановочная фотография. И Ева, и отец, и даже маленький Женька глядят строго в камеру и улыбаются. Я редко видел отца после того, как ушел из дома, и на этом фото он выглядит совсем не таким, как его запомнил.

Более… живым он выглядит. Вот как. А на последней фотографии я. Да-да… Мой портрет, сделанный еще в начале моей карьеры для какого-то бизнес-журнала по случаю вручения мне премии «Стартап года». Прячу лицо в ладони и без сил опускаюсь в кресло. Я ничего… абсолютно ничего не понимаю.