Колин Гувер - Никогда-никогда. Часть 1

— Итак, значит, я могу называть тебя Элиен? (имеется в виду слово alien — пришелец)

Прежде, чем успеваю подумать о том, что я делаю, ударяю его ладонью по груди.

— Сосредоточься, Сайлас!

Он выдыхает воздух, а я направляюсь прямо вперед.

— Что это? — любопытствую я, шагая перед ним.

Это здание, похожее на замок белого цвета. Три шпиля устремляются в небо.

— Выглядит, как церковь, — бормочет он, доставая телефон.

— Что ты делаешь?

— Фото… вдруг, мы снова все забудем. Думаю, мы должны документировать, что происходит и что мы делаем.

Я молча обдумываю его слова. На самом деле это и впрямь хорошая идея.

— Это сюда мы должны зайти, да? Церковь помогает людям…, - я затихаю.

— Да, — соглашается Сайлас. — Они помогают людям, не пришельцам. И пока мы…

Я снова ударяю его. Мне бы хотелось, чтобы он воспринимал все серьезнее.

— Что если мы ангелы и должны помочь кому-нибудь, и мы заняли эти тела, чтобы осуществить задание?

Он вздыхает.

— Ты слышишь себя?

Мы тянемся к двери, чтобы открыть ее, но по иронии судьбы она заперта.

— Ладно, — говорю я, оглядываясь по сторонам. — И какие твои предположения насчет того, что с нами произошло? Мы стукнулись головами, бам, и потеряли нашу память? Или съели что-то такое, что реально отравило нас!

Слетаю вниз, по ступенькам.

— Эй! Эй! — зовет он. — Ты не можешь злиться на меня. Это не моя вина.

Он бежит за мной по ступенькам.

— Откуда мы можем это знать? Мы ничего не знаем, Сайлас! Это все, может быть твоя вина!

Сейчас мы стоим на нижней ступеньке, глядя друг на друга.

— Может, — растерялся он. — Но, что бы я не сделал, ты тоже это сделала. Потому что, если ты не заметила, мы в одном положении.

Сжимаю и разжимаю кулаки, делаю глубокие вдохи, сосредотачиваясь на церкви, и мои глаза становятся влажными.

— Послушай, — успокаивает меня Сайлас, подходя ближе ко мне. — Извини, что пошутил так. Я хочу в этом разобраться, так же сильно, как и ты. Какие у тебя еще есть варианты?

Закрываю глаза.

— Сказка, — выпаливаю я, устремив на него свой взгляд. — На ком-то всегда есть проклятье. Чтобы разрушить чары, они должны выяснить что-то о себе… потом…

— Что потом?

Вижу, что он пытается воспринимать меня серьезно, но это только делает меня еще более злой.

— Поцелуй…

Он ухмыляется.

— Поцелуй, да? Я никого не целовал прежде.

— Сайлас!

— Что? Если я не помню, то значит не считается!

Скрещиваю руки на груди, и смотрю, как уличный музыкант достает скрипку. Он помнит, как первый раз играл на скрипке, первую ноту, кто дал ему ее. Я завидую его воспоминаниям.

— Я буду серьезным, Чарли. Прости.

Смотрю на Сайласа краем глаза. Он выглядит искренне раскаивающимся, руки спрятаны в карманах, шея согнута, как будто ему слишком тяжело.

— Итак, что ты думаешь, мы должны сделать? Поцеловаться?

Я пожимаю плечами.

— Хуже не будет, не так ли?

— Ты сказала, что в сказках сначала они должны в чем-то разобраться…

— Ага. Например, Спящей Красавице, нужен был кто-то храбрый, чтобы поцеловать ее и разбудить от спящего проклятья. Белоснежке нужен был поцелуй истинной любви, чтобы вернуть ее к жизни. Ариэль нужно было, чтобы Эрик поцеловал ее, чтобы разрушить заклинание, которое на нее наложили.

— Это мультики, — оживляется он. — Ты помнишь, как смотрела их?

— Я не помню, что смотрела их. Просто запомнила, как сегодня на английском мистер Дитсон говорил о сказках. Вот почему мне пришла эта идея.

Мы начали движение в сторону уличного музыканта, который играл что-то медленное и печальное.

— Звучит так, как будто снятие проклятья лежит на парнях, — усмехается Сайлас. — Он должен что-то значить для нее.

— Да…

Я затихаю, и мы останавливаемся, чтобы послушать. Хотелось бы мне знать, что за песню он играет. Я, как будто слышала ее раньше, но не могу вспомнить название.

— Есть девушка, — начинаю я тихо. — Я хочу с ней поговорить… Может она что-нибудь знает. Несколько людей называют ее Креветка.

Брови Сайласа сходятся вместе.

— Что ты имеешь в виду? Кто она?

— Я не знаю. У нас есть несколько общих занятий. Это просто интуиция.

Мы стоим среди небольшой кучки зрителей, и Сайлас берет меня за руку. В первый раз, я не отталкиваю его. Позволяю его теплым пальцам переплестись с моими.

Свободной рукой, он делает фотографию скрипача, потом смотрит на меня.

— Вот так, я смогу помнить, как впервые держал тебя за руку.

Мы прошли два квартала, а она так и не отпустила моей руки. Не знаю, то ли это потому, что ей нравится держаться за меня, или потому, что Бурбон Стрит… ну…

— О, Боже. — стонет она, поворачиваясь ко мне.

Она сжимает в кулак мою рубашку и прижимается лбом к моему плечу.

— Этот парень просто промелькнул у меня в голове, — смеется она в рукав моей рубашки. — Сайлас, я только что видела свой первый член!

Я смеюсь и продолжаю вести ее через нетрезвую толпу Бурбон Стрит. После того, как мы преодолели путь мимо них, она снова поднимает глаза.

Мы приближаемся к еще большей группе, воинственно настроенных парней, и все без рубашек. Вместо них — большое количество бус, висящих на шее. Они смеются и кричат на людей, сидящих на балконах над нами. Она крепко сжимает мою руку, пока мы успешно не проходим мимо них. Затем она расслабляется и увеличивает пространство между нами.

— Зачем бусы? — удивляется она. — Зачем тратить деньги на такое вульгарное украшение?

— Это часть традиции Марди Гра, — рассказываю я. — Я читал об этом, когда исследовал Бурбон Стрит. Изначально, его праздновали в последний вторник перед Великим постом, но я предполагаю, что он стал ежемесячным.

Я тяну ее на свою сторону и показываю на тротуар перед ней. Она обходит нечто, что выглядит как рвота.

— Я голодна, — заявляет она.

Я захожусь смехом.

— Переступив через блевотину, ты пришла к выводу, что хочешь есть?

— Нет, рвота заставила меня подумать о еде, а еда заставляет мой желудок урчать. Покорми меня.

Она показывает на ресторан, расположенный чуть дальше по улице. Мигает красная неоновая вывеска.

— Давай пойдем туда.

Она идет впереди меня, по-прежнему, сжимая мою руку.

Я смотрю на экран своего телефона и следую за ней. У меня три пропущенных вызова. Один от «Тренера», другой от моего брата и третий от «Мамы».

Впервые я подумал о своей матери. Интересно, какая она. Интересно, почему мы с ней до сих пор не встретились.

Всем телом врезаюсь в спину Чарли, когда она резко останавливается, чтобы пропустить транспортное средство. Она хватается рукой за затылок, куда я ударился подбородком.

— Ой! — восклицает она, потирая голову.

Я тру подбородок и смотрю, как она перекидывает вперед свои волосы через плечо. Мой взгляд падает на краешек чего-то, похожего на татуировку, выглядывающую из-под рубашки.

Она снова начинает двигаться, но я хватаю ее за плечо.

— Подожди, — останавливаю я ее.

Мои пальцы тянутся к воротнику рубашки, я оттягиваю его на пару сантиметров. Прямо под затылком нарисован черными чернилами небольшой силуэт деревьев. Я обвожу пальцами по их контуру.

— У тебя татуировка.

Ее рука касается того места, где я трогаю ее.

— Что?! — ужасается она.

Разворачиваясь, она смотрит на меня.

— Не может быть.

— Может, — я поворачиваю ее обратно и тяну рубашку вниз.

— Здесь, — показываю я, снова трогая рисунок.

На этот раз, я заметил, как по ее шее побежали мурашки. Я следую глазами за крошечными бугорками, которые пробегают через плечо и прячутся под ее рубашку.

Я снова вспоминаю о татуировке, потому что ее пальцы теперь пытаются почувствовать то, что чувствую я. Я беру два из них и прижимаю к коже.

— Очертания деревьев, — уточняю я. — Прямо здесь.

— Деревья? — удивляется она, склонив голову на бок. — Почему деревья?

Она оборачивается:

— Я хочу увидеть это. Сфотографируй камерой телефона.

Я тяну вниз ее рубашку достаточно, чтоб она смогла увидеть всю татуировку, хотя она почти восемь сантиметров в ширину.

Убираю ее волосы вперед через плечо, но не ради фотографии, а потому что действительно хочу сделать это. Меняю положение ее руки так, что теперь она располагается впереди ее тела и натягивает кожу на плече.

— Сайлас, — ворчит она. — Просто сфотографируй. Это не художественный класс.

Я усмехаюсь, и задаюсь вопросом, всегда ли я такой — отказываюсь делать простой снимок, зная, что, приложив чуть больше усилий, можно сделать его исключительным.

Я достаю телефон и делаю снимок и смотрю на экран, любуясь, как хорошо получилась татуировка.

Она разворачивается, берет телефон у меня из рук, смотрит на картинку и вздыхает.

— Боже мой.

— Очень милое тату, — отзываюсь я.

Она протягивает мне назад трубку, закатывает глаза и снова шагает в направлении ресторана.

Она может закатывать глаза сколько угодно. То, как она отреагировала на мои пальцы, когда я касался ее шеи, ничего не изменит.

Я смотрю ей вслед, пока она идет к ресторану, и понимаю, что разгадал ее. Чем больше я ей нравлюсь, тем более закрытой она становится. Тем больше сарказма использует по отношению ко мне. Уязвимость заставляет ей чувствовать себя слабой, так что она притворяется еще сильнее, чем есть на самом деле. Думаю, старый Сайлас тоже знал об этом. Именно поэтому он любил ее, потому что ему нравилась игра, в которую они играли.