Открыв глаза, он отстранился от нее, осознавая, что у него пылает лицо, а глаза, наверное, потемнели до черноты. Руки упали вдоль тела, грудь поднималась и опускалась от прерывистого дыхания.

— Я, э-э, я пойду куплю бинты и все остальное, — задыхаясь, сказал он. — В-встретимся на кассе?

Она почти незаметно вздрогнула, проведя языком по сухим губам, ее большие голубые глаза испытующе скользнули по его лицу. Он прекрасно понял, что это означало: ее смутило его внезапное отторжение и потрясло то, что между ними произошло. Его кожа пылала и жаждала ее прикосновений, но что-то, как напоминание, кольнуло там, где на руке были разбросаны связки подсчитывающих знаков, поэтому он опустил глаза и отошел в сторону.

— Увидимся позже.

— Да. Конечно, — озадаченно сказала она.

Он поднял голову и поймал ее за тем, что она покусывает эту ее нижнюю губу, словно непреднамеренный вызов. Прежде чем передумает и, схватив ее, словно пещерный человек, отымеет прямо по середине «Тагерта», Холден развернулся и быстро ушел.

Дело в том, что в отношении женщин, Холдену практически никогда не приходилось прибегать к самоконтролю. Если ему нравилась женщина, а ей нравился он, то он ее трахал. Жестко, быстро, не спеша, обстоятельно. В мужском туалете. Стоя у стены. В чужой квартире. В кузове его грузовика. В зависимости от настроения его техника менялась, но терпение — нет. У него его почти не было. Ему оно почти не требовалось. У него было натренированное тело и привлекательная внешность, и что хуже всего, ему было абсолютно насрать на всех этих женщин, и видимо именно это влекло к их нему сильнее всего.

Держать Гри на расстоянии вытянутой руки стало для Холдена настоящим испытанием воли. Это вынуждало его развивать в себе целый спектр неведомых ему навыков: терпение и выдержку, чтобы дождаться женщину, которая была ему действительно не безразлична. Черт побери, женщину, которую он практически боготворил.

Он бросил взгляд в сторону женской одежды и с удовольствием отметил, что она не смотрит ему в след с оскорбленным видом, и пошел в аптеку через отдел канцелярских товаров. Вдруг что-то привлекло его внимание: слова «Литературный дневник», черно-белые на красном фоне. Взяв с полки записную книжку, он пролистал её, глядя на чистые, хрустящие страницы, и задумался, а записывала ли она когда-нибудь свои сказки. Сунув тетрадь подмышку, он стал просматривать ручки и выбрал пару из тех, что показались ему лучше и изысканнее остальных и стоили немного дороже. Взяв с собой записную книжку и ручки, он повернул назад в сторону средств первой медицинской помощи, спустя час грудь и бок снова заныли. По всей вероятности, с прогулкой по магазину он слегка переборщил.

Как только он добрался до стоек с пластырями, у него в кармане загудел телефон. Вытащив его свободной рукой, он взглянул на экран и поморщился. Телефон разрывался от звонков — одно за другим на него сыпались сообщения от Джеммы, и они были отнюдь не веселыми.

*БАНЫЙ СУКИН СЫН!

Сет, ты уехал из города, ни слова мне не сказав?

Со своей гребаной приемной сестрой?

Тебе лучше позвонить мне прямо сейчас и объяснить, что, черт возьми, происходит.

Нам НУЖНО поговорить.

Я не шучу.

Холден вздохнул, еще раз взглянул на телефон, затем отключил его и засунул обратно в карман.

Ему не хотелось заморачиваться, но присутствие Гризельды, уже что-то в нем изменило, и он был вынужден признать, что чувствует себя немного не в своей тарелке. Уезжать из Чарльзтауна, не поговорив с Джеммой было очевидной трусостью. Ему следовало остановиться у «Дэйри куин», чтобы порвать с ней и со всей ясностью дать понять, что между ними все кончено (прим. Dairy Queen — сеть закусочных быстрого питания).

Откровенно говоря, Холден понятия не имел, почему он не отшил Джемму гораздо раньше. Он ее не любил. На самом деле, она даже не особенно ему нравилась. В старшей школе, год или два, она была девушкой Клинтона, но у них там что-то не сложилось, и после окончания школы она уехала. Несколько месяцев назад, перед Рождеством, она вернулась домой и положила глаз на Холдена. Сначала Холден из уважения к своему другу держал дистанцию, но Клинтон поклялся, что эта история давно в прошлом, и он совсем не против, если Холден проведет с ней время. К тому же, она была настойчивой. И умной. Она быстро поняла, что если хорошенько вымоется, а во время секса будет помалкивать, то кончит раз в десять больше.

Но Холден и Джемма совершенно друг другу не подходили — у них не было практически ничего общего. Им обоим нравилось напиваться по пятницам и долго спать по субботам. У них были общие друзья, такие как Клинтон и несколько других его школьных приятелей, и они оба жили одной и той же ограниченной, скучной жизнью с дерьмовой работой и тому подобным. Но Джемма не знала, что в глубине души Холдену значительно больше нравилось рисование и чтение, а не тягачи и драки. Она не знала, что его вполне устраивала тишина и, чтобы ее заполнить, ему совсем не требовалось все время врубать громкую кантри-музыку. Она не знала, что он презирал постоянную болтовню реалити-шоу. И она не знала, что ему было глубоко насрать на ее волосы, ногти и одежду. Сказать честно, ему вообще на нее было глубоко насрать. Вот если бы она позвонила ему — прямо сейчас — и сказала, что встречается с кем-то другим? Холдену стало бы только легче.

И, как только бы он с ней порвал, она прочла бы все это в его глазах, обиделась бы, устроила сцену. В ближайшие несколько месяцев она ходила бы в «Мешок и утку» и рассказывала всем подряд, каким самовлюбленным ублюдком оказался Сет Вест. Ну, и? Какой нормальный мужик добровольно ввяжется в этот гребаный спектакль? Струсил бы он, коснись дело гнева Джеммы Хендрикс? Безусловно. Он бы просто стал ее избегать.

Если, конечно, его не захотела бы Гри

Если, конечно, Гри не захотела бы, чтобы он принадлежал только ей.

И тогда он сказал бы Джемме то, что должен сказать, и к черту все, что она там будет говорить или думать до конца его дней. Если бы Гри всецело принадлежала ему, остальной мир мог провалиться к дьяволу, и он бы этого даже не заметил.

Взяв Адвил, бинты, пластырь, антисептическую мазь и маленькие ножницы, он уложил все это на записную книжку и направился к кассе, ища глазами Гризельду.

Отыскать ее не составило большого труда.

Казалось, будто его сердце, тело, душа были так точно на нее настроены, что даже если бы она находилась где-нибудь в радиусе сотни миль, он бы ее почувствовал. Он бы просто почувствовал, и все в нем устремилось бы к мельчайшей ее частичке.

Она опасливо ему улыбнулась, от чего ему стало немного не по себе, но он посчитал, что даже если ему не суждено коснуться ее, поцеловать или заняться с ней любовью, просто находиться рядом с Гризельдой было на много приятнее, чем проделывать все это с любой другой женщиной. И это действительно было так.

«Вот дерьмо, — подумал он, ухмыляясь ей в ответ, — а ведь это, бл*дь, на самом деле так».

— Думаю, я все взяла, — сказала она, помахав корзинкой. Его глаза скользнули вниз и расширились, когда поверх футболок и шорт он заметил кучу пестрых лифчиков. Атласный ярко-розовый, черный кружевной, бирюзовый и белый. Белый с небольшим розовым бантиком посередине и — твою ж мать — такие же трусики.

Стиснув челюсти, он поднял на нее глаза и постарался вежливо улыбнуться, чувствуя, как в джинсах напрягся его член.

— Что там у тебя? — спросила она, двигаясь в очереди и не подозревая об овладевшей его телом химической реакции.

Холден взглянул на медицинские принадлежности, скрывающие под собой записную книжку. Внезапно он почувствовал себя неловко из-за своего подарка, словно какой-то двенадцатилетний пацан, влюбленный в красивую девочку. И это натолкнуло его на мысль, что когда-то давно он был двенадцатилетним пацаном, влюблённым в красивую девочку. Эту девочку.

— Ничего особенного. Так, по мелочам.

— Как загадочно, — сказала она, сверкнув глазами. — Не забудь, я верну тебе деньги.

«Нет, не вернешь», — подумал он, но, не желая с ней ссориться, просто кивнул.

Она протянула ему свою корзину.

— Ты не возражаешь, если я быстренько сбегаю в уборную?

— Иди.

Он забрал у нее корзину, и она улыбнулась ему, после чего направилась к сотруднику магазина, чтобы спросить, где находится уборная. Плавно покачивая бедрами, она поменяла направление и направилась к маленькому кафе. Он смотрел на нее, пока она совсем не скрылась из виду, во рту все пересохло, а сердце буквально выпрыгивало из груди. Он чертовски ненавидел выпускать ее из поля зрения.

— Сэр? Сэр, вы готовы? — обратился к нему стоящий за кассой мальчишка в красном комбинезоне.

Подняв глаза, Холден понял, что подошла его очередь, и выложил на ленту свои вещи, затем принялся за корзину. Он достал ее новое белье, стараясь не выглядеть странновато, держа его в руках, но не в силах подавить череду навязчивых образов, в которых все эти вещи касались ее сокровенных, скрытых мест. Бирюзовый — ее сосков, маленький розовый бантик — места, у нее под пупком, белый хлопок целует ее…

— Наличными или кредиткой?

— Что? А. Наличными.

— Восемьдесят шесть, пятьдесят.

Холден вытащил из заднего кармана бумажник, отсчитал пять двадцаток и передал их кассиру, когда тот закончил складывать вещи в пакеты.

— Ваша жена — просто красотка, — сказал парень, протягивая Холдену сдачу и указывая подбородком на идущую назад Гризельду.

— Моя…? — спросил Холден, в замешательстве переводя взгляд с Гризельды обратно на кассира.

— Ваша жена. Горячая штучка. Повезло.

Холден тихо рассмеялся, удивленный тем, как это звучит, и протянул руку, чтобы парень высыпал в нее банкноты с монетами.

Ваша жена.

Ваша жена.

Ваша жена.

Слова рикошетом отдавались в голове у Холдена. Совершенно ошарашенный, он с ухмылкой уставился на кассира, когда вдруг почувствовал, как рядом скользнула Гризельда, задев его своим бедром.