Его густые золотистые волосы отросли и спадали вперед, на глаза, казавшиеся усталыми и крайне встревоженными.

– Забавно, правда? – заговорила она, взяв Гейбриела за руку. – Как раз в тот момент, когда золотое яйцо почти оказалось у него в руках, Осборн зарезал курицу.

– Я склонен думать, Антония, что в конечном счете мы все получаем то, что заслужили, – мягко улыбнулся ей Гейбриел.

– Но ты же не думаешь, что заслужил все это, – вскинув подбородок, тихо возразила Антония.

– Что – все, дорогая?

– Дом. – Она кивнула в сторону парадного зала. – Землю. Герцогство. На самом деле я боялась, что сегодня утром ты предложишь Осборну забрать все это и повеситься, – наполовину в шутку сказала Антония.

– О, дорогая, на короткое мгновение такая мысль пришла мне в голову, – признался Гейбриел. – Но потом я понял…

– Что, Гейбриел? – Антония осторожно положила руку на лацкан его сюртука и придвинулась ближе. – Что ты понял?

– Я понял, Антония, – улыбнувшись, с некоторой грустью заметил Гейбриел, – что мужчину, который трудится день-деньской в конторе судоходной компании в Уоппинге, никогда не будут считать вполне подходящим для… тебя человеком.

Склонив голову набок, Антония несколько секунд смотрела на него светлыми голубыми глазами.

– Кто не будет считать? Неужели в этом случае чье-то мнение, кроме моего, имеет для тебя значение? Ты должен понять, Гейбриел, что я больше не собираюсь строить свою жизнь по чужим стандартам.

– Антония, ты можешь пожалеть о своем выборе, – тихо сказал Гейбриел, глядя на их соединенные руки. – Ты же знаешь, что я желаю тебе только счастья.

– И я тоже решила, Гейбриел, что буду счастливой, – прошептала она. – Я просто безумно хочу этого. Я слишком долго была несчастной, но теперь с этим покончено. Когда мы спорили в павильоне, я уже сказала тебе: на этот раз я намерена сражаться за свое счастье.

– Ты в этом уверена?

– А как ты думаешь? Я намерена получить столько счастья, сколько смогу.

– Антония, ты заслужила больше чем просто счастье. Теперь, когда у нас есть признание Осборна, твоя жизнь станет совершенно другой. Я не могу сделать реальными твои сказочные мечты или вернуть тебе потерянных детей, но у нас прекрасное начало – с тебя сняты все подозрения.

– Мне больше не нужны волшебные сказки, Гейбриел. Я хочу полноценной жизни и реальной любви.

Он нагнул голову и взял обе руки Антонии в свои.

– Антония, я знаю, что в прошлом делал много таких вещей, за которые… мне стыдно…

– О, Гейбриел, – перебила его Антония, и ее глаза стали светлыми от боли, – все совсем не так! Не ты делал, а с тобой делали. А это не одно и то же! Я говорю не только о… физических мучениях, которые ты был вынужден терпеть, но и о том, как обращались с тобой здесь – твой кузен и другие, о том, что ты остался без присмотра, о стыде, который тебя заставляли чувствовать. Это… разбивает мне сердце.

– Мы все делаем выбор, Антония. – Гейбриел посмотрел на нее с глубокой болью. – И я сделал выбор, о котором теперь жалею.

– Гейбриел, тринадцатилетние мальчики не могут сделать подобный выбор, – резко оборвала его Антония. – Они выбирают между тем, спрягать ли им латинские глаголы, отправиться ли бросать камешки по воде, бегать босиком по высокой траве или танцевать под дождем без шапки, или делать еще тысячу других глупостей, которые маленьким мальчикам запрещают делать. Но ты не выбирал себе побоев и… О Господи! – Она крепко зажмурилась.

– Ты не можешь даже произнести это, – прошептал Гейбриел. – Тебе противно.

Собравшись с силами, Антония заставила себя открыть глаза и посмотрела ему прямо в лицо.

– Да, я не могу даже произнести это, – глухо повторила она. – Но не ты это выбрал. Я не настолько слаба духом, Гейбриел, чтобы не могла понять разницу.

– Нет, Антония, ты не слабая, ты сильная! – с горячностью воскликнул Гейбриел. – У тебя был эмоциональный срыв – по вполне понятной причине. Но ты непременно восстановишься.

Антония начинала верить, что он прав.

– Было время, Гейбриел, когда меня считали выгодной партией – я была очень молода, наивна и ничего не знала о жестокости мира. Теперь ко мне вернулись уверенность и сила. Но все же бывают дни, когда мне кажется, что я уже не смогу стать хорошей женой. Доктора сказали, что со мной «плохо», и это звучит так, словно я больна. Но я не больна, а просто разбита на кусочки. И в самые мрачные свои дни я все еще боюсь, что никогда снова не буду целой.

Гейбриел улыбнулся:

– Быть может, Антония, для правильного человека ты из кусочков будешь лучше, чем кто-либо другой, целый и совершенный?

– О, Гейбриел! – с еще большей грустью выдохнула она. – Это так чудесно! Я знаю, что в твоей жизни был такой совершенный человек – задолго до меня – и из этого ничего не вышло. Мне хотелось сказать, что я сочувствую тебе, но… не жалею об этом. Я жадная. Я бы не отдала тебя обратно, даже если бы это было в моей власти. Я слишком люблю тебя, чтобы не быть эгоисткой.

Гейбриел привлек Антонию к себе и прижался щекой к ее щеке.

– Все совсем не так, Антония. Ничего подобного не было. То, что я чувствовал к Зи, – скорее, желание защитить ее. Мы оба росли в тяжелых, подчас нищенских условиях, и я чувствовал, что она не станет резко осуждать меня. И я боялся потерять единственную семью, которая была у меня. Но то, что я чувствую к тебе, Антония, не идет ни в какое сравнение и не поддается никаким объяснениям. Это любовь, от которой у меня останавливается дыхание, она приводит меня в благоговение.

– Тогда попроси меня выйти за тебя замуж, – шепнула она и, потянувшись вперед, обвила руками его шею. – Попроси, Гейбриел, и я буду самой лучшей женой. Попроси, и мы сделаем друг друга сильнее. Я знаю, мы это сможем. Ну пожалуйста… попроси меня.

– Ты как-то сказала, дорогая, что мечтаешь о независимой жизни, – напомнил ей Гейбриел, заглядывая в ее бездонные голубые глаза. – И ты хочешь отказаться от всего этого ради того, чтобы выйти за меня замуж?

– О, Гейбриел, неужели ты не понимаешь? Эту независимость дал мне ты. Ты помог мне разорвать те страшные цепи, которые приковывали меня к прошлому. Я понимаю, что жизнь далека от совершенства – и даже ты, любовь моя, несовершенен. Но ты такой заботливый – очень, очень заботливый. Да, я бы отказалась от чего угодно, и делаю это добровольно.

– Ты не хочешь возвратиться в Лондон? – затаив дыхание спросил Гейбриел. – Ты знаешь, чего хочешь? Ты останешься со мной и будешь терпеть, если твой отец выразит неодобрение?

Антония кивнула, не говоря ни слова.

– Ну что ж, Антония. – Гейбриел сделал глубокий вдох. – Ты выйдешь за меня замуж? Свяжешь навсегда себя со мной? Будешь моей герцогиней? Так как ничто – ничто на свете – не может сделать меня более счастливым.


Барон Ротуэлл надвинул на глаза шляпу, чтобы спрятаться от солнца, и с достоинством зашагал в сторону деревни. Он не любил солнца, хотя с тех пор, как покинул Барбадос, вообще редко его видел. Подобные ему люди почти никогда не встают в такое время дня…

Дорожка вдоль подножия холма была не очень длинной, и Ротуэлл позволил себе на протяжении всего пути предаваться страданиям. Он собирался, как только вернется в Лондон, заставить Джорджа Кембла проглотить собственный великолепный жемчужно-белый зуб, хотя сначала, пожалуй, немного придет в себя и поспит. Ротуэлл решил, что непременно это сделает, однако в данный момент его звал более высокий и благородный долг. Барон редко делал что-либо возвышенное или благородное, но сейчас был намерен довести задуманное до конца.

Мартин Осборн жил в красивом старинном деревянно-кирпичном доме, который, несомненно, обошелся кому-то в кругленькую сумму, и имел приличный штат слуг. Один слуга проводил барона внутрь, другой передал извинения доктора – и не один раз, а дважды, а третий подал чай. В конечном счете Осборн, видимо, решив, что Ротуэлл вовсе не собирается уходить, появился сам. У него был сломан палец, а нос распух и приобрел неприятный красный оттенок, который, как Ротуэлл знал по собственному опыту, вскоре перейдет в синий, потом в лиловый, а в конце концов в отвратительный желтушно-желтый.

– Что вы сказали слугам? – без предисловия спросил Ротуэлл. – Что наткнулись на дверь?

Осборн затрясся от злости, но быстро взял себя в руки.

– Что я споткнулся и наткнулся на стул в кабинете герцога.

– О, буду знать, потому что мы все должны рассказывать одну и ту же историю.

– Прошу садиться, лорд Ротуэлл, – сдержанно предложил доктор. – И пожалуйста, скажите, что я могу сделать для вас.

– Видите ли, есть одно дело, Осборн, – начал Ротуэлл, потирая пальцами крылья носа. – Я размышлял над тем, что сегодня произошло, и совсем не уверен, что мировой судья здесь, в Уэст-Уиддинге, не придет в ярость, когда станет известно то признание, которое вы подписали.

– Это был несчастный случай, – прошипел доктор.

– Вы врач, Осборн, – заметил барон, – и не должны допускать никаких несчастных случаев. И давайте скажем откровенно: уж слишком много несчастных случаев произошло в этой деревушке, так что возникают вопросы и по поводу этого последнего. Серьезные, неприятные вопросы. Вам хочется на них отвечать?

– Вы чего беспокоитесь? – огрызнулся Осборн. – Это моя шкура, а не ваша. Кроме того, их все равно не избежать теперь, когда я написал это проклятое заявление.

– Я беспокоюсь потому, что новый герцог уже побывал в аду дважды, и будь я проклят, если допущу, чтобы он снова попал туда. Ему больше не нужно сплетен и намеков. Благодаря вам и вашему отцу их уже вполне достаточно, чтобы задохнуться. А что до того, чтобы избежать вопросов, то да, вы можете их избежать. Но для этого вы должны покинуть город. Нет, вы должны покинуть Англию и, желательно, Европу. Вы должны отправиться туда, где от Англии вас будет отделять огромное пространство воды.