Лиз Карлайл - Никогда не обманывай герцога

Антония и не подозревала, что такое – или нечто подобное – вообще возможно. Оторвавшись от ее рта, Гейбриел нашел губами ее грудь и, зажав зубами сосок, прикусил его – не сильно, но чувствительно, а когда он начал водить языком вокруг маленьких твердых верхушек, Антония закричала и рванулась. Ее охватило настоящее безумие. Вцепившись ногтями в плечи Гейбриела, она, подстроившись под его ритм, отдалась сладостному, увлекающему движению его тела, прижавшись к нему, как бесстыжая распутница, ищущая чего-то ценного и недоступного.

– Иди ко мне, Антония, – с трудом прошептал Гейбриел. – Бог мой, да ты настоящая дикарка.

– Я такая, – голос показался Антонии чужим, – я чувствую себя… другой.

– Иди ко мне, милая, – глухо повторял Гейбриел. – Позволь мне взглянуть… взглянуть на… О Боже!

Антония почувствовала, как где-то внутри ее вспыхнул ослепляющий свет, почувствовала, как ее тело устремляется навстречу Гейбриелу, подчиняется ему и отдает все, что он требует. А потом она куда-то провалилась и не ощущала ничего, кроме приятной целостности и облегчения, которое было восхитительно сладостным. Постепенно она пришла в себя, но чувствовала себя немного напуганной и никак не могла восстановить дыхание.

Антония не была дурочкой, она понимала, что такое желание, и полагала, что знает свое тело, но совсем не была уверена, понимает ли, что только что произошло. Это было что-то совсем другое, намного более сильное, что-то запредельное, даже немного сбивающее с толку. Постепенно Антония начала осознавать, что теперь они оба почти лежат и Гейбриел наконец замер под ней.

– О Боже, Гейбриел, – едва переводя дыхание, заговорила Антония, – это, наверное… нехорошо!

– Определенно, это было не лучшее мое выступление. – Подняв голову, он взглянул вверх, на Антонию.

– Не… лучшее? – лежа на Гейбриеле и внимательно всматриваясь в него, переспросила она.

– Пять минут – это не моя норма. – Рассмеявшись, он снова откинул голову на кровать, но Антония опять уловила в его голосе презрение. – Слава Богу, ты маленький пороховой бочонок, милая, а иначе сейчас была бы разочарована во мне.

«Пороховой бочонок»… Антония решила, что это комплимент. Позволив себе расслабиться, она опустилась грудью на приятно влажную грудь Гейбриела, и ее окутали его тепло и запах. Гейбриел не пользовался одеколоном, от него исходил запах простого мыла и еще чего-то очень приятного, чего-то, что присуще только ему одному.

– Ты очень хорош, – промурлыкала она, положив голову ему на плечо. – Ты ведь и сам это знаешь, правда?

– Да, время от времени мне это говорили, – хмыкнул Гейбриел, и смешок прокатился в глубине его груди.

– Но это не все, Гейбриел. – Антония закрыла глаза. – Ты пробудил во мне… чувства, которых я не могу объяснить. Между нами существует что-то почти… метафизическое.

– Антония, нам хорошо вместе, – тихо сказал он, поцеловав ее в макушку, – но это просто-напросто секс. Скажи мне, дорогая, что понимаешь это.

– Да, я это знаю, – пробормотала Антония, чувствуя, что ее одолевает сон и что у нее совершенно не осталось сил. – Это просто секс. И это всего лишь один раз.

Но это признание не принесло Антонии успокоения. Она думала о своем обещании – «только один раз» – и теперь сожалела о сказанных словах.

Церковь Святого Георгия была белым зданием, похожим на башню. По сравнению с ней все окружающие ее строения выглядели крошечными. Застывшая в утреннем воскресном солнце колокольня отбрасывала тень, тянувшуюся до самой Кэннон-стрит и прямо до носков ботинок Гейбриела.

– Баббе, мне здесь не нравится, – прошептал он, крепко вцепившись в руку бабушки.

– Что значит «мне здесь не нравится»? – упрекнула она мальчика. – Это церковь, тателлах. Дом Божий.

– Не твоего Бога, – буркнул Гейбриел.

– Гейбриел, дитя мое, ты должен научиться быть одним из них, из этих англичан. – Она сжала руку внука. – Через несколько лет ты дорастешь до своего бар-мицва, понимаешь?

– Баббе, у англичан его нет. – Гейбриел подозрительно сощурился.

– О, есть, просто они называют это конфирмацией, – объяснила бабушка. – Твоей маме очень хотелось, чтобы ты ее прошел.

Гейбриел ничего не сказал, а только поскреб носком ботинка трещину в тротуаре.

– Ну же, тателлах, – поторопила его бабушка. – Поднимайся по лестнице и садись сзади. Тебе просто нужно делать то, что делают другие.

Гейбриел снова взглянул на церковь. Теперь мимо них по мощенной камнем дорожке толпой поднимался народ, а поодаль стояли дорогие экипажи.

– Баббе, ты не можешь пойти со мной?

– Не могу, – она погладила Гейбриела по щеке, – а ты должен, тателлах, потому что я обещала это твоей маме, а она обещала твоему папе.

– Но я его почти не помню!

– Это не имеет значения, – твердо сказала бабушка, ущипнув его за щеку. – Он до сих пор твой отец, и ты никогда не должен разочаровывать его.

– М-м-м, – Джордж Кембл выразительно причмокнул, – вы завариваете самый замечательный чай, миссис Уотерс. Это ведь ву-лонг из Южного Китая, не так ли?

– Это все, что осталось в чайнице Масбери, – ответила Нелли Уотерс, подозрительно посмотрев на него из-за стола экономки, и встала. Всегда в три часа дня слуги пили чай внизу, но все остальные уже давно ушли. – Чай там, на буфете, можете налить еще, если захотите.

– Присядьте, пожалуйста, миссис Уотерс. – Кембл легким движением руки указал вниз. – Мне так много нужно узнать о том, как ведется хозяйство герцога. Могу ли я рассчитывать на вашу помощь?

– Вам лучше расспросить Масбери, – ответила Нелли и села, несмотря на то что ее подозрительность не уменьшилась, – или Коггинза, они же верхние слуги.

– Да, но они могут не знать повседневных проблем, – притворно серьезно возразил Кембл и, улыбнувшись, закинул ногу на ногу. – Некоторых подробностей жизни, которые личные слуги имеют обыкновение обсуждать.

– Я не понимаю, что значит «имеют обыкновение обсуждать», но я понимаю, что то, чем вы интересуетесь, – это сплетни. Не делайте из меня дурочку, мистер Кембл.

– О, ничего подобного! – воскликнул Кембл. – Вы вовсе не дурочка. И именно поэтому я попросил миссис Масбери после чая оставить нас вдвоем.

– Все это прекрасно, – лоб горничной немного разгладился, – но я не собираюсь сплетничать о своей хозяйке.

– Разумеется. Кто бы стал вас после этого уважать? – Кембл полез в карман своей куртки и достал оттуда серебряную фляжку с гравировкой. – Немного от простуды? – Он наклонил фляжку над чашкой Нелли.

– И я не поклонница алкоголя.

– О, дорогая моя, это же самый лучший французский арманьяк, прямо из Алжира.

– Ну если так, думаю, самая малость не повредит. – Соблазн был слишком велик.

– Ни в коей мере! – заверил горничную Кембл, наливая в ее пустую чашку изрядную порцию.

– Знаю я таких, как вы. – Придвинув к себе чашку, Нелли вдохнула аромат бренди. – Вы все здесь вынюхиваете, задаете всякие вопросы. Я ни на секунду не сомневаюсь, что именно за этим вас сюда и привезли.

– Боже мой, – лицо Кембла приняло грустное выражение, – не застилает ли ваши глаза недовольство, миссис Уотерс?

– Сэр, просто скажите мне напрямик, чего вы хотите, и я, быть может, смогу вам помочь. – Сделав приличный глоток из чашки, Нелли почувствовала себя свободнее. – А быть может, и нет. Но если вы попытаетесь силком вытащить что-то из меня, то не получите ничего, кроме неприятностей.

– Что ж, похоже, так, миссис Уотерс, – согласился Кембл, чувствуя, что она его убедила. – Герцог обеспокоен определенными слухами, касающимися смерти своего покойного кузена.

– Какими слухами? – Нелли насупилась.

– О, – несколько натянуто улыбнулся Кембл, – полагаю, вам это известно, миссис Уотерс. Как вы сами сказали, вы не дурочка.

– А, должно быть, слухи о том, что его отравили. Возможно, так и есть. Но мне нет дела до того, что болтают деревенские сплетники. Миледи этого не делала. Не приписывайте ей это. Уж если она и хотела отравить мужа, то не этого.

– Вы, конечно, намекаете на лорда Лембета, – понимающе кивнул Кембл. – Судя по тому, что я слышал, он вполне это заслужил.

– Он сам себя погубил, чертов дурень. – Нелли беспокойно заерзала на стуле. – Но что было, то прошло. Что еще вы хотите знать?

– Кто еще мог желать смерти последнего герцога?

– Господи, да можно составить целый список! – Нелли закатила глаза. – Это могут быть семьи тех двух крошек, на которых он был женат до этого, несколько слуг и граф Митчли – они все время ссорились из-за границ имения. В прошлом году это дело даже слушалось в суде, так сказал мистер Кавендиш. А еще герцог был зол как черт на Лодри, местного мирового судью, за то, что, как я слышала, тот задавал ему вопросы о смерти его третьей жены.

– Нынешний герцог сказал мне, что, по заключению деревенского доктора, герцога отравили ядом, нитратом калия, – кивнув, задумчиво произнес Кембл. – Это средство часто используется для лечения астмы, но обычно в виде ингаляций. Герцог был тяжело болен?

– Незадолго до свадьбы у него была простуда, – наморщив лоб, ответила горничная. – Дня два или три он кашлял, устроил страшную суматоху, все время требовал фланелевые пижамы и разогретые сковородки и до смерти загонял слуг. Да, герцог очень беспокоился о своем здоровье.

– Перед свадьбой? Вы уже были здесь?

– Лорд Суинберн хотел, чтобы у миледи было несколько дней на то, чтобы успокоиться, – немного подумав, объяснила Нелли. – И он хотел лично познакомиться с доктором Осборном – думаю, чтобы подготовить его. Доктор наверху слушал сердце миледи своей ушной трубкой – ее снотворные лекарства не действовали – и сказал, что кашель герцога похож на астму, поэтому, спустившись, он осмотрел и герцога. Через несколько дней кашель прошел.

– Интересно, – пробормотал себе под нос Кембл. – Скажите мне, миссис Уотерс, вы, случайно, не видели тело герцога, сразу после того как он умер?