– Спасибо, Господи, за такую маленькую милость.

– …отец. И вы не имеете никакого права, слышите?

– Простите, мадам, как вас зовут?

Этот вопрос заставил ее на секунду замолчать.

– Нелли Уотерс.

– Мисс Уотерс, вы дорожите своим местом? – резко спросил Гарет. – Я рассчитаю вас за вашу дерзость.

– Я миссис Уотерс, ваша светлость, и работаю не на вас – огрызнулась горничная. – Я работаю на ее светлость, как до того работала на ее мать, а еще раньше – на ее тетю. И я буду вам благодарна, если вы оставите в покое эту несчастную измученную женщину. Разве ей не достаточно страданий? Так еще вы приехали сюда, чтобы грубо обходиться с ней и доводить до слез.

– Когда я последний раз ее видел, она не пролила ни слезинки, – сердито бросил Гарет через стол.

– О, да она просто не в себе! – взорвалась горничная, притворно заламывая руки. – Я не могу добиться от нее ни одного разумного слова…

– И я тоже не мог, – вставил Гарет.

– Она просто лежит на кровати и рыдает, словно у нее снова разбилось сердце. И из-за чего? Из-за того, что вы не умеете держать себя в руках? Думаю, вам это дорого обойдется.

– Вы ничего не понимаете, – прервал ее Гарет. – И более того, это не ваше дело. Ваша хозяйка, по-видимому, не знает, что такое правда, миссис Уотерс.

– Правда? При чем тут правда? – удивилась горничная. – Вы думаете, ей легко, сэр? Когда люди перешептываются о том, что она сумасшедшая, что живет в доме, который когда-то прежде был ее домом, и находится под каблуком у вас – человека, которого она совершенно не знает?

«И не желает знать», – добавил про себя Гарет.

– Она похоронила двух мужей, ваша светлость, и, могу сказать, для женщины это тяжело. Мужчина просто знакомится с другой и женится. Какая ему разница? Никакой. Но женщина – совсем другое дело.

– Вы ничего об этом не знаете, – резко возразил Гарет, который был настолько взбешен, что не желал ее больше слушать. – Поинтересуйтесь у своей хозяйки, в чем дело, когда у нее пройдет приступ гнева. Ее одной достаточно, чтобы свести с ума хорошего мужчину. И не спешите красить всех мужчин в черный цвет своей толстой кистью.

– Но у нее никогда не было хорошего мужчины, ваша светлость. – Лицо горничной стало похоже на опавшее дрожжевое тесто, а голос сделался совсем тихим. – С самого рождения, я бы сказала. Про себя скажу – у меня был хороший муж. Такой достается женщине только один раз – и мне другой не нужен. Но она не могла такого выбрать, у нее вообще не было возможности выбирать, она всегда была скована внутренним страхом.

Гарет не желал чувствовать ни малейшей симпатии к Антонии и подозревал, что знает причину ее страхов: это стыд и нечто еще – откровенная предубежденность.

– Уходите, мадам, – спокойно сказал он, указав ей на дверь. – Возможно, я не вправе вас уволить, но я вполне могу вышвырнуть вас из своего дома.

– Да, это вы можете, – согласилась Нелли. – Но если я уйду, то и она тоже уйдет. А я думаю, вам этого не хотелось бы, верно? Нет, не отвечайте мне. Время покажет, так это или не так.

Гарет опустил сжатые в кулаки руки. Будь она проклята, эта женщина! У Гарета не было ни одного работника, которого он не мог бы сразу же уволить, и он охотно расстался с несколькими. Но тут он и в самом деле не знал, платят ли наглой ведьме из его наследства или из средств герцогини. Но, черт бы ее побрал, она была права в другом, а это еще хуже.

– Уходите, – тихим от злости голосом повторил Гарет. – Уходите немедленно, миссис Уотерс, и чтоб я больше никогда вас не видел.

Горничная вышла, напоследок бросив на него еще один сердитый взгляд.


Антония заставила себя сесть в постели и вытерла рукой глаза. В этот раз Нелли удивила Антонию тем, что исполнила ее просьбу и оставила свою хозяйку наедине с ее страданиями. Наконец-то Антония смогла как следует выплакаться. Теперь ее рыдания утихли и она просто всхлипывала, что, по ее мнению, было большим прогрессом.

Боже правый, о чем она только думала, когда лгала герцогу? А она действительно лгала, и они оба это понимали. Но когда на протяжении многих лет ей диктовали, что она должна думать, и убеждали в том, что многое из того, в чем она уверена, ее чувства и ощущения есть не что иное, как результат экзальтированного воображения, было так просто… сделать вид, что ничего не случилось.

Правду сказать, было много такого, чего она не могла вспомнить, хотя теперь это случалось с ней гораздо реже, чем раньше. Антония действительно не помнила, как встала с постели, как во время дождя поднялась на стену. Она, безусловно, не помнила, как ей удалось отворить тяжелую деревянную дверь, и еще меньше помнила, как оказалась в объятиях герцога. Доктор Осборн называл это лунатизмом, но большинство докторов были менее снисходительны.

Врач, чьими услугами воспользовался ее отец, определил это как острую женскую истерию. В течение нескольких месяцев после того, как ее первый муж, Эрик, погиб в результате несчастного случая, Антонию держали взаперти в загородном доме, находившемся в такой глубокой долине, что никто не слышал ее криков. Лечение, прописанное доктором, состояло в регулярных ледяных ваннах, ограничении физической свободы, приеме слабительного и успокоительных средств, содержащих наркотики, и осуществлялось в основном бесчеловечным персоналом. В таких условиях любой человек очень скоро научится не кричать и не проявлять какие бы то ни было свои эмоции – научится быть немым.

Наградой Антонии за ее хорошее поведение стал герцог Уорнем, которому понадобилась очередная молодая симпатичная жена – на этот раз такая, о которой было бы доподлинно известно, что она способна принести потомство. Антония же обладала еще одним привлекательным качеством: она не была обременена детьми от другого мужчины. История с «безумием», очевидно, его не очень смущала и не была существенным препятствием для брачных отношений. Его новая герцогиня должна была умело делать только одно, а иначе могла оказаться запертой в часовне, чтобы там молиться и скорбеть, пока ад не замерзнет.

О чем она только думала? Антония прижала ладони к пылающим щекам. Уорнем был самовлюбленным бездушным человеком, охваченным идеей отмщения, но он ей дал дом, ее дом – спокойное место, где слуги если и позволяли себе когда-то пошептаться у нее за спиной, то внешне соблюдали приличия и проявляли к ней уважение. И несмотря на то что она не хотела от герцога детей, все равно родила бы их, будь на то воля Господа. Но этого не случилось. И теперь произошло то, чего очень боялся ее муж. Большую часть своей жизни Уорнем мечтал о том, чтобы дьявол забрал к себе Гейбриела Вентнора – и, возможно, не только мечтал. Но все усилия оказались напрасными. Теперь новый герцог явился сюда, и Антония ради нескольких мгновений расслабления совершила роковую ошибку. Хотя нет, это было не только расслабление, а высочайшее наслаждение – неописуемое, мучительное. Все было так, как сказал герцог, – между ними, несомненно, вспыхнула неистовая страсть, которую теперь просто невыносимо вспоминать.

Ну почему он не смог подыграть ей и сделать вид, что вовсе ничего не было? Антония предложила выход для них обоих: она сумасшедшая, и он, конечно, знал об этом, – но герцог отказался от ее предложения. А теперь она хуже сумасшедшей, теперь она лгунья, отчаявшаяся лгунья. А новый герцог выглядел очень разгневанным – настоящий «ангел отмщения». Теперь он, несомненно, отошлет ее прочь и, вероятно, продолжит расследование, связанное с ее причастностью к убийству Уорнема. Напуганная этой мыслью, Антония положила руку под грудь и тяжело, прерывисто вздохнула.

Нет, она не станет снова плакать. Она сама заварила эту кашу, ей и расхлебывать – или с достоинством, на какое способна, принять от герцога наказание.

В этот момент в комнату влетела Нелли.

– Так вот, дорогая, я это сделала, – объявила горничная и, подойдя к высокому гардеробу красного дерева, открыла дверцы. – Надеюсь, нам не придется собирать вещи сегодня же.

– Что? – Антония встала с кровати. – Боже, Нелли, что ты сделала?

– Испробовала на этом человеке остроту своего языка, – ответила она, разглядывая самую большую накидку Антонии, словно соизмеряла ее с дорожными сундуками. – Он, конечно, попытался меня уволить, но я объяснила, что у него нет на это права.

– О, Нелли, – Антония снова опустилась на край кровати, – все это очень скверно!

Должно быть, услышав необычные нотки в голосе хозяйки, Нелли тотчас подошла к Антонии и взяла ее за руку.

– Знаете, миледи, мы в любом случае должны уехать, правильно?

– О, Нелли, по-моему, ты не понимаешь! – Антония с трудом сдерживала слезы. Ну какой же она дырявый горшок!

– Чего не понимаю, мадам?

– Я совершила нечто ужасное, Нелли, – прошептала Антония. – Мне так стыдно.

– Стыдно, миледи? – Нелли ласково похлопала ее по руке. – Вы за свою жизнь не совершили ничего, за что вам может быть стыдно.

– Это совсем другое.

Сев на край кровати и поджав губы, Нелли некоторое время пристально всматривалась в лицо Антонии.

– Дорогая моя, – наконец заговорила она, – мне кажется, прошедшей ночью произошло что-то плохое.

Антония опустила голову.

– Да, дорогая, у вас был такой вид, что я испугалась, – мягко сказала Нелли. – Значит, это как-то связано с ним? Что ж, он достаточно красив, Бог свидетель, а вы ужасно долго были одна. Он пытался соблазнить вас?

– Нет, я… совершила ошибку, – призналась Антония. – Я приняла неверное решение.

– А-а, и я, возможно, тоже, – в свою очередь, призналась Нелли. – Итак, что он теперь может сделать в самом худшем случае? Упрятать нас в «Белый лев»?

– Думаю, ты его понимаешь, Нелли, – осторожно ответила Антония. – Боюсь, он жесткий человек. И я не уверена, что он станет утруждать себя деликатностью.

– Ах, вы правы, – согласилась Нелли и на секунду прикусила губу. – Вы благородного происхождения, но что это значит для него? Говорят, что евреи – народ бессердечный и к тому же скоры на расправу.