Дороти Иден - Никогда не называй это любовью

– Ирландский парламент находится у меня вот здесь, в кулаке, – произнес он, и в его голосе зазвучала страсть. – Уничтожьте меня – и вы уничтожите этот парламент. Отклоните кандидатуру капитана О'Ши, убейте меня – и вы тем самым прокричите от имени всех врагов Ирландии: «Парнелл уничтожен! У Ирландии нет больше лидера!»

Вокруг не раздавалось ни звука. Воцарилась полная тишина. Потом донесся чей-то одинокий голос. Он принадлежал мистеру Биггару.

– Сэр, если мистер Линч выставит свою кандидатуру, то я поддержу его!

Но тут снова раздались одобрительные крики, и голос Биггара утонул в них. Утонул он и тогда, когда на встрече с коллегами в отеле мистер Парнелл произнес:

– Имеют место слухи, что я ухожу из партии. Так вот, у меня нет намерений покидать политическую арену. Я не покину ее, даже если народ Голуэя сегодня погонит меня по улицам города пинками.

На этот раз мистер Хили издал возглас одобрения, больше напоминающий шипение пузырьков в бокале с шампанским. Возможно, восхищение великолепным и смелым выступлением Парнелла на время заставило его забыть о фактах. По крайней мере, никто в этот раз безрассудно не упоминал имени Китти О'Ши.

Мистер Хили произнес:

– Я выхожу из этой борьбы и полагаю, капитан О'Ши становится представителем от Голуэя. Это горькая чаша для вас. Бог свидетель, что для меня – это чаша, наполненная ядом, но даже ее я готов испить до дна ради солидарности и любви в нашей партии.

После этого короткого выступления подавляющим большинством было постановлено, что капитан О'Ши займет место представителя от Голуэя.

Но, увы, семена сомнения все же были посеяны. Доверие партии к ее лидеру пошатнулось. Неминуемо возникали трудности с различными противостоящими группировками, которые теперь предстояло постоянно контролировать.

Оставалось лишь надеяться, что капитан О'Ши совершит хоть что-нибудь для того, чтобы сделаться более популярным.

Тетушка Бен час от часу слабела. Она все чаще проводила утро в постели, подремывая, хотя неизбежно радовалась приходам Кэтрин, когда просыпалась.

В тишине уютной спальни, где постоянно пылал камин, а занавеси были плотно задернуты, Кэтрин было о чем поразмыслить. В эти долгие часы, проводимые ею возле тетушки, она очень много думала.

Она узнала об успехе Вилли в Голуэе, что, естественно, прибавило сложностей для Чарлза. Узнала о постыдной телеграмме, и, словно эхо, доносящееся издалека, в ее голове постоянно раздавались громкие крики: «Китти О'Ши! Китти О'Ши!»

О ней говорили, словно о какой-то уличной девке, и ей приходилось молча нести этот позорный груз. Она считала, что крикуны весьма удивились бы, увидев ее такой, какой она была на самом деле, – женщиной, которой было уже за сорок, с глубокими морщинами на лбу и в уголках глаз. Она очень долго приходила в себя после рождения последнего ребенка, и это, вкупе с постоянным напряжением и волнениями, отразилось на ее внешности: теперь она выглядела очень изможденной. Глаза казались огромными на ее лице с выступившими скулами. Кожа на подбородке начинала провисать, однако шея по-прежнему была гладкой и белой, а рот сохранил свой мягкий изгиб. Но, несмотря на это, ее лицо было уже лицом женщины средних лет. Если бы люди, насмешливо выкрикивающие ее имя, увидели бы ее сейчас, то весьма удивились бы, насколько невзгоды и позор, выпавшие на ее долю, сделали ее несгибаемой. И особенно это удивило бы человека, на чьем лице уже явственно обозначились первые признаки его обреченности, хотя на вид он оставался сравнительно молодым. Да, он действительно казался молодым по сравнению с семидесятисемилетним премьер-министром.

Однако временами мистер Гладстон с его властным, сверкающим взором выглядел намного энергичнее мистера Парнелла, хотя мистер Парнелл, подстегиваемый силой своих эмоций, казался намного бодрее и динамичнее многих других.

Кэтрин сильно тревожилась за его здоровье. Она опасалась, что он серьезно болен, и собиралась уговорить его показаться специалисту, когда Чарлз в очередной раз приедет в Лондон. Она считала, что последние неприятности, связанные с Вилли и выборами в Голуэе, истощили и без того ничтожные запасы его здоровья. И она не успокоится, пока он не приедет и она сама не увидит, в каком он состоянии.

Она сидела в тихой спальне тетушки, прислушиваясь к мерному похрапыванию старой леди, и, сжав кулаки, мечтала о том, чтобы проклятая Ирландия провалилась на дно Атлантики. Она ни разу не была в этой стране и не хотела этого, испытывая одновременно и любовь, и смертные муки.

«Тебе нельзя так изводить себя, – неустанно твердил ей внутренний голос. – Неужели вы: ты, сдержанная, исполненная достоинства английская леди, и эта «старая карга» в потрепанном, дырявом платье, расположенная за Ирландским морем, – разорвете на части такого чуткого и отзывчивого человека?»

– Кэтрин! – окликнула ее с постели тетушка Бен. – Почему ты выглядишь такой печальной?

– Я? Что вы, тетушка, я просто задумалась.

– Послушай, милочка, разве все не кончилось успешно? Теперь Вилли доволен, ведь он опять занимает кресло в парламенте.

Тетушка Бен постоянно изумляла Кэтрин. Да, ее тело могло угасать, однако разум, словно возмещая утраченные телом силы, становился вдвойне проницательным и ясным. Поэтому надо быть осторожной и особенно не погружаться в мысли при старой даме.

– Да, тетушка, надеюсь, что это так, – отозвалась Кэтрин.

– И ты теперь не беспокоишься, что Вилли может как-то навредить мистеру Парнеллу, не так ли? Не надо, дорогая. Мистер Парнелл – человек сильный. Он справится.

Кэтрин подошла к кровати больной.

– Вы так думаете, тетушка Бен? – пылко спросила она, на какой-то миг почувствовав, что да, это так. И тут же тяжелая ноша упала с ее плеч.

– Мое дорогое дитя, ну чего ты добиваешься от меня? Я ведь все прекрасно понимаю, ибо всегда была в здравом уме. Я лишь сожалею о том, что ты так терзаешь себя, деточка. Из-за этого мне ненавистны все мужчины на свете.

– О, не надо так говорить, милая тетушка Бен. И моя вина здесь такая же, как и его. Ужасно!

– Тогда единственное, что я могу сказать: ему следует задуматься, стоит ли игра свеч, если так можно выразиться. Знаешь, детка, если ты смогла разобраться в своих чувствах, то, наверное, уже поняла, что только беззаветная любовь стоит дорого.

– А вы давно поняли это?

– Достаточно давно, дорогая. Ты ведешь себя довольно глупо, но очень мужественно. Ох, как бы я хотела иметь такую дочь! Которая не боится вести себя так, как подобает истинной женщине! Но, видишь ли, я не всегда смогу защитить тебя, дорогая. Я могу сделать тебя независимой лишь в денежном отношении, но не более того.

– Тетушка Бен, не говорите так.

Старая леди вновь погрузилась в свои мысли, прежде чем продолжила:

– Однако это будет весьма на руку и твоему супругу. Мне надо об этом как следует подумать. Наши законы нуждаются в тщательной корректировке. Не следует мужьям давать столько прав, чтоб властвовать над своими женами. Это причиняет вред женскому достоинству.

«Особенно когда твой муж опускается до шантажа», – подумала Кэтрин, но, разумеется, не высказала своих мыслей вслух. К слову сказать, хорошая жена никогда не дает повода, чтобы ее шантажировали. А у Вилли, к несчастью, есть законные основания для недовольства.

Внезапно она вспомнила о довольно легкомысленной шляпке, которую надела в день своей свадьбы, и свой страх, когда священник произнес: «С этого дня и впредь…»

– Ну как, подросла твоя бирючина? – скрипучим голосом осведомилась тетушка.

– Да, – ответила Кэтрин, не добавив при этом, что прохожие по-прежнему пытаются подсматривать, что происходит за оградой, а самые любопытные из зевак даже проделали в ней отверстия. Однако им мало что удавалось увидеть. Лишь старого Бенсона, подстригающего газон и играющих детей.

Нора с Кармен уже стали достаточно взрослыми и нежно любили младших сестер. Для них будет огромным потрясением, если мирная жизнь дома пойдет кувырком и им придется расстаться с младшими сестрами. Но этого нельзя допустить! Ведь у Вилли теперь есть Голуэй. Что же еще ему нужно? Кончина тетушки Бен и деньги, чтобы проигрывать их в карты?

– Мистер Парнелл очень доволен, что теперь его лошади находятся здесь. Иногда ему удается покататься верхом по долине. И это ему только на пользу после дикого напряжения, какое он перенес в связи с выборами. А людям нет нужды высматривать его через ограду, – добавила она, – он и не пытается скрываться.

– До чего же необычная ситуация! Так не может продолжаться вечно!

– Так будет продолжаться до тех пор, пока не пройдет билль о гомруле, – страстно проговорила Кэтрин. – После же… нас ожидает самый обыкновенный скандал. Думаю, Чарлз откажется от политики. И вообще пора ему заняться собой. А пока… правда, ждать осталось совсем недолго…

– Деточка, а ты уверена, что этот билль пройдет?

– Он должен пройти! – тихо, но решительно сказала Кэтрин. – Потому что больше никто из нас не сможет вынести, чтобы так продолжалось!

Возвратился из Ирландии Чарлз. Он был раздражен, еще больше похудел, лицо его совсем осунулось, стало озабоченным. Большую часть времени он проводил в новой комнате рядом с оранжереей, где усиленно работал над поправками к биллю о гомруле. Он неохотно вспоминал о событиях в Голуэе, а когда Кэтрин упоминала о Вилли, отвечал, что они должны быть благодарны Господу за то, что ее супруг находится так далеко от Элшема. Очевидно, что, добившись желаемого, Чарлз очень хотел расслабиться. К тому же его мысли были заняты более важными делами, нежели настроение Вилли. Ибо все говорило о том, что, возможно, билль о гомруле будет представлен во время нынешней парламентской сессии. Казалось, теперь ничто уже не стоит на его пути.