Дороти Иден - Никогда не называй это любовью

– Не надо плакать, Китти. Когда ты плачешь, мне становится очень больно.

– Прости…

– Знаешь, опоздать на поезд – была не очень удачная мысль с моей стороны. И в то же время мне так хотелось вновь оказаться здесь поздно ночью, как тогда… Это слишком опасно, да? О, если бы я только мог остаться, это было бы восхитительно! Я весь день мечтал только об этом!

– Если, неожиданно приехав, ты тихонько постучишь в окно оранжереи, то не разбудишь слуг. А я услышу тебя. Моя спальня расположена прямо над оранжереей.

– «Но если ты не способен умереть, когда мечта сия пройдет, о, никогда не называй это любовью…»– процитировал он мечтательно. – Подойди и сядь со мной рядом, Китти. Отдохнем немного до рассвета.

* * *

Он покинул дом очень рано, когда еще никто из слуг не проснулся, а ей предстоял долгий день в полном одиночестве, если не считать постоянного внимания тетушки Бен и бесконечных требовательных вопросов детей.

– Это был красивый бал, мама?

– Бал? – рассеянно переспросила Кэтрин.

– Ну да, на котором ты была сегодня ночью. Нора сказала, что ты отправилась на бал и поэтому не пожелала нам спокойной ночи.

– Ах да, конечно, дорогая. Только это был не бал, просто несколько человек собрались на ужин.

– А папа был?

– Нет, сегодня ночью папы там не было, – ответила Кэтрин, почувствовав на себе испытующий взгляд мисс Гленнистер. – У него много дел. И он очень занят. И вообще у взрослых всегда много дел.

– Как жалко, что взрослые всегда так заняты, – посетовала Нора. – А ты собираешься сегодня вечером в Лондон, мамочка?

– Нет. Я останусь дома, чтобы пожелать вам спокойной ночи. И если хотите, даже почитаю вам на ночь сказку.

– О, ну конечно же, дорогая мамочка!

Лицо мисс Гленнистер немного вытянулось и стало совсем кислым. Она вообще-то была не самая красивая женщина на свете и мечтала, чтобы хоть одна живая душа была добра к ней. До тех пор пока не удастся выбраться из этой ловушки, существующей для никем не любимых гувернанток и нянь, она будет все больше и больше привязываться со своей нездоровой и чисто потребительской любовью к чьим-нибудь чужим детям.

Вилли приехал, как обычно, в воскресенье. Он много рассказывал о заседании в парламенте, хотя его мысли были заняты совершенно другим. Он считал, что ему необходимо съездить к своим родственникам в Мадрид, так как этот визит он и так отложил до неприличия надолго. Еще его донимала подагра, и ему хотелось сбежать подальше от суровой английской зимы. Он не счел нужным спросить у Кэтрин, не возражает ли она против его поездки. По традиции он думал только о своем благополучии. Да и с какой стати ему следует выяснять ее мнение, если она теперь так холодна по отношению к нему?

– Вернусь я примерно через месяц, – сообщил он и состроил гримасу боли, двинув ногой. – Кстати, нельзя ли спросить у старой леди насчет кое-какой наличности?

Вначале Вилли хотя бы делал вид, что не желает тратить деньги тетушки Бен. Теперь же он считал это само собой разумеющимся. Разве старуха не узурпировала полностью власть над его женой, привязывая ее к деревне всякий раз, когда ей взбредет это в голову?

Кэтрин обещала спросить у тетушки насчет денег. Она знала, что тетушка Бен ни в чем ей не откажет. Поэтому раздобыть денег для Вилли будет несложно. А потом… а потом его не будет целый месяц! Она уже мысленно сочиняла письмо, которое отошлет сегодня же вечером в Дублин.

Только почему нет никаких известий от Чарлза? Она в беспокойстве ждала. Дни казались ей бесконечными. Она понимала, что никогда не избавится от своих волнений в его отсутствие. Подобно призраку она бродила по дому в ожидании почтальона и, когда долгожданное письмо наконец пришло, еле сдержалась, чтобы не заключить почтальона в объятия.

На письме была парижская марка. Почему он во Франции? Сердце Кэтрин невольно подпрыгнуло в груди. Она поспешно разорвала конверт и стала читать.

Отель Брайтон,

218 рю де Риволи,

27 февраля, 1881

Дорогая моя миссис О'Ши.

Я не получил от Вас письма по обычному адресу. И боялся, что случилось нечто скверное. Из Дублина меня предупредили, что затевается какой-то заговор и что меня намереваются арестовать за мои речи в Клэр, а в выпуске под залог мне будет отказано. Тем не менее я решил, что они откажутся от своих намерений, хотя перед возвращением счел нужным удостовериться в этом.

Ваш Ч.С.П.

Она отложила это письмо, поскольку заметила, что в конверт вложено еще одно, которое начиналось так:

Моя несравненная любовь!

Ты не сможешь даже представить себе, насколько мои мысли заняты тобою. Только тобою! Я думаю о тебе целыми днями. И еще я думаю о нашей предстоящей встрече, и одна лишь мысль об этом вселяет в меня утешение. Можем ли мы встретиться в Лондоне завтра в девять вечера где-нибудь, где тебе будет удобно? Посылаю тебе веточки вереска, которые я сорвал для тебя в Эйвондейле и носил в кармане, когда был во Франции… Я выехал из Дублина поспешно, и у меня не было даже возможности дать тебе об этом знать. Но полагаю, сейчас все утихомирилось. Если же нет, то придется мне строить иные планы. Но я больше не могу уезжать, не увидевшись с тобою…

Его упоминание о том, что, возможно, произошло нечто скверное, могло касаться того, что, может быть, Вилли что-то заподозрил. Они постоянно опасались именно этого. Ведь она написала ему письмо, но он уехал во Францию, прежде чем ее письмо прибыло по месту назначения. Арест! Она слышала кое-какие разговоры об этом, но посчитала их очередными выдумками главного секретаря мистера Фостера, который был скор на всяческие угрозы. При виде слов, написанных собственноручно Чарлзом, она ощутила безудержный ужас. Ему пришлось уехать во Францию, чтобы не встать кому-то поперек дороги. Значит, дела действительно обстоят весьма серьезно.

Но этим вечером он возвращается! Не будет ли это опасно для него?

Под вечер она приехала в Лондон и оставила на Кеппел-стрит записку, как они всегда делали в непредвиденных обстоятельствах. Сама она будет в отеле «У Томаса». Он может справиться о ней там. На счастье, она вложила в перчатку присланную им в письме веточку вереска. Она чувствовала, что теперь они нуждаются в гораздо большей удаче, нежели раньше. Она пылала яростью по отношению к мистеру Фостеру, лорду Кауперу и ко всем их сторонникам. Да разве можно даже вообразить, что такого человека, как мистер Парнелл, собираются арестовать? У нее не укладывалось такое в голове. Это был бы самый позорный поступок со стороны британского правительства!

С нетерпением она ожидала появления Чарлза.

Он приветствовал ее, задав пугающе простой вопрос:

– Ты можешь укрыть меня, Китти?

– Укрыть тебя! – Она чувствовала себя так, словно выкрикнула эти слова во весь голос и весь персонал отеля слышит ее.

Они стояли в вестибюле, безупречно одетые мужчина и женщина, и обменивались учтивыми приветствиями. Кэтрин же пребывала на грани истерического смеха.

– Ты, верно, шутишь?

– О, к несчастью, я очень далек от шутливого настроения. Меня предупредили, что на несколько недель мне надо исчезнуть. Мне следовало побыть за границей. Вместо этого я приехал сюда. Я сошел с ума, верно?

– О Чарлз! Ведь это истинная правда, что Вилли сейчас в Испании, и тем не менее укрыть тебя… это, наверное, невозможно!

– В моем словаре не существует этого слова.

– Но дети снуют повсюду, слуги… кто-нибудь обязательно расскажет…

– Слугам ничего знать не обязательно. Они не должны знать ни о чем. Как и дети.

– Ты имеешь в виду… укрыть тебя от всех? На несколько недель?

Он кивнул, пристально наблюдая за ней и ожидая ответа. После своих отлучек он всегда выглядел очень худым и усталым, но сегодня он был не просто усталым, он был совершенно изможден.

– Ты болен? – хрипло спросила она.

– Да, немного простудился. Несколько дней в Париже я пролежал в постели. Там я навестил Делию. Но она точная копия моей матери, ведет безумный, лихорадочный образ жизни с самого утра до поздней ночи. Поэтому я приехал домой.

Он сказал «домой». Что же она делает, неужели она такая трусиха?

– Тебе необходим отдых?

– Да.

Она беспокойно осмотрелась вокруг.

– Мы не можем разговаривать здесь.

– Если ты не можешь, Кэт, то тогда не о чем и говорить.

Его тон, как обычно, был учтив, но впервые она услышала в его голосе непримиримость. Она вспомнила, в чем его постоянно обвиняли: в безжалостности, хитрости, лукавстве, в использовании людей ради достижения собственных целей. Неужели он и ее использует так же? Ее глаза вспыхнули негодованием.

– Тебе следует найти более безопасное место, где ты никому не знаком.

– Да, полагаю, мне удастся это сделать. Извини, что потревожил тебя. Ведь наши встречи назывались игрой. По-моему, мы как раз достигли той точки в нашей игре, когда она уже больше не забавляет никого из нас. Что ж, мне пора.

Он с серьезным видом отвесил низкий поклон и собрался было уходить.

– Куда же ты пойдешь?

– Поеду обратно в Париж, наверное. Я напишу оттуда.

Она попыталась удержать его:

– Чарлз, то, что ты делаешь, чрезвычайно скоропалительно и необдуманно! Ты должен это понять. Если тебя обнаружат в моем доме, ты будешь уничтожен.

– Да, дорогая. И ты приговариваешь меня к этому. Я просто позволил себе немного поиграть в опасные мечты. Прощай.

Он уходил. Она стояла и смотрела ему вслед, неспособная поверить в происходящее. Он появился и ушел в течение каких-то нескольких минут, нескольких несчастных минут, в которые она безвозвратно и навсегда теряла его.