Моя несравненная любовь!

Я договорился насчет всего, что произойдет в Лондоне в воскресенье утром, и заеду на Кеппел-стрит за письмом от тебя. Просто невозможно выразить словами, насколько ты изменила всю мою жизнь и как мне ненавистно все, что задержит меня еще на несколько дней, ибо я не смогу в это время свидеться с тобой. Я думаю о тебе всегда…


Они заранее условились насчет обмена письмами, еще когда он жил в Элшеме. Это были весьма благоразумные меры предосторожности, ибо из-за частых разлук, ожидающих их впереди, ни один из них не мог довольствоваться письмом такого рода, где ничего не говорилось бы о любви и об их личных чувствах по отношению друг к другу.

Вилли, случайно оказавшийся дома, прочитал письмо, предназначенное Парнеллу, и беспечно произнес:

– Похоже, все отлично устроилось, Кэт. Я дам тебе знать, когда ему понадобится приехать к нам снова.

Словно она сама об этом не знала! Она с трудом подавила усмешку и заметила, что мистера Парнелла, похоже, совершенно не волнует беспорядок и явная обветшалость их дома.

– Боже, ну разумеется! Если бы ты только видела, в каких домах ему приходилось останавливаться на ночлег! Да он с огромным счастьем вытянулся бы на соломенном тюфяке в какой-нибудь крестьянской лачуге! Будь я проклят, если бы мог последовать его примеру! Но, полагаю, именно так он и добивается своей популярности среди простолюдинов.

– И все же в Англию его приглашают довольно холодно. Они просто не знают, что он из себя представляет. Вернее, не понимают. Вот слуги боготворят его. А кухарка носит на шее медальон с его изображением. Но она приехала из Типперэри (город в провинции Манстер), поэтому это вполне понятно.

Вилли пристально посмотрел на жену.

– По-моему, ты сама считаешь его очень привлекательным.

– Да, он очень обаятельный и умный человек. – Кэтрин показалось, что ее голос прозвучал так, словно она оправдывалась в чем-то, поэтому она поспешно прибавила: – Я начинаю относиться к этому делу с огромным пониманием и сочувствием. Мне бы хотелось помочь, если бы я смогла. И не только доставлять послания мистеру Гладстону.

– Ты чрезвычайно поможешь, если во время визитов к нам мистера Парнелла сделаешь его пребывание здесь как можно более приятным и комфортабельным.

– Безусловно, я сделаю все, что в моих силах, – ответила она с ложным смирением в голосе.

Но пока ей не удавалось сделать большего, поскольку письма Чарлза адресовались непосредственно в Элшем, где она сама получала их. Она следила за его корреспонденцией, прекрасно зная нелюбовь Чарлза к распечатыванию писем и ответам на них. Спустя примерно две недели, прочитав адресованные ему письма, она перестала удивляться тому, что он не любит на них отвечать. Ибо все они буквально были пропитаны преклонением или ненавистью. А писем было бессчетное множество. Они содержали просьбы, мольбы, приглашения к различным видам деятельности, денежные пожертвования или более личные подарки. Каждую неделю присылали целый ящик свежих яиц. Кто их посылал, так и оставалось неведомым.

Как только выдавалась хоть малейшая возможность, Чарлз появлялся в доме и сразу же требовал, чтобы она закапывала эти яйца в саду. Она изумленно взирала на него при этом.

– Это, конечно, могут быть и яйца, а возможно, и нет, – загадочно объяснял он. – И нам не следует утруждать себя выяснениями, что это на самом деле. Мне не хочется, чтобы твоя собака отравилась.

При этих словах по ее телу пробегали мурашки и она содрогалась от страха. Поскольку впервые осознала, какой опасности он подвергается, выходя ежедневно на улицу.

– Чарлз, но это же ужасно! – восклицала она.

– Ужасно? Отнюдь! Я уже говорил, что политика – это война. А война не бывает без выстрелов. Кроме того, вся эта история с яйцами непонятна.

После своего второго посещения Элшема он писал из Дублина:


Мое пребывание в твоем доме настолько приятно для меня, что я уже почти начал забывать о своих основных обязанностях, хотя, похоже, временами в Ирландии дела идут очень даже неплохо и в мое отсутствие.


Конечно, нельзя было сказать, что он ничего не делал или ничего не делала Земельная лига, действующая по его указаниям. Однако попытки убедить крестьян платить ренту перешли все границы, и мистер Фостер, главный секретарь Ирландии, чья ярость дошла до точки кипения после дела с бойкотом, решился на чрезвычайные меры. Он был решительно настроен против Земельной лиги, готовился судебный процесс против Парнелла и еще четырнадцати человек.

От Чарлза в последнее время не приходило ни весточки. Кэтрин в волнении и муке ждала день за днем. Она прочитала его речь, произнесенную в Дублине, речь, полную холодной иронии, когда он выразил сожаление, что мистер Фостер превратился из государственного деятеля в орудие в руках лендлордов. Однако больше никаких новостей до Кэтрин не доходило.

Вилли мог дать ей очень мало, поскольку он с каким-то неистовым остервенением погрузился в дела. Будучи лендлордом с огромными владениями в Лимерике, он не очень хотел встречаться с Парнеллом с глазу на глаз.

– Он-то может себе позволить отказаться от ренты, а я нет. Он позволяет Земельной лиге выйти сухой из воды. Это уж слишком! Он еще пожалеет об этом.

– А что с этим судебным разбирательством? Что будет дальше?

– А ты сама как думаешь? Что какое-нибудь жюри присяжных в Ирландии вынесет им обвинительный приговор? Можешь быть уверена, что этого никогда не случится!

Снова открылся парламент, и королева в своей тронной речи заявила: «Я весьма сожалею, что социальное положение дел Ирландии приняло тревожный характер». Она подняла свои бледно-голубые глаза и осмотрела помещение парламента в надежде, что ее негодующий королевский взор вызовет угрызения совести в душах упорствующих членов ирландской фракции.

Наступило Рождество, и все это время Кэтрин знала, что Чарлз находится в Эйвондейле. Он просто не мог позволить себе покинуть Ирландию в состоянии такого кризиса, да к тому же его сестры Анна и Фанни слезно умоляли его побыть дома на Рождество. Слуги тоже были беспредельно обрадованы, что хозяин Чарли остался дома. Ведь теперь он так мало времени тут проводит. Даже его любимые собаки почти забыли хозяина.

Кэтрин изо всех сил старалась быть веселой ради детей. Из школы на Рождество приехал Джералд. Он тут же начал верховодить над младшими сестренками, и их бесконечные шалости за спиной мисс Гленнистер доводили бедняжку чуть ли не до слез. Тетушка Бен приказала срубить в своем парке молоденькую пихту и поставить ее в гобеленной зале. Пихту поставили в специальную кадку и богато нарядили. Вилли же в самый последний момент вдруг вспомнил, что у него очень важные дела в Лондоне. Кэтрин было жутко интересно, очередная это пирушка с друзьями или просто встреча с одной из его многочисленных любовниц, но все равно она испытала огромное облегчение, когда он уехал из дома.

На этот раз в Рождество тетушка Бен сделала одно исключение. Обычно она предпочитала во время Рождества спать. Ведь она была слишком стара для праздников и оставляла веселое времяпрепровождение и всевозможные праздничные забавы слугам. Но у нее была дорогая Кэтрин с детьми, и, поскольку Вилли, похоже, не намеревался провести с ними Рождество, старушка посчитала, что это должна сделать она. Поэтому на рождественском дереве были зажжены свечи, повсюду лежали подарки, а самым молоденьким служанкам разрешили повозиться с детьми.

Царило веселье, и Кэтрин надеялась, что никто не заметит ее рассеянности и отстраненного состояния. Она сидела у окна, наблюдая, как наступают сумерки, и размышляя о том, что принесет ей новый год.

– Кэтрин! – окликнула ее тетушка Бен. – Почему ты сидишь там и смотришь в темноту? Ты что, высматриваешь кого?

– Нет, тетушка Бен, – ответила Кэтрин, и тут же ее пронзила грустная мысль: «Только одного человека я не надеюсь увидеть… эту высокую, стройную фигуру с гордо поднятой головой…»

– Тогда иди к огню. Ты что, забыла, что в сочельник только призраки бродят за окном? А я знаю, что ты видишь. Сейчас у тебя глаза как две звезды! Лучше налей-ка себе немного домашнего вина, и давай вместе пожелаем всем нам счастливого нового года!

Кэтрин повиновалась, налила себе вина, с улыбкой отпила глоток и подумала, что, наверное, было бы чудом, если бы ее желание сбылось.

В воскресенье вернулся Вилли, и Кэтрин, стараясь быть как можно небрежнее, осведомилась, когда состоится судебное разбирательство насчет Земельной лиги.

– Полагаю, скоро. А почему это тебя интересует?

– Я хочу знать, когда в Англию возвратится мистер Парнелл.

– О-о-о… трудно сказать. Ведь его могли посадить в тюрьму. Знаешь, сколько желающих увидеть его за решеткой! Им бы только найти предлог! А предлогов, как ты сама догадываешься, предостаточно.

– Но они не смеют этого сделать!

– Милая Кэт, они могут сделать все, что им угодно.

– А тебя, похоже, это совсем не тревожит!

– Зато ты, по-моему, чрезмерно беспокоишься за судьбу Парнелла, – удрученно-обиженно заметил Вилли. – Мне бы хотелось, чтобы ты хоть немного волновалась и за меня. Да будет тебе известно, все Рождество я промучился от подагры.

– А мне сдается, ты съел слишком много пудинга с изюмом и выпил очень много портвейна.

Вилли гневно посмотрел на жену. Он очень любил, когда к его недомоганиям относились со всей серьезностью.

– Ты становишься невыносимой, Кэт. Не знал я, что такое может случиться с тобой.

– Да неужели?

– О да, сейчас ты станешь упрекать меня за то, что у тебя изменился характер. Конечно, конечно… Но раньше ты была чуткой и доброй. У тебя и сейчас ласковое лицо. Только это одна видимость, хотя при виде тебя никому и в голову не придет, что у тебя такой тяжелый характер.