Опять у меня глаза на мокром месте, совсем расклеилась. Усаживаюсь, пытаюсь собраться с мыслями. Нашла время рыдать и оплакивать себя, бедняжечку. Слезами горю не поможешь. Сегодня – последняя ночь на двоих, в последний раз я почувствую прикосновение его рук.

Спускаюсь с кровати, иду в ванную. Не заперто, по коридору струится облачко пара. Зайдя внутрь, я закрываю дверь и запираюсь на замок. Роняю одежду на пол и, сделав глубокий вдох, лезу под душ. Лэндон стоит под струей, и вода обволакивает его нагое тело. Глаза закрыты, подбородок вздернут, лицо обращено к упругой струе. Ни знаком, ни жестом он не дает мне понять, что заметил мое присутствие. Но и не вздрагивает, когда я обхватываю его за талию.

Прижимаюсь щекой к его влажной спине, и мы стоим так минуты, часы, потерявшись во времени. Наконец, он оборачивается, я прислоняюсь к его груди. Сердце Лэндона бьется ради меня, а мое за него трепещет.

Поддерживая его пальцами за подбородок, хочу поцеловать, но он отворачивается. Что‑то резануло внутри. Что ж, говорю себе, привыкай. После того, как я все ему расскажу и он останется наедине с Дакотой, у нас по‑любому все будет кончено. Целуя его в первый раз, я уже понимала, что этот день неизбежно наступит, просто не думала, что будет так больно. Мы ведь просто хотели развлечься. Теперь же, когда он уклонился от поцелуя, я понимаю, как далеко все зашло. Когда мы успели перейти за грань нежной дружбы?

Что сейчас между нами?

Я хочу извиниться.

– Прости, что… – Даже не знаю, с чего начать.

– Не надо. Давай поговорим, когда… – Он взглянул на меня. – Давай оденемся.

Я соглашаюсь. Не потому, что мне хочется одеваться, а потому, что Лэндон попросил. Пусть будет все, как он хочет.

Мы выходим из душа. Он берет полотенце и поворачивается ко мне. Опустившись на колени, обтирает мне насухо стопы, лодыжки. С него капает вода, но ему важнее, чтобы мне было сухо.

Меня обуревает желание сказать ему что‑то приятное, однако я не нахожу нужных слов. Беру его за руки и поднимаю с колен, обтираю полотенцем. Он не сопротивляется – закрыл глаза, и я не спеша стираю капельки влаги. Прошу Лэндона присесть на унитаз, чтобы я могла обсушить его волосы, и он подчиняется. Глаза закрыты, губы сомкнуты. Вот бы вернуться в тот день, когда все только начиналось, и начисто переиграть. Если бы мы жили в книжке, в любимом им фэнтези, я навела бы чары и повернула вспять время. Сварила бы сыворотку правды и подсыпала себе в еду, чтобы с самого начала выложить ему все как есть, начистоту.

Из стопки чистой одежды, что лежит на полке позади унитаза, вынимаю мужские трусы. Склонившись перед Лэндоном, начинаю его одевать. Он не противится. На нем зеленая футболка, вся в складках, на голове всклокоченные мокрые волосы. Такой жалкий, что больно смотреть.

Я насухо обтираюсь, беру с пола черные трусики. Он тянет за них, словно хочет отнять.

– Дай я найду тебе что‑нибудь свежее.

Поднимает с пола мою одежду.

Завернувшись в полотенце, я плетусь за ним в спальню. Мы закрываемся в комнате, и я сбрасываю с себя облачение. Лэндон жадным взглядом ощупывает мое голое тело – меня бросает в дрожь, – выдвигает ящик комода и протягивает мне серые трусики и рубашку без рукавов.

Он не смотрит, как я одеваюсь, и на меня наваливается ощущение пустоты. Самонадеянно было ждать от него бурной страсти, а то, что он специально отводит взгляд, лишь укрепляет во мне неуверенность.

Даже одетую, меня преследует чувство незащищенности. Я присаживаюсь на кровать. Отпив газировки, Лэндон опускается рядом, протягивает мне бутылку воды.

Нет смысла тянуть с разговором.

– Я вышла замуж в девятнадцать. – Он почти не дышит, уставился в стену. – Были свои причины. Хотелось что‑то доказать своим родителям, вырваться из‑под железной опеки, а еще больше – насолить его  предкам. Мне было противно брать деньги у своих. Я стала женою Амира, и материальный вопрос отпал сам собой, я больше не зависела от семейной поддержки.

Лэндон сидит, внимательно впитывает информацию и, как обычно, ухватывает самую суть.

– А где он сейчас, твой муж?

Ах, если бы все было так просто!

– Мой муж сейчас где‑то в пространстве между этой комнатой и Скарсдейлом.

Ну, по крайней мере, если вести речь о его бренной душе.

Лэндон морщит лоб.

– Получилось легко и играючи. Детишки подписали какие‑то бумаги и оказались женаты. Такое ликование! Ну как же, высвободились из‑под опеки родителей. Первая любовь, молодо‑зелено. Все было прекрасно – до первых сложностей.

Я умолкаю. Так и подмывает спросить: твоя любовь тоже продлится до первых сложностей?

– А когда начались настоящие проблемы, типа пьянства и вылета из колледжа, его родичи обвинили меня и пригрозили прекратить финансирование. Я ничего не могла с ним поделать, совсем перестала его понимать. Он как‑то обмолвился, что родители вынуждают его отписать на них землю, которую когда‑то приобрели на его имя. Муж не вдавался в подробности, но я навела справки и поняла, что эту землю хотят продать втридорога. Нет, сына они любили, и до аварии его жизнь была распланирована на годы вперед. А когда планы рухнули, они решили перейти к плану Б: получить землю от меня и продать. На полученные деньги собирались построить еще одну клинику и повесить на ней семейную вывеску.

Его принуждали отписать свою собственность в пользу родителей, последовав примеру брата, однако мой муж отказался. Помню, в тот день мне пришлось силой вытаскивать его из отцовского кабинета. Амир стал мертвенно‑бледным от злости и кричал, обзывал отца мошенником и лжецом. По дороге домой он все время молчал. Вот тогда я поняла, что вышла замуж не по любви, а по дружбе.

Чисто формально у нас все было лучше некуда. Отцы наши – деловые партнеры, сестра с братом помолвлены, мы много путешествовали по свету и воспитывались в достатке. Вот только по милым маленьким пустячкам наши взгляды существенно расходились. Амир терпеть не мог то, от чего я была без ума, типа выпечки. Ладно бы муж не интересовался кухней, но хотя бы ел то, что я приготовлю. Так нет же! Чаще всего Амир не притрагивался к еде. Его страстью была недвижимость, которая меня, в свою очередь, совершенно не интересовала. Наши семьи были повязаны деньгами и репутацией, и мы, сами не зная как, оказались заложниками игры, правил которой не понимали. А здорово было бы подгадить предкам и расписаться без пышного торжества? Наши материалистичные родственнички будут оплеваны. То‑то забава! Да, мы были знатные конспираторы. В остальном же нас мало что связывало, как физически, так и эмоционально.

Я выложила Лэндону все начистоту, без остатка, была откровенна с ним, как ни с кем раньше, но его интересует лишь одно:

– И какие у вас сейчас отношения? Вы разошлись или нет?

Он слишком молод, чтобы волноваться о размолвках и свадьбах, о юридических документах и дарственных на землю. Для него имеют значение только чувства, а все эти разборки среди богатеев – пшик, пустой звук. Разум Лэндона не замутнен, и вот я пришла и мараю его.

– Дело такое. – Я набираю полную грудь воздуха. – Поскольку сам он решать уже не в состоянии, родные хотят, чтобы все на них отписала я. Однако пусть не надеются. Мы с Амиром им ничего не должны. Они бы с радостью отключили его от аппаратов, да только я помешала.

Лэндон глядит на меня, мучительно пытаясь сложить два и два.

Следовало давно ему рассказать. Теперь, когда все выплыло, не понимаю, чего я боялась. К сожалению, жизнь – непростая штука, и кому‑то мои проблемы покажутся «малыми бедками» богатой девочки, но для меня‑то они тяжелы.

– Нас нельзя было назвать счастливой семьей. Просто друзья детства, которые вдруг поженились и наломали дров. Нам даже разводиться было лень, так и бегали на случайные встречи. Ну, он – точно.

– Я что‑то не уловил… – Лэндон задумчиво чешет загривок. – А давно он…

– На системе жизнеобеспечения? Амир сейчас у себя дома, подключен к аппарату. За ним присматривает сиделка.

– У вас  дома.

– Чисто формально.

– Ну а как же иначе? Фактически вы женаты, ты утаивала от меня здоровый ломоть своей жизни. И надо было появиться постороннему человеку, чтобы вытянуть это на свет божий? Почему ты сама ничего не рассказывала? Я бы что‑то придумал. А теперь все в тебе кажется лживым, ненастоящим. Я даже не знаю, как тебя воспринимать.

Я сглотнула ком в горле.

– Понятно. Прости, что втянула тебя в эти распри.

Резко повернувшись ко мне, Лэндон сверкнул глазами.

– Нет, ты как раз не втянула меня. Ты держала меня в неведении до самого последнего момента. Господи, я не знаю, сколько ты еще собиралась все скрывать.

Я пожимаю плечами. Мне нет оправданий.

– Я одного не понимаю. Ты действительно думала, что мне нельзя доверять?

– Да при чем здесь доверие? Просто ситуация очень тяжелая. Ты – студент. – Я смотрю на его дрожащие руки, заглядываю в глаза. – Беспокойся об экзаменах, у тебя жизнь впереди. Ты молод, ни к чему тебе чужие проблемы.

Он встает, задев рукой деревянное изголовье.

– Не надо решать за меня, о чем беспокоиться, а о чем нет!

Я тоже вскакиваю с постели.

– Да я тебя вообще не собиралась посвящать! – ору в ответ.

– Ладно, Нора, давай не будем валить с больной головы на здоровую. Теперь я во всем виноват. Скажи уже, наконец, ты хочешь, чтобы я был с тобой и помог тебе найти выход, или нет.

Я тупо моргаю.

– Что?

– А что? – вторит Лэндон, вскинув руки.

По моей щеке скатывается слеза.