Хизер Грэм - Ничто не разлучит нас

Иногда казалось, что она напрасно торопится, до свадьбы оставался почти целый месяц, всякое могло произойти до венчания. Но дело заключалось отнюдь не в доме. У нее было неплохое жилье, оно очень нравилось как ей, так и Бренту. Только место, где находился Брент, она могла теперь называть своим домом. Это немного тревожило ее. Пугало скоротечностью, с которой все произошло. Они попали в страшную взаимную зависимость. Но не в том смысле, что служили друг для друга своеобразными подпорками, на которые можно опереться. Напротив, по натуре оба были очень самостоятельными людьми, уверенными и одаренными каждый в своей области. Гейли вовсе ни к чему было каждую секунду знать, где находится Брент, но когда он отлучался, а этих секунд набиралось слишком много, она начинала сгорать от нетерпения увидеть его, притронуться к нему, побыть с ним.

Едва они ступили через порог, как Брент подхватил невесту на руки.

– Эй! – вскрикнула она, но гибкие руки уже обвились вокруг его шеи.

– Э-гей, – отозвался Брент, огромными шагами преодолевая путь до лестницы. Затем он стремительно помчался вверх, перепрыгивая через две ступеньки.

– Но мы отсутствовали не так уж долго, – мягко поддела его Гейли, играя пальцами в его волосах.

– По мне, так целую вечность.

Через минуту они были в спальне, а еще через секунду торопливо сбрасывали одежду. Когда же Брент, возбужденный и решительный, поднялся над ней, Гейли заглянула ему в глаза и спросила:

– Неужели ты веришь в то, что мы никогда не устанем друг от друга?

– Никогда.

– Правда?

– Гейли!

– Что такое?

– Может, после поговорим?

Плечи ее вздрогнули от смеха. Оборвав смех, она разволновалась. Нет, конечно, никогда их страсть не остынет. Она ни за что не устанет любить его, просыпаться и видеть его лицо, красивое или изборожденное морщинами, молодое и свежее или иссушенное старостью. От его прикосновения Гейли словно утратила вес и взмыла ввысь. Она парила так высоко, что могла бы потрогать звезды.

Они вместе взобрались на вершину наслаждения и одновременно устало замерли друг подле друга. Затем вновь, уже медленнее, Брент принялся любить ее. Он обладал потрясающей способностью инстинктивно улавливать ее желания, а две недели их близости превратили его в восхитительного любовника, перед которым невозможно было устоять. Ни разу не случалось, чтобы Брент не сумел возбудить в Гейли ответного желания. Он тонко чувствовал, где поцеловать ее и где погладить, а когда надо сделать и то и другое. Он улавливал любой малейший намек в каждом ее движении. Он всякий раз оставлял ее сладостно измученной, но возбужденной. Поэтому она всегда отходила ко сну, думая о приятном: о том, как влажный, упругий источник ее удовольствий скользит по коже и как иногда замирает у нее внутри, о том, как эти большие руки красноречиво, выразительно повествуют о чувствах любимого…

Эта ночь ничем не отличалась от других. Гейли отчалила в страну грез с ощущением любви, покоя, глубокой сладкой удовлетворенности. Рука Брента, по обыкновению, лежала у нее на бедре, а голова Гейли – на его груди. Она заснула, представляя себе его лицо, улыбку, слыша, как он смеется. Она спала мирно, и все вокруг дышало покоем. Тем ужаснее был увиденный во сне кошмар.

Сначала Гейли просто сладко мечтала в полудреме. Она видела свое подвенечное платье, белоснежное и такое желанное. Чед, Джефф, Лиз и Тина – все были здесь, и, конечно же, Брент. Неподражаемо красивый, высокий и решительный… Его клятва верности прозвучала твердо и торжественно. Губы его были, как обычно, теплы и нежны…

Кошмар начался в боковом приделе храма, с незнакомой женщины. Она преградила дорогу молодым, и поначалу ее появление лишь слегка озадачило Гейли, но потом встревожило не на шутку.

– Мне ничего не нужно! – кричала дама. – Только дом и машину, и побольше крови. Я хочу крови, я хочу крови, крови!..

Неожиданно вокруг них сгустился туман, но не легкая весенняя дымка, а какой-то адский чад, зловонный и зеленовато-бурый. Все окрасилось в болотные тона, и Гейли показалось, что она вот-вот упадет в обморок от нестерпимой вони. Ей захотелось опереться на руку Брента, но его не оказалось рядом. Она оглянулась и увидела, что жених отпрянул от нее и злобно глядит в лицо сверкающими от гнева глазами.

– Изменница! – заорал он. Лицо исказилось яростью и потемнело от ненависти. – Изменница!.. Шлюха!

Он ударил невесту, и она упала на землю, схватившись за щеку. Откуда-то пролилась кровь на ее прекрасное, девственно-белое подвенечное платье.

– О нет! – крикнула она, пораженная и глубоко обиженная. – Нет! Мне не нужен дом! Я никогда не заберу ни дом, ни машину, ни…

– Но моя душа! Ты, шлюха, украла мою душу!

Зеленый туман клубился вокруг, и с приближением Брента становилось все темнее и темнее. Она была в ужасе, в глубоком, паническом страхе.

– Нет!

– Сука. Потаскуха, изменница, сука!

Клубы тумана стали совсем черными. Гейли в отчаянии пыталась скрыться в них. Перед нею был Брент, сомнений не оставалось. Но такого Брента она не знала и смертельно испугалась его.

– Нет!

Вокруг стало темно, как в бездонном колодце. Она вскрикнула из последних сил, и все исчезло.

– Гейли!

Проснувшись в холодном поту, Гейли тряслась от ужаса и вздрагивала, вспоминая кошмарный сон. Брент крепко обнимал ее:

– Гейли! Милая, что такое, что с тобой?

Брент дотянулся и включил бра – тьма отступила, Гейли увидела его лицо. Если, проснувшись, она была до смерти напугана, то при виде любимого страх мгновенно начал улетучиваться.

– Я принесу тебе воды, – предложил Брент.

– Нет! – Она протянула руки и спряталась у него на груди, ища убежища в объятиях. – О нет, нет, не уходи от меня!

– Но, Гейли…

– Нет!

Брент гладил ее волосы, продолжая нежно и крепко обнимать:

– Приснился страшный сон? Но теперь все прошло?

– Да.

– Ты еще дрожишь. Я здесь. Я тебя люблю. Все прошло. Все хорошо.

– Ох, я знаю. Я очень сильно испугалась.

– Но чего?

В самом деле, чего? Гейли глубоко задумалась, вспоминая сон. Ответа она не нашла, а лишь покачала головой.

– Милая, поговорим об этом. Может, тебе полегчает. Расскажи мне.

– Но я… Матерь Божья, чудеса, ничего не помню. – Она рассмеялась, поначалу нервозно, а потом – легче. Дрожь прошла, и она решилась сесть в постели, сочувственно улыбаясь Бренту. – Я тебя разбудила. Прости, пожалуйста. Разбудила из-за глупого кошмара. Но клянусь тебе, я ровным счетом ничего не могу вспомнить. Ну разве не дурочка?

Он привлек ее к себе:

– Круглая дурочка. Ты явно с приветом, но я тебя люблю.

– Я тебя тоже, – ответила Гейли и вдруг, изумляясь себе, едва сдержала накатившие рыдания. Хотелось плакать навзрыд, горько-горько, о чем-то, что пришло и ушло, о какой-то… утрате.

– Ты успокоилась?

– Почти. Только, пожалуйста, не отпускай меня. Брент пристально поглядел на нее и подбодрил улыбкой. Он протянул руку к выключателю, и свет погас.

– Не отпущу. Тебя не обидит, если я буду не только держать тебя?

– Ты все еще можешь…

– Могу. Хочешь проверить? Попробуй, чувствуешь?

Он положил на себя ее руку. Гейли рассмеялась. Брент утверждал, что у нее удивительная способность мигом приводить его мужское естество в боевое состояние. Гейли ответила, что он это придумал, а Брент возразил, что придумать можно картину, а не боевое положение мужского естества. Гейли подумала, насколько же сильно она влюблена.

Когда Брент изнемог, она забыла о своих страхах, а думала, как горячо любит своего доброго гения и как глубоко, нежно любима в ответ.

Вильямсберг, Виргиния

Июнь 1774 года

Леди Дирлинг давала костюмированный бал.

Роскошные экипажи заполонили подступы к ее особняку. Наряды гостей ослепляли великолепием.

За эти дни Катрина почти не разговаривала с братом, и по дороге на маскарад Элизабет была единственной из семейства, кто пытался снять напряжение непринужденной болтовней. Генри то и дело хмыкал в ответ, а Катрина лишь пыталась выдавить улыбку. Когда они добрались до места, Генри крепко взял сестру за плечо.

– Поосторожнее, дорогуша! – предупреждающе шепнул он.

Катрина вырвалась и стремительно зашагала по аллее, украшенной клумбами белых маргариток – любимых цветов леди Дирлинг. Она молила Бога, чтобы Перси сюда не явился, но надежды на это было мало. О леди Дирлинг шла молва как о женщине, упорно не признававшей, что в Вильямсберге есть какие-то политические разногласия. В ее доме о политике никогда не говорили. Она принимала своих друзей и знакомых, и потому не исключалась возможность, что Перси тоже приедет. Сам полковник Вашингтон мог запросто явиться сюда вместе со своими сторонниками. Только леди Дирлинг осмеливалась созывать крайних тори и янки на один и тот же вечер. Но она имела репутацию общей любимицы, и едва ли кто-нибудь осмелился бы оскорбить ее дом политической склокой.

Катрина была в маске птички, сделанной из синего шелка и перьев. Вышивка парчового воротника повторяла узор на подоле кремово-белого платья, которое спереди, повыше колен, было присборено букетами цветов, чтобы явить взорам окружающих красоту второй, нижней юбки.

– Элизабет! – радостно воскликнула леди Дирлинг. Обе дамы, в масках из страусовых перьев, крепко обнялись и рассмеялись. – Катрина, милая! Как поживаете, дитя мое?

Она подмигнула Катрине зеленым глазом сквозь щелку маски, словно разделяла с юной гостьей какой-то изумительный секрет, но девушка, ничего не поняв, недоуменно глядела на леди Дирлинг. Сзади подошли новые гости, и ей пришлось подниматься по лестнице в зал. Там играла музыка, пары величественно перемещались в менуэте. Явственно слышались голоса спинета и флейты и печальное пение скрипки. Налево от входа высился уставленный блюдами и вазами буфет, а направо – накрытый накрахмаленной белоснежной скатертью стол, на котором стояло огромное количество бокалов и хрустальная ваза с пуншем.