— Я хочу его видеть, — сказала Габриэла таким решительным и твердым голосом, что сама удивилась. — Я хочу видеть Джо немедленно.

Она была намерена прекратить это издевательство и спасти Джо. Отныне никто не мог встать между ними и помешать им быть вместе. Никто и ничто, думала она.

— Вы никогда больше его не увидите, — скрипучим голосом произнес отец Димеола, и Габриэла содрогнулась, но тотчас же снова взяла себя в руки.

— Вы не можете решать это за нас, — храбро ответила она. — Это наше с Джо… с отцом Коннорсом дело. Если он действительно не хочет меня видеть, он должен сказать мне об этом сам.

— Отец Коннорс уже ничего никому не может сказать, дочь моя, — печально промолвил отец О'Брайан, и по спине Габриэлы пробежал холодок. Она замерла от ужаса, она почти догадалась…

— Он покончил с собой сегодня рано утром. Повесился, — жестко закончил отец Димеола. — И оставил вам это письмо…

Он достал из кожаного бювара какой-то конверт и помахал им в воздухе.

— Он… Я… — Габриэла никак не могла собраться с мыслями. Известие, которое сообщил ей отец Димеола, чуть не уничтожило ее мир и ее веру; Комната кружилась то быстро, то медленно, и Габриэле никак не удавалось поймать письмо хотя бы кончиками пальцев. Она все ловила и ловила его в воздухе, и ей было невдомек, что на самом деле она крепко держится обеими руками за спинку кресла.

Каким-то чудом ей удалось на мгновение остановить вращение комнаты, и тогда она подняла глаза на стоявшего перед ней священника. Габриэла отчетливо расслышала его слова, но не поняла их до конца. Пока не поняла. В ее взгляде были и мольба, и мука; Габриэла словно просила отца Димеолу сказать ей, что он пошутил, или ошибся, или солгал, но по его лицу было видно, что — в отличие от нее — он никогда не лжет.

— Отец Коннорс не мог жить дальше, зная, что он совершил, — сказал отец Димеола. — Мысль о том, что ему придется из-за вас оставить служение… и жить так, как вы, очевидно, рассчитывали, приводила его в ужас. Он предпочел совершить смертный грех и покончить с собой, лишь бы не идти на поводу у вашего беспутства. За это отец Коннорс будет вечно гореть в аду. Он знал это, и все же предпочел умереть, лишь бы не расставаться с богом, которого любил больше, чем вас, сестра Мирабелла… И пусть его грех остается на вашей совести до конца дней…

Габриэла резко выпрямилась и поглядела на них пронзительным и ясным взглядом. Она все еще не верила, что это случилось. Джо ушел, оставил ее одну?.. Нет, это было невероятно, немыслимо!.. Он не мог…

«Вы лжете!» — хотелось крикнуть ей прямо в лицо отцу Димеоле, но вместо этого она не то вздохнула, не то всхлипнула. Стук часов превратился в оглушительный рев. Этот рев нарастал, надвигался на нее со скоростью курьерского поезда. Начищенная бронза маятника со свистом проносилась над самой ее головой, опускаясь все ниже, грозя ударить, смять, раздавить…

Этого Габриэла уже не выдержала. В глазах у нее потемнело, и она без чувств повалилась на пол.

Только когда мать-настоятельница и отец О'Брайан подбежали к упавшей послушнице, чтобы помочь ей, они заметили, что на полу возле ног Габриэлы натекла огромная лужа крови.


Так закончился первый период жизни юной Габриэлы — полный страданий и надежд. Она побывала в аду и вернулась оттуда израненная, но не сломленная, опаленная, но не побежденная. Оказавшись одна в целом мире, о котором ничего не знала, Габриэла начала свою борьбу за выживание в чужом, огромном Нью-Йорке. Здесь она нашла друзей, и хотя вновь встретилась с предательством и жестокостью, они уже не смогли сломить ее. Она завоевала право быть счастливой, но, только найдя в себе силы встретиться со своим прошлым и простить предавших ее, она смогла стряхнуть с себя бремя вины и начать новую жизнь, свободную от горечи и обид…