Едва оправившись от родов, Элоиза поспешила вернуться к своим излюбленным занятиям, пытаясь сделать вид, что ничего не изменилось. Она разъезжала по магазинам, посещала чаепития и ужинала с друзьями. Дочь ее абсолютно не интересовала. Напротив, по вечерам Элоизе все чаще хотелось уйти из дома, чтобы не слышать изматывающего душу писка Габриэлы и идиотского сюсюканья Джона. Дамам, с которыми она каждую среду играла в бридж, Элоиза откровенно признавалась, что возиться с ребенком ей и скучно, и противно.

Подобная откровенность не только не шокировала ее партнерш, но даже казалась им забавной. Элоизу они считали большой оригиналкой — им и в голову не могло прийти, что она действительно ненавидит дочь. Но Элоиза говорила совершенно серьезно. С самого начала она не только не испытывала к Габриэле никаких материнских чувств, но и считала ее непрошеным гостем, агрессором, который вторгся в ее жизнь и угрожал ее безмятежному и беззаботному существованию.

Джон видел все это, однако ему казалось, что со временем Элоиза сумеет полюбить дочь. Некоторые люди, утешал он себя, просто не умеют общаться с младенцами, побаиваются их, и оттого им кажется, будто они не любят детей. Однако он был уверен, что рано или поздно положение непременно изменится. Стоит только Габриэле немного подрасти, и Элоиза осознает, что за прелестное создание живет теперь в их доме.

Однако этот день так никогда и не настал. Когда Габриэла начала сначала ползать, а потом и ходить по всему дому, хватая всякие понравившиеся ей вещи и сбрасывая с кофейного столика вазочки и пепельницы, она едва не свела свою мать с ума.

— Боже мой! — восклицала Элоиза, хватаясь за голову. — Ты только погляди, что опять натворил этот проклятый ребенок! Просто прирожденный бандит — все портит, все ломает. Кругом грязь. Я не могу так жить!

— Но она же еще совсем крохотная, Эл! — пытался возражать Джон, подхватывая Габриэлу на руки. Он дул ей в лицо или щекотал животик двумя пальцами, отчего девочка заливалась звонким смехом.

— Прекрати сейчас же этот шум, — немедленно повышала голос Элоиза, с отвращением глядя на мужа. В отличие от Джона она брезговала даже прикасаться к дочери, не говоря уже о том, чтобы купать или, не дай бог, менять пеленки. Няня, взятая специально для того, чтобы ухаживать за Габриэлой, быстро поняла это и поделилась своими наблюдениями с Джоном. «Ваша жена ревнует вас к девочке», — сказала она, но он ей просто не поверил. Это заявление показалось ему нелепым и смешным, однако со временем он начал склоняться к мысли, что нянька была в чем-то права. Каждый раз, когда он брал дочь на руки или разговаривал с ней, Элоиза начинала раздражаться и сердиться без всякой видимой причины.

Когда Габриэле исполнилось два года, Элоиза начала бить ее по рукам каждый раз, когда девочка тянулась к какой-нибудь безделушке. Кроме того, она перестала пускать дочь в спальню и гостиную; место ребенка — в детской и только в детской.

— Не можем же мы все время держать ее под замком, — сказал однажды Джон, когда, вернувшись с работы, в очередной раз обнаружил, что Габриэла заперта в детской.

— Можем и должны! Иначе она все здесь перепортит и переломает, — твердо заявила Элоиза и сердито нахмурилась. Опасаясь ее гнева, Джон только покачал головой. Он еще надеялся, что все изменится.

В другой раз он довольно неосторожно заметил, какие у Габриэлы чудесные льняные локоны. Лицо Элоизы потемнело от гнева, но она ничего не сказала. Зато на следующий день Габриэлу впервые в жизни постригли. Элоиза сама отвезла дочь в парикмахерскую Беста, где Габриэла лишилась своего украшения. Когда же Джон выразил свое удивление по поводу ее короткой, как у мальчика, стрижки, Элоиза заявила, что это полезно для здоровья девочки.

На новую ступень соперничество между Габриэлой и Элоизой вышло тогда, когда девочка перестала лепетать и начала говорить осмысленными фразами. Особенно Элоизу бесило, как Габриэла с визгом несется по коридору встречать вернувшегося с работы папу. Если в этот момент ей на дороге попадалась мать, Габриэла, словно почувствовав опасность, огибала ее по широкой дуге, однако это редко спасало ее от окрика. Если Джон играл с девочкой или читал ей вслух книжки, Элоизе стоило огромных трудов сдержать себя и не придушить маленькую мерзавку. Ее нельзя баловать — таково было мнение Элоизы, которое она не раз высказывала мужу. Когда он, в свою очередь, упрекнул ее в том, что она почти не уделяет Габриэле внимания, Элоиза только фыркнула.

С этого дня в отношениях между ней и Джоном появилась первая трещина, которая быстро росла и вскоре превратилась в широкую и глубокую пропасть. Элоиза буквально выходила из себя, когда он принимался пускать слюни по поводу того, какая у них миленькая дочка.

Она считала, что это не по-мужски и что отец, так носящийся с дочерью, не может вызывать ничего, кроме отвращения.

Первую серьезную трепку Габриэла получила в три года, когда за завтраком случайно уронила на пол тарелку. Элоиза сидела рядом с ней, нервно прихлебывая утренний кофе. И не успела злосчастная тарелка долететь до пола и разбиться, как Элоиза с размаху ударила дочь по лицу.

— Не смей никогда больше так делать, ясно?! — взвизгнула она.

Габриэла была так потрясена, что даже не заплакала.

Она только сидела и смотрела на мать широко раскрытыми голубыми глазами. Девочка была в шоке.

— Тебе ясно? Отвечай! — заорала Элоиза, у которой лицо пошло красными пятнами.

— Прости меня, пожалуйста, мамочка… — в конце концов прошептала девочка.

Джон, только что вошедший в столовую, был так потрясен безобразной сценой, что даже не попытался вмешаться. Вместо этого он застыл на пороге, словно соляной столп. Джон еще никогда не видел Элоизу в таком гневе и подумал, что если он попытается защитить девочку, то только сделает хуже. Гнев, ревность, разочарование, скопившиеся в Элоизе за три года, вырвались наружу, и она бушевала, как вулкан.

— Если ты еще раз позволишь себе что-то подобное, Габриэла, я тебя выдеру! — с угрозой прошипела Элоиза и, схватив девочку за плечи, тряхнула с такой силой, что у Габриэлы лязгнули зубы. — Ты — мерзкая, непослушная девчонка, а непослушных детей никто не любит. Даже их папа и мама!

Габриэла судорожно сглотнула и, с трудом оторвав взгляд от перекошенного лица матери, перевела взгляд на отца, который все так же стоял в дверях. Но Джон молчал. Он боялся что-то сказать или сделать, чтобы не разозлить Элоизу еще больше.

Элоиза тоже увидела Джона. Не говоря ни слова, она выволокла дочь из-за стола и отвела в детскую.

— Без завтрака, — вынесла она окончательный приговор и ушла, на прощание наградив плачущую девочку увесистым шлепком по заду.

— Не слишком ли сильно ты ее наказываешь? — тихо спросил Джон, когда Элоиза вернулась в столовую, чтобы закончить завтрак. — Ведь ей только недавно исполнилось три.

У Элоизы, наливавшей себе вторую чашку кофе, сильно тряслись руки, и Джон решил, что она раскаивается, но он ошибся. Просто припадок ярости еще не прошел.

— Если ее не наказывать, — отрезала она, — из нее вырастет малолетняя преступница. Детям нужна дисциплина.

— Но, может, не такая жесткая… — неуверенно начал Джон и замолчал. Его собственные родители были мягкосердечны. Внезапное бешенство Элоизы не на шутку испугало его. Вместе с тем, с тех пор как родилась Габриэла, Элоиза сильно переменилась. Она постоянно нервничала, раздражалась, сердилась по пустякам. И хотя со своей мечтой о большой, счастливой семье Джон уже давно расстался, Элоизу ему терять не хотелось.

— Не такой уж это ужасный проступок, — проговорил он как можно спокойнее. — В конце концов, она сделала это не нарочно.

— Не нарочно?! — взвилась Элоиза. — Да она просто швырнула тарелку на пол! Я видела это своими собственными глазами. Ей всего три года, а она уже становится неуправляемой. Все начинается с капризов, Джон.

— Но что, если это не каприз? Может быть, она заболевает… — сказал Джон и осекся. Все его попытки как-то защитить Габриэлу только ухудшали дело. Лицо Элоизы снова покраснело и сделалось злым.

— Воспитывать Габриэлу — моя задача, — процедила она сквозь стиснутые зубы. — Девчонка совсем отбилась от рук, надо ее приструнить. И, будь добр, не вмешивайся. Я же не лезу в твои дела!

С этими словами Элоиза пулей вылетела из столовой, так и не допив свой кофе.

С этого дня Элоиза действительно с пугающим рвением взялась за Габриэлу. Не проходило и дня, чтобы девочка не совершила какого-нибудь проступка, который вознаграждался немедленной пощечиной, оплеухой, шлепком. Именно в этот период из пыльных глубин старого гардероба появился узкий желтый ремешок из толстой свиной кожи, который Элоиза все чаще и чаще пускала в дело. Запачканное платье, зеленые травяные пятна на коленях, царапина на руке, оставленная соседским котенком, пятнышко пыли на башмаках — все эти кошмарные преступления вызывали в Элоизе бешеную злобу, которую она без стеснения срывала на дочери. Когда же незадолго до своего четвертого дня рождения Габриэла случайно порезала палец осколком бутылки (он казался таким красивеньким, когда лежал и переливался на солнце) и закапала кровью новую блузку, ярости Элоизы не было пределов. Ремешок трудился над крошечной попкой девочки не меньше получаса, так что еще три дня она не могла нормально сидеть. А это, в свою очередь, снова раздражало Элоизу, которая была совершенно уверена, что дочь нарочно вертится на стуле, стараясь вызвать к себе жалость или — вероятнее всего! — еще больше досадить матери.

Джон, разумеется, знал о воспитательных методах Элоизы, но ничего не предпринимал. Порой ему казалось, что он и вправду ничего не понимает в детях, а особенно в девочках. Порой он просто не решался вмешаться, чтобы не разозлить жену еще больше, а иногда он бывал с ней почти согласен. Каждый раз, когда Джон становился свидетелем порки, его начинало мутить, и тем не менее он не сделал ничего, чтобы остановить Элоизу. Даже его попытки утешить девочку приводили лишь к тому, что в следующий раз наказание бывало еще более жестоким и продолжительным.