Маргерит Кэй - Незнакомцы у алтаря

Эйнзли попыталась возразить. Иннес покачал головой:

– Да, я в самом деле был дураком, к тому же высокомерным дураком. Пожалуйста, не перебивай, я почти закончил. Мне нужна всего минута.

Он глубоко вздохнул – раз, потом еще раз, очевидно стараясь успокоиться. Эйнзли понимала, что ей остается одно: ждать. Ей было тошно слушать его и смотреть на него. Воспоминания до сих пор мучили его.

Едва заметно кивнув, словно отвечая себе на какой-то невысказанный вопрос, Иннес отрывисто продолжал:

– Бланш написала Малколму. Мне и в голову не приходило, что она так поступит, что захочет объясниться – рассказать ему о нас. Она отправила письмо после того, как бежала. У нее были родственники в Лондоне. Скорее всего, они с радостью приняли и ее, и ее состояние. Не знаю. Она бежала, а Малколм получил письмо, и, когда показал его мне, со стыдом признаюсь, что вначале я разозлился. Я-то, как мог, старался все наладить, а она все погубила… Вот видишь, тогда я не думал ни о Бланш, ни о чувствах брата, только о своих. – Иннес говорил быстро, иногда бессвязно, как будто слова долго копились в нем. – Да, я очень злился на нее. Кажется, даже дошел до того, что предложил Малколму: я поеду за ней и привезу назад, заставлю ее выйти за него замуж. Каким же я был эгоистом! Ведь так я и выразился: «заставлю». Последнее слово выдало меня. Малколм, конечно, кое-что подозревал, но до конца не был уверен. «Что значит – ты ее заставишь? – спросил он. Видела бы ты выражение его лица! Даже сейчас я живо вижу его перед собой. – Как ты можешь ее заставить и почему?» Мне стало тошно. Потом, когда он наконец стал обвинять меня, я пробовал его разубедить, но мы с Малколмом настолько хорошо знали друг друга… Видели друг друга насквозь. Жаль, что я на какое-то время забыл об этом. Наконец я все ему рассказал, стараясь выставить себя как можно благороднее. Видела бы ты его лицо! На глазах рушились его надежды и мечты… понимаешь, он ведь любил ее по-настоящему. В отличие от меня Малколм по-настоящему любил Бланш. «Я бы отдал ее тебе, – сказал он. – Я всегда хотел одного: чтобы она была счастлива. Как ты мог подумать, что я женился бы на ней, зная, что она любит тебя?»

Эйнзли застыла на месте; она не сводила взгляда с Иннеса, а он неотрывно смотрел на крест. Он говорил монотонно, почти равнодушно; лицо его смертельно побледнело. Эйнзли слушала его, и по ее спине пробегал холодок.

– Я рассказал ему все, – продолжал он, – и Малколм… как-то затих. Когда я спросил, простил ли он меня, он ответил, что ему нечего прощать, он просто хочет, чтобы его оставили в покое, а я так мучился сознанием своей вины, что мне тоже хотелось уйти. Потом он посоветовал мне поехать за ней. Уверял, что я составлю ее счастье. Несколько раз он повторил: больше всего на свете он хочет, чтобы мы были счастливы. Потом он отвернулся и ушел… Больше я его живым не видел.

Эйнзли не знала, что сказать, но Иннес еще не закончил себя мучить.

– Так что, понимаешь, – надтреснутым голосом продолжал он, наконец-то глядя ей в глаза. – Мой брат покончил с собой, но на самом деле его убил я. А теперь я получил еще и его землю. – Он горько усмехнулся. – Мне, недостойному, досталось все!

– Бланш тебе не досталась, – возразила Эйнзли. – Ты отказался от нее, хотя любил ее. – Слова, которые она произносила, жгли ее огнем.

– Только не считай меня благородным рыцарем, – усмехнулся Иннес, – потому что с моей стороны о благородстве не было речи. Я не любил ее. Вот почему я почти без труда согласился отдать ее Малколму. Избавиться от нее, как от ненужной вещи. Но я так заигрался в великодушие, что поначалу ничего не замечал. – Он потер глаза. Вид у него сделался очень усталый. – Когда дошло до дела, мне хотелось одного: дать брату повод встать на мою сторону против отца. Если бы Малколм считал, что он передо мной в долгу за то, что я вернул ему любимую, он наверняка помог бы уговорить отца, чтобы тот отпустил меня из Строун-Бридж на моих условиях. Понимаешь, Эйнзли? – Иннес взял ее руки в свои. – Я оказался эгоистом во всем. Мой эгоизм стоил брату жизни. Теперь я ради Малколма обязан восстановить то наследство, которого я его лишил. Так я отчасти искуплю свою вину. Но счастья я не заслуживаю. Сегодня утром я вдруг понял, какой будет моя дальнейшая жизнь… Мне как будто показали, чего я лишил брата. Я не заслуживаю счастья – в отличие от тебя. Теперь ты понимаешь, почему я тебе это рассказал?

Как ни странно, Эйнзли все прекрасно понимала. Он нарочно отталкивал ее. Хотел внушить ей отвращение. Она же испытывала лишь небывалую грусть, потому что его трагическое признание изменило все и одновременно не изменило ничего.

– Я понимаю, что не могу сделать тебя счастливым, – сказала она, – но, если ты хотел, чтобы я презирала тебя, тебе это не удалось. Тогда вы все были очень молоды.

– Это не оправдание.

Судя по его тону, переубедить его было невозможно. Всего несколько месяцев назад Эйнзли охотно согласилась бы с таким доводом.

– Нет, оправдание, – возразила она. – Все мы ошибаемся из-за недостатка опыта. Если бы я любила Джона так, как мне казалось, может, он бы не умер.

– Смешно! Ты ведь знаешь…

– Теперь я знаю, что моя нерешительность тоже отчасти повинна в… ухудшении наших отношений, но тогда я ничего не понимала, – пылко возразила Эйнзли. – Теперь, благодаря тебе, я понимаю, что я никогда не была никчемной уродиной!

– Эйнзли, это он с тобой сделал…

– Нет! – решительно перебила его она. – Я не говорю, что Джон был безгрешен, но и обвинять во всем его одного нельзя. Мы с ним… не подходили друг другу, но, Иннес, откуда нам было знать заранее? – Она крепко сжала его пальцы, притягивая его к себе. – Я столькому научилась с тех пор, как приехала сюда! Я до сих пор чувствую себя виноватой и до сих пор о чем-то жалею, но прошлое уже не пожирает меня. Джон умер, и я ничего не могу с этим поделать, разве что постараюсь больше не допускать таких ошибок. Ты вправе сделать то же самое. Разве Малколм не хотел, чтобы ты был счастлив?

Иннес посмотрел на нее долгим взглядом:

– Не в том дело. Спасибо за то, что ты пытаешься меня подбодрить, но ты не можешь. Ты не понимаешь.

– Понимаю. – Эйнзли тоже встала. Все тело как будто налилось свинцом. – Ты вбил себе в голову, что я должна уехать, и мы с тобой обо всем договорились. Прошу тебя позволить мне остаться здесь только до того, пока я не… Есть вещи, которые я…

– Конечно. Необходимо убедиться в том, что последствий сегодняшнего утра не будет.

Она не сразу поняла, что он имеет в виду, а когда поняла, ей снова пришлось сдерживать слезы. Эйнзли повернулась к морю, надеясь, что удастся все списать на ветер.

– Несколько недель, – сказала она, думая, что этого срока хватит и чтобы измучить ее, и чтобы привыкнуть к неизбежному.

– Подождем до конца года, – сказал Иннес. – Конец и начало.

Она круто развернулась. На один ужасный миг ей показалось, что он над ней смеется, но лицо у него было таким же усталым и измученным, как и у нее. При мысли о том, что ему так же трудно, ей, однако, не стало легче.

– До конца года, – согласилась она.

Обратно шли мимо часовни. Они молчали. Каждый был погружен в свои мучительные мысли. И только когда они снова поднялись на террасу и оба разом остановились, Эйнзли вспомнила, что придумала насчет замка, но ей показалось, что сейчас не время делиться своими планами с Иннесом. Вместо этого она задала один из двух вопросов, на которые так и не получила ответа:

– Что с Бланш? Что с ней стало?

– Понятия не имею, – ответил Иннес после долгой паузы. В чем дело? Ему все равно – или, наоборот, совсем не все равно? Невозможно, чтобы он не знал, что с ней, ведь имение Глен-Вади меньше чем в двадцати милях от Строун-Бридж! – В Шотландию она так и не вернулась, – добавил он, видимо заметив ее недоверчивый взгляд.

– Разве ты не хочешь узнать, счастлива ли она?

Иннес равнодушно пожал плечами:

– Я не искал ее, и она, насколько мне известно, не пыталась связаться со мной по той же причине. Она тоже чувствует себя виноватой. Ей, как и мне, вряд ли хочется, чтобы ей напоминали о тех временах, а я и без того причинил ей достаточно горя. Не хочу воскрешать для нее прошлое. Понимаю, Эйнзли, тебе кажется, что так труднее, и все же прошлое лучше не ворошить.

– Ты, кажется, вполне уверен в этом, – заметила она.

– Да. И дело вовсе не в высокомерии. За четырнадцать лет я во всем успел убедиться наверняка. – Он отбросил прядь волос со лба и устало улыбнулся. – Эйнзли, надеюсь, ты понимаешь, что отныне между нами все должно идти по-другому? Мы не… отныне я буду спать в своей спальне.

– Да, – прошептала она.

Он шагнул к ней, но остановился.

– Мне нужно поговорить с Робертом. К ужину меня не жди.

Он отвернулся, но она схватила его за плечо:

– Иннес, я… спасибо, что все мне рассказал, я не стану… Обещаю, я не стану осложнять тебе жизнь.

Он крепко прижал ее к себе:

– Я и не думал, что ты будешь осложнять мне жизнь. Я только хочу… прости меня.

Она смотрела ему вслед, видя шрам в утесе в том месте, где пройдет новая дорога. После того как он больше не мог ее видеть, она перестала сдерживаться и дала волю слезам. Она стояла долго, глядя на пролив. В голове было пусто, сердце болело. Потом она вытерла лицо рукавом и, дрожа, вздохнула. Иннес столько сделал, чтобы освободить ее от груза прошлого! До конца года она должна успеть. Она ответит ему услугой на услугу. Она должна разыскать Бланш Колдуэлл, но ей нужно поспешить.

«Дорогая Анна!

Ваше письмо тронуло меня. Любовью, которую вы испытываете к вашему избраннику, пронизана каждая строчка вашего письма. Не сомневаюсь, что вы, по вашему выражению, обрели в нем родственную душу. Тем больнее говорить, что я не вижу для вас радужного совместного будущего. Будь вы не столь высоконравственной, люби вы его меньше, я бы с радостью сказала вам то, чего вы отчаянно хотите услышать: что любовь способна преодолеть все преграды. Но, дорогая моя, так бывает, только когда любовь взаимна, когда любишь и любима, чего, к сожалению, нет в вашем случае. Вы дали понять, что ваш избранник, вдовец, больше всего на свете любит своих троих детей, которые настроены против его женитьбы на вас. Вы сделали все, что в ваших силах, чтобы завоевать их благосклонность. Однако со временем их враждебность не уменьшалась, а лишь возрастала; теперь же вам приходится преодолевать и сопротивление родственников его покойной жены. Поверьте, если бы ваш жених любил вас так же, как вы любите его, он бы настоял на своем. Вы для него никогда не будете на первом месте. И не важно, кто здесь прав и кто виноват, потому что вы слишком любите его, чтобы подвергать риску его счастье. Если бы вы искренне считали, что счастливая совместная жизнь с вами может протекать за счет его отношений с детьми, вы бы вели себя соответственно. То, что вы обратились за советом ко мне, уже говорит о многом, вам не кажется?