Сбоку он обнаружил еще два поворота и попытался заметить основной путь, чтобы не сбиться. Он нарыл несколько песочных холмиков под ногами. Это отняло последние силы. Огюст повалился на землю и вдруг увидел едва различимый свет. Он не мог его видеть из-за нависающего свода пещеры. Огюст не стал подниматься на ноги, а пополз на животе и вскоре увидел отверстие, выход. Правда, невысокий, и непонятно было, куда он ведет.

Резаков с усилием поборол в себе желание выскочить тотчас же из мрачного подземелья. Он развернулся и быстро, как мог, двинулся в обратную дорогу. Когда он нашел Леку, она уже задремала или находилась в оцепенении. Он с трудом ее растолкал. Девушка не поверила, что он нашел выход, настолько мысль о неизбежной смерти в подземном мире сковала ее мозг. Резакову пришлось почти тащить ее на себе, пока проход не стал узким.

– Видишь? Если лечь на землю, то виден свет.

Трепещущие жалкие отблески света настолько приободрили Леку, что она воспряла духом, взяла себя в руки и устремилась вперед.

Пахнуло свежим воздухом, запахом реки, видимо, отверстие располагалось прямо на берегу.

– Только бы было невысоко, а то еще в реку угодим. Ты умеешь плавать? – засмеялся Огюст, предчувствуя скорое освобождение от мрачного плена. После пережитого под землей, возможность упасть в реку с высокого берега не казалась уже страшной.

Они приподнялись на четвереньки, потом почти в полный рост. Оставалось сделать два десятка шагов навстречу свободе.

Сверху посыпался песок, Лека непроизвольно его стряхнула и подняла голову.

Она уже довольно долго пробыла в пещерах, чтобы узнать их коварный и опасный нрав. Глянув наверх, она поняла, что в ее распоряжении осталась секунда. Она охнула и резко, что есть силы, толкнула возлюбленного, стоявшего к ней спиной и лицом к выходу.

Резаков кувырком выпал из пещеры и скатился по берегу. Вслед за ним с леденящим шуршащим звуком обрушился песчаный свод. Он подскочил на ноги и бросился обратно к пещере по обрывистому склону. Падая, разрывая руки в кровь о колючие кусты и острую траву, Огюст что, есть силы устремился наверх к страшному отверстию. Когда он, тяжело дыша, приблизился к входу в пещеру, его ожидала чудовищная картина. Там, где только что стояла Леокадия, громоздилась огромная бесформенная рыхлая куча песка, из-под которой сиротливо выглядывали маленькие башмаки.

Глава тридцать пятая

Наступившая зима выдалась холодной и снежной. Петербург замело, засыпало снегом. Белое покрывало скрыло привычную уличную грязь. Прохожие торопились скорей в тепло, подняв воротники шуб и кутая лицо. Мороз кусал за нос и щеки. К Рождеству мороз усилился, что заставило Сердюкова бежать в гости почти бегом. Но это не спасло его уши и нос, которые стали красными, как у клоуна в цирке. Нынче Константин Митрофанович был приглашен в дом госпожи Липсиц. Там теперь проживали и Хорошевские. Похоронив младшую, сестры Манкевич решили жить под одной крышей. Так, как всегда мечтала Аделия.

Они все еще носили траур по несчастной Леке и потому рождественские праздники отмечали тихо, по-семейному. Из гостей пригласили только Сердюкова.

Праздничный обед на этот раз по тем же причинам предполагался скромным, без излишеств. Сердюков с неподдельной радостью увидел, как ему навстречу, опираясь на палку, идет Андрей Викторович.

Кузены обнялись.

– Ты, брат, сегодня молодцом, как я погляжу! – Он осторожно хлопнул товарища по плечу.

– Это все Поленька, все она, мой ангел-хранитель, моя голубка! Ее молитвами, ее стараниями! Вот, как видишь, хожу помаленьку. Ничего, ничего, мы еще повоюем! – И Андрей заливисто рассмеялся.

Сердюков тоже заулыбался, хотя на Хорошевского смотреть ему было невесело. Андрей страшно похудел, кожа обвисла, глаза потеряли прежний блеск. Но все же это был прежний, добрый, милый товарищ.

Как и прежде, Сердюков приходил к Хорошевским, чтобы тихонько любоваться Аполонией. Пережитые страдания съели прелесть молодости. Она постарела на несколько лет. Но Константин Митрофанович не замечал этого, а если и замечал, то это ничтожное обстоятельство не играло ровным счетом никакой роли. Аполония порхала и ворковала над своим ненаглядным Андрюшенькой, не замечая грустного взгляда Сердюкова. Впрочем, одно обстоятельство она приметила тотчас же – новый орден на мундире гостя. Золотой крест с красной эмалью покоился на ленте через левое плечо, а на стороне груди сверкала восьмиконечная звезда. За проявленную доблесть в поимке опасных преступников следователь получил повышение по службе и орден Святой Анны первой степени.

По горячим следам газеты много писали о невероятном успехе столичной полиции.

Писали о том, как удалось окружить опасных бомбистов в их логове, в пещерах на берегах Тосны. При поимке многие погибли, взорвались их склады с динамитом и бомбами, но часть удалось отловить и заточить пожизненно в Шлиссельбургскую крепость. Правда, пока не пойман главный зачинщик, некто Резаков.

Непонятной для полиции осталась гибель Леокадии Манкевич, родственницы Хорошевских, которая во время взрыва оказалась в пещере и ее засыпало песком. Была ли она членом преступного сообщества, осталось неизвестным.

Также репортеры писали о поразительной слепоте и легкомысленности супругов Хорошевских, содержавших пансион для девиц. Надо быть совершенно глухими и слепыми, чтобы не обнаружить прямо под своим домом целое гнездо революционеров и настоящий арсенал. Одно удалось достоверно определить полиции. В рядах нигилистов пребывал опаснейший преступник, насильник и убийца, сбежавший с пожизненной каторги, которого искали уж несколько лет. Газеты хвалили министра внутренних дел, начальника Департамента полиции, обер-полицмейстера. Между делом доброе слово сказали и о следователе Сердюкове.

* * *

Прошло почти полгода, но сестры в своих разговорах постоянно возвращались к пережитому. Аделия с трудом поверила Аполонии, выслушав ее рассказ. Нет, Лека не могла так поступить с сестрами. Она лишилась рассудка от страстной любви или от курения кальяна, столоверчения, которые, по-видимому, оказали на бедную девушку слишком сильное воздействие.

«Трущобная кошка» после гибели хозяйки прекратила существование. Как и пансион, который стоял заколоченный и неприютный, никто не хотел покупать опасный дом с плохой репутацией. Прежние посетители «Трущоб» разбрелись кто куда. Дрессировщик ежа окончательно обнищал до такой степени, что пришлось снять колечки с лап колючего артиста и заложить их в ломбард. Госпожа П. неожиданно для сестер Манкевич объявилась на похоронах Леки, хотя ее никто не уведомлял о печальной церемонии. По понятным причинам погребение прошло очень скромно и тихо. Из близких присутствовал опять же только Сердюков.

– Что вам угодно, сударыня? – осведомился полицейский.

– Я желаю передать этим дамам послание их покойной и возлюбленной сестры, – невозмутимо произнесла спиритка.

– Послушайте, сейчас не место для вашего балагана! – зашипел на непрошеную гостью следователь.

Аполония подошла к ограде могилы и приподняла траурную вуаль.

– Что вы желаете сказать, сударыня?

– Нынче ночью ваша сестра навестила меня. Она еще тут. Ее душа еще не покинула наш мир, не улетела в астральное обиталище. Она приказала мне, чтобы я передала вам ее слова. Она любит вас всей душой и всегда любила!

– Благодарю вас! Вы очень любезны! – Аполония устало склонила заплаканное лицо на грудь. Беседовать с незнакомыми, да еще с сумасшедшими, у нее не было ни сил, ни желания.

– А еще она просила вам сказать, – продолжала вещать мадам П., – что тогда, в Институте, это она подсыпала слабительное классной даме.., м-м.., если я правильно запомнила – Тепловой!

Аполония ахнула и хотела еще что-то спросить, но спиритка величаво развернулась и поплыла вдоль могил, крестов и склепов.

* * *

Поезд стремительно несся вперед. Вперед, к снежным альпийским вершинам, к сверкающим льдам и чистейшему в Европе воздуху. Пассажиры в длительном путешествии развлекались беседами с попутчиками и разглядывали пейзаж за окном. Молодая вдова московского купца 1-й гильдии ехала на воды с мальчиком. Ребенок уже изнемогал от путешествия, не слушал мать, досаждал ей нытьем, приставаньями и глупыми вопросами. Это было особенно неприятно, потому как в пути дама познакомилась с чрезвычайно интересным молодым человеком. Приятной наружности, пышные рыжие волосы до плеч, окладистая борода, пронзительные глаза. Иногда они смотрели на нее почти не мигая, точно как у змеи.

Незнакомец представился приват-доцентом из Петербурга, сказал, что едет поправить здоровье, подорванное на научном поприще.

– Огурцов. Архип Нестерович Огурцов, – назвал он себя, когда они встретились в коридоре вагона, напротив ее купе.

Вдова там подолгу стояла и" глядела в окно, к этому занятию и присоединился любезный попутчик.

– Какое славное русское имя! – воскликнула дама. Ей все нравилось в новом знакомом. И даже немного смешная фамилия – Огурцов.

– Я, знаете ли, патриот, и предпочитаю исключительно все русское. Знаю, мое имя иногда кажется нелепым, может быть, смешным. Но это имя я получил, когда меня крестил батюшка. Не уважаю некоторых глупцов, слепых идолопоклонников, которые переиначивают свое имя на иностранный манер. Нарекут Авдотьей, а зовется Аделией, видишь ли. Или еще знавал я одного такого молодца. Он свое имя истинное, кажется, сам позабыл и звался Огюстом. Русский человек, и Огюстом!

Попутчик засмеялся, вдова тоже сдержанно заулыбалась. Мальчик мешал ей наслаждаться общением, дергал мать за платье и ныл.

Незнакомец смотрел на ее улыбающийся рот и видел другие губы, чувственные, зовущие, нервные. Видел иные руки, с длинными тонкими пальцами и изящным запястьем, чуть прищуренные глаза. И сиротливые, беспомощные башмачки.


27 июля 2002 года