Реналд появился как раз в тот момент, когда она отдавала последние распоряжения.

— Цветы? — Он покачал головой, не веря своим глазам. — Розовые цветы!

— Это немного оживит главный зал, — заявила она. — Полагаю, гонцу следует посмотреть на это, прежде чем отправляться в Кэррисфорд.

Реналд опешил от такой наглости, но тут же расплылся в лукавой улыбке:

— Ага, маленький цветочек, я все понял! Вы либо чрезвычайно умны, либо совсем рехнулись! А скорее всего и то и другое!

Имоджин провела остаток дня в нервной суете, ожидая ответа своего мужа.

Гонец вернулся в тот же вечер вдвоем с отцом Вулфганом.

Считать ли это ответом, утешением или просто совпадением?

Капеллан вошел в зал и окинул его строгим оком.

— Дочь моя во Христе! — занудил он. — Ты сотворила ужасное дело!

— Вот уж никогда бы не подумала, что рисовать цветы грешно! — услышала Имоджин свой голос как-будто со стороны — и чуть не прыснула со смеху.

— На колени! — загремел святой отец. — Несчастная, дерзкая, неблагодарная приспешница дьявола!

Имоджин по старой привычке чуть было не подчинилась, но вовремя опомнилась.

— Может, нам будет удобнее побеседовать у меня в комнате, святой отец? — предложила она и пошла наверх первой, не дожидаясь ответа и не оглядываясь.

Ее даже слегка удивило, как быстро отец Вулфган последовал за ней, но, как только за ними закрылась дверь, он снова взялся за свое:

— Ты согрешила, ты согрешила смертельно, дочь моя!

— И в чем же именно я согрешила? — спросила Имоджин улыбаясь. Она действительно не знала, что имеет в виду святой отец, — настолько длинным был список ее прегрешений за последнее время.

— Ты посмела поднять руку на своего мужа, на господина своего в глазах Всевышнего!

— Но вам он никогда не нравился, — ехидно напомнила она.

— Но он ведь твой господин! А значит, для тебя он олицетворяет власть Господа на земле! И твоя святая обязанность — холить и лелеять своего супруга!

— Но я как раз и пыталась его лелеять! — возразила Имоджин. — Если бы я его не оглушила, его бы убили.

Тут она осознала, что если, заключив се в Кливе, из нее хотели сделать покорную, бессловесную женщину, то у них ничего не вышло. Вернется ли Вулфган в Кэррисфорд, чтобы донести об этом Фицроджеру?

— Не смерти следует нам страшиться, дитя мое, — прогундосил капеллан. — Не смерти, но бесчестия!

Имоджин потупилась, обдумывая его слова. Могли Фицроджер использовать Вулфгана как посланника, проводника своей воли?

— Я готова принять любую епитимью в наказание за свой грех, — честно заявила она, — хотя это вряд ли заставит меня раскаяться!

— Ты испорченное дитя! — прошипел он, брызгая слюной. — Ты совсем утратила стыд, позабыв о своем долге перед Господом и мужем! А ведь я говорил ему, — с каждой минутой капеллан распалялся все больше, — я говорил ему не раз, что тебя следует подвергнуть публичному наказанию. Ты должна быть жестоко наказана, чтобы спасти его честь и свою грешную душу!

Имоджин твердо ответила:

— Честь моего мужа не подлежит сомнению!

— Он станет посмешищем в глазах своих подданных, если не накажет тебя!

— Значит, об этом стало известно всем?

— А разве могло быть иначе?

До сих пор Имоджин всерьез полагала, что да. И все равно она не опустила головы.

— Как бы он ни поступил, Фицроджер не может стать посмешищем!

— Да ты совсем погрязла в грехе! — в ужасе вскричал отец Вулфган.

— Да неужели? — возмутилась Имоджин. — А как насчет вас? Кто сговорился с Ланкастером?

— С Ланкастером? — переспросил Вулфган. — Я никогда не скрывал, что готов поддержать графа во всех его начинаниях! И меня не в чем упрекнуть! — Но впервые за все время их знакомства в его голосе не было уверенности.

Имоджин догадалась, что Фицроджеру каким-то образом удалось сохранить в тайне черные замыслы злокозненного графа. Правда, люди Уорбрика могли рассказать о сговоре с их господином, но, судя по всему, ее муж предусмотрел и это.

Что он с ними сделал?

Неужели казнил?

Впрочем, какая ей разница?

— Вы настраивали меня в пользу графа, против моего законного супруга! — заявила она, стараясь не подать виду, как ей страшно.

— Он был богобоязненным человеком. — Глаза отца Вулфгана как-то странно забегали.

— Но мой долг — быть верной своему мужу! — Имоджин постаралась развить полученное преимущество.

И совершила ошибку. Теперь отец Вулфган снова сел на своего конька.

— Вот именно, и ты предательски ударила его со спины! Что ждет наш мир, если жены примутся бить своих мужей? Что удержит женщин в послушании и покорности?

— Я уже сказала, что готова на любую епитимью. — Она определенно не рассчитывала, что ее подвергнут публичной порке, хотя могла согласиться, что в этом была бы некая справедливость. Особенно если порка окончательно смоет все ее грехи. — Вы явились сюда, чтобы проводить меня в Кэррисфорд, святой отец? — спросила она, не в силах подавить тайную надежду.

— Я? — Вулфган был шокирован такой наглостью. — Нет! Я явился к лорду Фицроджеру, чтобы изложить ему свой взгляд на создавшееся положение, и он сказал, что я принесу гораздо больше пользы, стараясь вразумить грешницу, и приказал мне отправиться в Клив.

Имоджин с трудом подавила улыбку. Она слишком живо представила себе эту сцену. И ей снова стало горько: значит, никакой он не посланник, а скорее наказание. И все равно даже та ничтожная доля мрачного юмора, что угадывалась в решении мужа, внушала ей надежду.

— А чем сейчас занимается мой супруг? — спросила она.

— А чем может заниматься такой человек, как он? Распоряжается в замке всеми делами и тренируется со своими солдатами. Я полагаю, — авторитетно добавил капеллан, — что для него поддержание телесной силы столь же важное дело, как для меня — поддержание силы духа!

— Святой отец, вы всегда желанный гость в моем доме, но мне кажется, вам будет гораздо удобнее поддерживать силу духа не здесь, а в монастыре Гримстед.

Вулфган, к ее удивлению, не стал возражать.

— Возможно, ты права. Боюсь, ты переросла меня, дочь моя. И я страшусь за твою судьбу, но не могу позволить моей душе подвергаться опасности, общаясь с тобой. Должен признаться, что в беседах с графом Ланкастером я боялся не устоять перед мирскими соблазнами. Пусть же стены монастыря станут стенами моей отшельнической кельи, дабы остаток дней я мог провести в покаянии и молитвах.

— Хорошо, — вздохнула Имоджин, стараясь не выдать свое удивление. — Не хотите ли вы отправиться туда прямо сейчас? — с надеждой добавила она.

Капеллан кивнул и нарисовал в воздухе крест.

— Пусть Господь направит тебя, дочь моя, хотя я и уверен, что ты — пропащая душа.

Имоджин следила за тем, как он ковыляет по дороге в Гримстед, и гадала: не следует ли и эту победу отнести на счет Фицроджера?

Она отправилась на поиски Реналда.

— Сэр Реналд, когда следующий гонец будет собираться в Кэррисфорд, поручите ему рассказать там об отце Вулфгане, удалившемся в монастырь Гримстед, дабы вести отшельническую жизнь. — Как ни старалась, она не смогла удержаться от лукавой улыбки.

— А каково будет ваше следующее чудо? — поинтересовался Реналд, качая головой.

Имоджин, погрустнев, тяжело вздохнула.

— Я бы хотела превратиться в настоящую жену, но не знаю секрета такого превращения.

Она взобралась на крепостную стену и долго всматривалась в сторону Кэррисфорда, хотя с такого расстояния разглядеть его было невозможно. Интуиция подсказывала, что Фицроджер больше не гневается на нее, однако она не могла быть уверена, что он когда-нибудь за нею пошлет. Ее недомогания начались в срок и уже прошли. Значит, на беременность надежды не было.

Она с трудом удерживалась, чтобы самой не явиться в Кэррисфорд в надежде, что при встрече им скорее удастся помириться. Она легко могла ускользнуть из-под стражи. Но пусть сначала Фицроджер убедится, что в самых главных вопросах она будет безропотно ему подчиняться.

На следующий день гонец принес известие, что в Кэррисфорд приехал король. Замок Уорбрика взяли штурмом и сровняли с землей, а его люди разбежались, кроме тех, кто был пойман и повешен за кровавые злодеяния. Гонец охотно излагал самые дикие сплетни и слухи о пытках и казнях, однако у Имоджин были все основания считать их достаточно правдивыми.

— А как насчет смерти самого лорда Уорбрика? — спросила она у гонца. — Что слышно об этом?

— Вроде бы король не очень обрадовался, леди, — смущенно проговорил он. — Говорят, он против того, чтобы на его земле творили самосуд.

Имоджин вернулась к себе в комнату, согнувшись под грузом новых переживаний. Она понимала, насколько зыбка надежда на то, что Фицроджер сменит гнев на милость. Но король? Как постоянно твердит Фицроджер, для Генриха на первом месте стоят интересы королевства и он пойдет на что угодно, если сочтет это необходимым. Его не смутит любая жестокость, если, по его мнению, она поможет установить мир и порядок в его стране.

Остаток жизни, проведенный в монастыре, становился все более реальным, и она не смогла удержаться от слез. Разве она сможет жить в разлуке с мужем?

На следующий день у гонца не нашлось никаких интересных новостей, кроме той, что король с Фицроджером без конца о чем-то спорят и что когда Фицроджер упражнялся на мечах с сэром Уильямом, на них сбежался поглазеть весь замок. Хозяин дрался так яростно, что обычная тренировка могла привести к смертельному исходу.

Имоджин не требовалось смотреть на угрюмое лицо Реналда, чтобы понять: это не предвещает ничего хорошего.

На рассвете следующего дня в Клив явился королевский конвой с приказом доставить леди Имоджин из Кэррисфорда в ее замок. Отрядом командовал седой ветеран с непроницаемым выражением лица — сэр Томас из Гиллертона. Он не обмолвился ни единым словом о том, зачем ее везут в Кэррисфорд, но Имоджин не сомневалась: ее ждет суд короля.