Имоджин задрожала от наслаждения.

— Что я должна делать? — прошептала она.

— Ничего. Только скажи, если тебе будет больно или неприятно. — Он осторожно потеребил сосок зубами, отчего ее тело выгнулось ему навстречу, как тугой лук.

— Хорошо, — подбодрил он ее. — Мне нравится, когда ты отзываешься на мои ласки.

Имоджин зажмурилась, но, почувствовав, что он смотрит на нее, открыла глаза. Он наклонился и поцеловал ее. Она послушно раздвинула губы. Его рубашка щекотала напряженные от возбуждения соски, и Имоджин покрепче прижалась к нему, чтобы усилить это ощущение.

Он ласково рассмеялся ей в губы и отстранился.

— Ох, моя милая распутница, с тобой не захочешь, да согрешишь!

— Прости. — Она почувствовала себя виноватой.

— Тебе не за что извиняться. — Он снова ее поцеловал. — Я сам этого хочу. Я хочу, чтобы ты обезумела от наслаждения и чтобы я мог это видеть.

— Но разве это не нарушит данного тобой слова?

— Речь шла только о плотском союзе.

Имоджин заметила, что успела раздвинуть ноги, только когда он прижался к ней, к тому самому месту, что больше всего страдало от жгучей истомы. Она инстинктивно обхватила его ногами и тут же смутилась от собственной дерзости. Фицроджер понял ее чувства и заверил:

— Имоджин, мы не делаем ничего плохого. Ты не делаешь ничего глупого и неправильного. Только не стесняйся показать мне, что ты испытываешь.

Она сжала его ногами еще сильнее и подставила губы для поцелуя. Она не была уверена, но, кажется, он глухо застонал в ответ. Его руки скользили по ее телу. Она вздрогнула, когда он провел рукой по ее бедру и коснулся ягодицы, а потом прижал ладонь к самому интимному месту.

Она застыла на миг, скованная нерешительностью, и он ждал, пока она привыкнет. Имоджин чувствовала, как жадно пульсирует ее плоть под его горячей ладонью, моля о новых ласках, но ей казалось, что это место слишком чувствительно для любых прикосновений.

— Я не знаю, — пожаловалась она.

— Я хочу просто погладить тебя, очень осторожно. Я остановлюсь, как только ты скажешь.

— Как-то странно позволять кому-то себя там гладить. — Однако она подчинилась.

Его пальцы двигались легко и плавно, играя с самым чутким местечком.

— А может, и нет, — подумав, произнесла она, постепенно преодолевая скованность.

Она закрыла глаза, целиком сосредоточившись на обжигающих ощущениях, порожденных его лаской. И когда его губы снова сомкнулись на ее соске, Имоджин охнула от восторга.

— Ангелы небесные, направьте меня! — прошептала она. — Это так необычно! — И через минуту добавила: — Не останавливайся!

— Не буду.

У нее не было сил даже обнять его в ответ. Она широко раскинула руки и так вцепилась в края тюфяка, как будто от этого зависела ее жизнь.

— Можно мне тебя обнять? — задыхаясь, спросила она.

— Конечно.

Его рука действовала все более уверенно, и она приподнялась ей навстречу. Словно сквозь туман, до нее донесся его одобрительный шепот, побуждавший ее двигаться, отвечая на его ласки.

Зубы. Однажды он говорил что-то о том, что кусается… Она почувствовала его зубы на своем соске!

— Ты меня укусил!

Он поднял голову.

— Это… Я не против!

Он рассмеялся, и она снова почувствовала его зубы.

— Я не поверила бы в это ни за что в жизни, — пробормотала она. — Я не знаю, что мне делать. — От гулкого биения сердца у нее заложило уши, и все же она сумела расслышать его голос:

— Все хорошо, Рыжик. Позволь этому свершиться. Так и должно быть.

— Что? Скажи, что мне делать? — Ее возражения перешли в низкий стон, и ему пришлось заглушить его поцелуем. Она жарко целовала его в ответ, с трудом веря, что сумеет пережить эту бурю наслаждения, и глухо моля о пощаде.

И наконец это свершилось.

Очень удачно, что Фицроджер не прервал поцелуя, потому что она закричала, а тело ее забилось в судорогах. Он налег на нее всем своим весом, не позволяя вырваться, а его пальцы продолжали ласкать ее между ног. Ее тело сопротивлялось, оно словно обрело собственную жизнь, пока напряжение не разрешилось бурным экстазом.

Он не спешил убирать руку, но теперь касался ее едва-едва. Он по-прежнему лежал на ней, и его вес не казался ей больше огромным и удушающим. Медленно, осторожно он дал свободу ее губам, и Имоджин судорожно вздохнула, хватая ртом воздух.

— Боже милостивый… — вырвалось у нее.

— Иначе и не скажешь! — Его лицо снова стало непроницаемым, но она думала, она надеялась, что в глубине его зеленых глаз все же таится хотя бы капля душевного тепла.

Некоторая часть его тела упиралась ей в бедро, и она поняла, что он давно готов к соитию. Ее восторг был отравлен чувством вины.

— Но разве я не могу сделать что-то подобное тебе?

— Иногда. Но не каждый раз. Не думай, я не считаю себя обделенным. Ну, — подумав, уточнил он, — по крайней мере не слишком сильно. — Он медленно повернулся и привлек ее к груди.

Она ощутила под собой его твердое, горячее копье и шевельнулась — едва заметно. Такая твердая, переполненная кровью штука наверняка очень уязвима, и она боялась сделать ему больно. Он глухо охнул и сжал ее бедра.

— Нет, Имоджин!

Она внимательно посмотрела ему в лицо и пришла к выводу, что оно выражает не боль, а что-то другое. Несмотря на его железную хватку, ей удалось снова чуть шевельнуться.

Он наградил ее весьма увесистым шлепком, уложил на матрас, а сам выскочил из постели.

Имоджин села, довольно улыбаясь и совершенно не волнуясь из-за того, что ночная рубашка сползла и обнажила грудь.

— Разве ты не ляжешь со мной?

— Я говорил тебе, что буду спать на полу. Я дал слово монахам защищать их от вспышек твоей необузданной похоти, и, похоже, мне предстоит нешуточный бой!

На его лице не было и тени улыбки, когда он наклонился, чтобы задуть свечу, но Имоджин тихонько рассмеялась и скользнула под одеяло. Она ощутила вкус женской власти, когда ее не подавляли вина и страх, и это было самое восхитительное чувство на свете.

Наступила тишина, и она украдкой принялась ощупывать свое тело. Оно казалось таким же — а как же иначе? Ведь она все еще не утратила девственности. Но все же оно стало другим. Оно проснулось. И почувствовало голод. Она была абсолютно уверена, что на этот раз ничто не помешает им стать мужем и женой на деле, а не на словах.

Это чудо, этот восторг не имели ничего общего с жестоким насилием, которое она видела.

— Жаль, что ты не сделал этого раньше, — проговорила она во тьму.

— Насколько я припоминаю, я пытался это сделать.

— Если бы только ты не завел речь о демонах…

— Тогда мне это казалось глупой шуткой. Я недооценил влияние на тебя отца Вулфгана.

— Меня приучили поклоняться этому человеку, как святому. Не очень-то он приятная личность. Он несговорчивый, но честный. — Она все еще не справилась со своими сомнениями, и это прозвучало в ее голосе.

— И все же это не помешало твоему отцу зачать трех внебрачных детей. Вряд ли отец Вулфган одобрил бы такой поступок.

Имоджин вздохнула, снова проведя руками по ожившему телу.

— Ни за что бы не одобрил!

— Имоджин, — проговорил Фицроджер в темноте, — мне кажется, твоему отцу, как и многим другим отцам, было страшно представить тебя в постели с другим мужчиной. Отец Вулфган стал в какой-то мере его защитой, вместе с теми мужчинами, которые были допущены к тебе в качестве женихов. Он знал, что мужчины постарше могут и подождать.

— Ты ведь тоже готов был ждать, — мягко напомнила она.

— Но не так долго. Ты же не прочь заполучить меня прямо сейчас, разве не так?

Ее рука наткнулась на влажное местечко, которое только что ласкал ее муж, и она беспокойно дернулась.

— Да.

— Значит, завтра мы положим конец тому, что начали сегодня.

Имоджин готова была умолять его сделать это сейчас же, не откладывая, когда она забыла о страхах, а ее тело изнывает от голода, но он дал слово монахам.

Завтра она будет принадлежать ему целиком.

Глава 15

Впервые в жизни Имоджин была разбужена поцелуем, но, открыв глаза, увидела Фицроджера в полном боевом облачении. Он снова стал военачальником, а не любовником.

Имоджин поглядывала на него, пока одевалась. То, что было ночью, теперь казалось сном. Но воспоминания были слишком свежи, и они многое изменили. Ужас, внушенный расправой Уорбрика над Дженин, был похоронен на дне души. Он не был забыт, но остался там, где хранились ее воспоминания о смерти, болезнях и войне.

Близость мужского тела, близость тела Фицроджера больше не несла в себе угрозу, она стала для ее губ и рассудка даже слаще меда. Больше она не видела в этой близости ничего дьявольского или греховного. Она могла вызвать отвращение лишь у того, кто говорил о ней как о чем-то низменном и постыдном. Но близость, осененная доверием и нежностью, была ангельски чиста.

То возвышенное, приподнятое состояние, в котором пребывала Имоджин, не могло быть грехом.

Фицроджер даровал ей — со всей чуткостью и щедростью — невероятное блаженство. Ее тело и разум еще не остыли после этого чуда, их не остудила даже ледяная вода, которой она умылась, и холодное прикосновение одежды.

И она по-другому стала относиться к нему.

Даже теперь, после нескольких часов крепкого сна, легчайшее прикосновение будило в ней целую бурю эмоций. Запах, принадлежавший только ему, еще держался на простынях, и она не могла остаться к нему равнодушной. Теперь она понимала, отчего новобрачные ведут себя так странно и постоянно ищут повода уединиться. Они целиком захвачены этой новообретенной чувственностью и не в состоянии сосредоточиться на обычных делах.