Джоанна Линдсей - Нежный плут

Джорджина сожалела, что поставила брата в неприятное положение. Кроме того, раньше, когда Дрю оставался дома, у нее не было повода наряжаться, и он видел ее только в скромном повседневном платье или, как совсем недавно, в одежде мальчика. А это платье появилось у нее к прошлому Рождеству, к ежегодному Виллардскому балу. Но тогда она не надела его из-за суровых холодов. Греческий стиль, однако, и сейчас оставался очень модным, так же как и тонкий материал – розовый батист и белый шелк. А рубиновое ожерелье матери лучшим образом украшало пространство между платьем и шеей – то самое пространство, против которого возражал Дрю. От края платья до сосков груди оставалось не меньше полутора дюймов, то есть явно больше, чем она видела в нарядах других женщин. Оставалась маленькая щелка, через которую можно было что-то углядеть.

– Все хорошо, Дрю, – усмехнулась она. – Я обещаю тебе ничего не ронять. А если это и случится, то кто-нибудь поднимет и отдаст мне.

Он принял ее слова с благодарностью:

– Следи за собой, – все-таки не удержался он и добавил: – Смотри, как бы Уоррен не накинул мешок тебе на голову.

Она округлила глаза. Недоставало только, для хорошего вечера, чтобы братья глазели на каждого мужчину, который к ней подойдет, или окружили ее со всех сторон, чтобы к ней никто не мог подойти.

– А что делать с этим? – спросила она, показывая на вазу, чтобы переменить тему.

– Лучше смотреть за тем, чего нам стоит торговля с Китаем.

Джорджина услышала эту историю по приезде домой. Это была не просто древняя ваза, но бесценное произведение искусства эпохи династии Тан, произведение, которое насчитывало около девятисот лет и которое Уоррен случайно выиграл. Как это не невероятно звучит, но он ставил против вазы корабль «Нерей» – самое главное в его жизни. Джорджина не поверила бы этому, если бы не слышала также, что Уоррен был тогда совершенно пьян. Обстоятельство,- засвидетельствованное Клинтоном, который находился вместе с Уорреном и даже пытался вывести его из игры, но не мог, да и не очень хотел.

Никто из них, однако, тогда не догадывался, что китайский полководец, ставивший вазу против корабля Уоррена, на самом деле не собирался платить проигрыш. Когда они возвращались на корабли, на них напал отряд его приближенных, и если бы их охрана вовремя не подоспела на помощь, той ночью никто не вернулся бы живым. Во всяком случае, им удалось бежать из Кантона и даже уберечь свои корабли от пожара. Из-за этого неожиданного и потрясающего события они и вернулись домой намного раньше предполагаемого времени. Наблюдая, как Дрю осторожно запирает вазу в ящик стола Клинтона, она заметила:

– Я удивляюсь, как Клинтон отнесся к известию о том, что теперь только через большой срок скайларкский корабль снова осмелится войти в китайские воды.

– Ну, не знаю. Торговля с Кантоном была очень выгодной, и он изнурял себя в долгих поездках. То же самое было с Уорреном. Они еще заходили в несколько европейских портов на обратном пути, чтобы найти новые рынки.

Она об этом раньше не слышала.

– Выходит, Англия прощена и рассматривается как один из таких рынков?

Он посмотрел на нее и усмехнулся:

– Ты, наверное, шутишь. Ведь сколько денег стоила нам их арбитражная блокада перед войной, не говоря уже о том, сколько раз их проклятые военные корабли останавливали наши, чтобы задержать так называемых дезертиров. Остынет адский огонь, прежде чем Клинтон вновь начнет дела с англичанами, даже если наша торговля придет в упадок.

По ее лицу пробежала гримаса недоумения. Если бы была надежда когда-нибудь вернуться в Англию и увидеть Джеймса, она бы ее осуществила. Едва ли путешествие на Ямайку было для Джеймса последним, и он легко может вернуться. Правда, он уверял, что ездил туда только для размещения вкладов и возвращается в Англию по-хорошему.

– Я так не думаю, – тихо сказала она.

– Что ты хмуришься, Джорджи? Может быть, ты простила англичан? После того как эти ублюдки отобрали у тебя Малкома и причинили тебе столько горя?

Англичанам, конечно, нет, но одному англичанину можно простить, если только… что если? Если бы он полюбил ее, а не просто желал. Об этом надо спросить у неба.

Но Дрю ждал ответа. И она ответила ему так, как он и ожидал:

– Конечно, нет, – и отвернулась, чтобы уйти, но в дверях встретилась с Уорреном. Тот увидел ее декольте, и его лицо сразу же стало мрачным. Тогда она выпалила: – Ни слова, Уоррен, или я стащу его и пойду на вечер голая, вот увидишь.

– Не стоит, – предостерег Уоррена Дрю и стал выпроваживать ее из комнаты.

– Ты видел грудь этой девчонки? – спросил Уоррен с негодованием и удивлением.

– Как не видеть, – криво улыбнулся Дрю. – Я сказал ей об этом, но получил отпор. Девчонка выросла, Уоррен, а мы и не заметили.

– Но она могла бы переодеться во что-нибудь более…

– Да не будет она, а если ты будешь. настаивать, то она, кажется, сделает, как сказала.

– Не будь ослом, Дрю, она так не сделает.

– Ты уверен? – перебил Дрю. – Наша маленькая Джорджи изменилась, и я не могу сказать, чтобы она сразу стала безумно красивой. Это дело постепенное. Но я увидел в ней что-то совсем новое.

– Что же?

– Ее настойчивость, характер, которые она показала. И не спрашивай меня, где она этого набралась. Ее ум иногда бывает очень интересным и колючим, черт возьми, ее трудно поддразнить. Она очень быстро реагирует.

– Но при чем тут это проклятое платье, которое сегодня на ней?

– Кто же из нас осел? – фыркнул Дрю и повторил слова Джорджины: – Ведь ты не стал бы возражать, увидев в таком же платье другую женщину? К тому же эти низкие вырезы сейчас очень в моде, – и добавил с усмешкой: – к счастью.

Но у Уоррена сохранялось в глазах напряженное выражение, и когда он стоял и приветствовал гостей, его взгляд задерживался на каждом из мужчин, который слишком долго смотрел на Джорджину. Конечно, никто другой не раздражался из-за се милого наряда. В конце концов, он был более скромным, чем у нескольких ее соседок.

Обычно в морских городах женщин намного больше, чем мужчин. Но на этой вечеринке, к счастью, было по-другому. Большая часть людей собралась в гостиной, но они все продолжали прибывать, и в комнатах первого этажа скопилось много гостей.

Джорджина наслаждалась многолюдием, хотя Уоррен все время был поблизости. По крайней мере, он перестал ворчать. Бойд тоже, едва взглянув на нее, все время находился рядом с ней, особенно когда к ней подходил кто-нибудь из мужчин, независимо от возраста и даже если вместе с женой. Дрю также наблюдал за игрой двух старших братьев, и она его весьма занимала.

– Клинтон говорил, что вы собираетесь отплывать в Нью-Хейвен?

– Кажется, так, – ответила Джорджина полной даме. Миссис Виджинз, горожанка, была женой фермера и никак не могла привыкнуть к сельской жизни. Она включила красивый вентилятор, и стоящих рядом с нею дам опахнуло легким ветерком.

– Но вы только что вернулись из Англии? – спросила собеседница, словно Джорджина могла об этом забыть. – Скажите, дорогая, как вы ее нашли?

– Ужасно, – ответила она вполне искренне. – Толпы народа, полно воров и нищих.

Она не стала вспоминать о прелестях сельской местности, здесь это было бы слишком некстати, да и напомнило ей Бриджпорт.

– Вот видишь, Амос, – сказала Виджинз мужу, – мы так и думали: притон разврата.

Джорджина не собиралась углубляться в тему. В Лондоне ведь два района: богатый и бедный. Богатые не могли быть ворами, но она встречалась с одним из лордов, и это был человек страшно испорченный.

– Как хорошо, что вы недолго пробыли там, – заметила миссис Виджинз.

– Да, – согласилась Джорджина. – Я смогла быстро закончить свои дела.

Женщине, видно, до смерти хотелось знать, что это были за дела, но она не решалась спросить. А Джорджина и сама избегала рассказывать о том, как ее предали и оставили на произвол судьбы. Она стыдилась теперь того, сколь глупо и долго цеплялась за детскую фантазию, и пришла к выводу, что даже любовь не могла извинить ее наивности. То, что она чувствовала к Малкому, нельзя было сравнить с ее чувством к Джеймсу Мэлори.

«Господи, к чему вспоминать это имя», – подумала она и, заметив, что миссис Виджинз с изумлением смотрит на дверь, внезапно прониклась неясным предчувствием какой-то неожиданности. В ней вызревала надежда, пусть сумасбродная и необоснованная, но ей хотелось продлить ее подольше.

– Интересно, кто это такой? – услышала она голос миссис Виджинз. – Может быть, один из людей ваших братьев, Джорджина?

«Ну да, наверное. Они собирают новых охранников в разных портах, и в Бриджпорте часто появляются незнакомые лица». Она по-прежнему не решалась оглянуться на дверь.

– Он не похож на моряка, – продолжил мистер Виджинз.

– Нет, не похож, – заговорил Бойд, о присутствии которого Джорджина забыла. – Но лицо, кажется, знакомое. Где-то я его уже видел, но не могу вспомнить, где…

«Ну хватит этих надежд», – печально подумала Джорджина и обернулась. Он стоял всего в десяти футах от нее, высокий элегантный блондин, до боли привлекательный. Но зеленые глаза, уставившиеся на нее, были холодными. Ей показалось, более угрожающего взгляда она никогда не видела. Ее любовь, ее англичанин и – как она снова понимала – ее падение.

– Что с тобой, Джорджи? – спросил Бойд в тревоге. – Тебе плохо?

Она не смогла ответить. Он коснулся ее руки, но она даже не взглянула на него. Она, не отрываясь, смотрела на Джеймса, ей не хотелось верить, что перед нею действительно он, и все-таки она надеялась!

Джеймс постригся. Раньше у него были длинные волосы, и он начал подвязывать их перед высадкой на Ямайке. Тогда они сильно отросли, и он со своей золотой серьгой гораздо больше походил на пирата, чем когда-либо. Но сейчас он был совсем другим. В нем появилось нечто царственное, подчеркнутое шелком и бархатом. Потрясающее впечатление производил темно-бургундский цвет его костюма: многочисленные огни в зале играли на его бархатном воротничке, как драгоценные камни. Шелковые чулки были снежно-белыми, как и галстук, на котором сверкал большой алмаз, бросающийся в глаза прежде, чем его хозяин.