— Тебе незачем беспокоиться, любовь моя! Можешь не переживать: в Англии вряд ли возникнут серьезные беспорядки.

Поскольку Джоанна ждала от Иэна совершенно другого, его искренняя речь не достигла своей цели, но рассердила леди Элинор. Она понимала, что Джоанна, вопреки всему своему здравомыслию, с радостью приветствовала бы переворот в Англии, если бы это было способно удержать Джеффри дома. Она внимательно осмотрела фигуру дочери, но ни в узкой талии, ни в маленькой высокой груди не обнаружила признаков беременности. Очевидно, девочка, как и она сама, не отличается особой плодовитостью. А это плохо. Ничто так не успокаивает душу женщины, как множество детей и младенец под сердцем…

— Но не думай, тебе не придется страдать от скуки, даже если Иэн утверждает, что в стране все будет спокойно, — сказала леди Элинор, подмигнув дочери. Она явно шутила: даже если бы на Адама возложили ответственность за вассалов Иэна, у Джоанны оказалось бы достаточно проблем с землями Элинор и Джеффри. — Я оставлю с тобой Саймона. Уж он-то не даст тебе скучать!

Лицо Джоанны просияло от радости. По сути дела, у них с матушкой почти одинаковый склад ума. Джоанна уже сожалеет о том, что не беременна. Джеффри же как будто не переживает…

Полагая, что ее бесплодие может привести к неудовлетворенности Джеффри, она несколько раз с горечью говорила ему о том, что не может подарить ему наследника. Но, вместо того чтобы проявить сочувствие, он лишь смеялся, спрашивал, не намек ли это в его сторону, и обещал стараться изо всех сил… Когда же Джеффри заметил, что Джоанна действительно встревожена, он стал серьезным и успокоил ее: пусть вспомнит свою матушку и королеву. Изабелла оставалась бесплодной семь лет, а затем в короткий промежуток времени родила королю пятерых здоровых детей.

Джоанну пугало не это. Она боялась, что Джеффри погибнет, так и не оставив ей ребенка. Брат Саймон, конечно, не мог заменить ей собственного ребенка, но Джоанна знала, что он не даст ей бездельничать и будет постоянно забавлять ее. Наблюдая за женой, Джеффри снова почувствовал острый укол ревности.

Его вовсе не раздражает привязанность Джоанны к Саймону — такого очаровательного дьяволенка нельзя было не любить. Только печалит ли жену его отъезд? Трудно судить. То она сидела молча, а теперь, кажется, совершенно успокоилась, когда Иэн заверил ее в том, что ей нечего бояться, а Элинор предложила ее заботам Саймона. Нет ничего необычного и неестественного в том, что Джоанна думает о нем как о своем защитнике: в конце концов, это первейший Долг мужа. И, конечно, она нуждается в ком-нибудь, за кем можно ухаживать, проявлять заботу… Безразлично, о ком? Только идиот может терзаться из-за подобных глупостей! У него красивая и почтительная жена, о какой можно только мечтать. Она восхитительна в постели, весела и нежна в повседневной жизни. Стоит ли придавать значение тому, что она дарит свое сердце всем любимым ею людям… а он лишь один из них? Он рад быть даже в числе тех, кому она дарит любовь… Желание царствовать в сердце Джоанны — откровенный эгоизм. Обижаться на нее за то, что она не плакала и не пыталась отговорить его от похода на Францию? Джеффри должен идти на эту войну. Муки расставания превратятся в сущий ад. Он не хочет, чтобы его жена проливала слезы. Чего же тогда он хочет?!

23.

В шестой день февраля 1214 года Джон отплыл в Ла-Рошель. С ним отбыли Иэн и Элинор. Граф Солсбери и Джеффри отправились во Фландрию. Единственный в мире человек, которому король доверял, как самому себе, должен был воссоединиться с фламандскими союзниками и убедиться, что они не поколебались в своих намерениях. Джон решил действовать немедленно, поскольку жители Пуату и побережья Ла-Манша любили его меньше, чем всех английских королей. Ричарда там до сих пор почитали, и о его ошибках успели позабыть. Джона же считали не только менее сведущим в военных делах, но в определенной степени повинным в смерти Ричарда, хотя они и не воевали в то время друг с другом. Французы знали, что Джон предал Ричарда, и не забыли об этом. Поэтому Джон хотел быть уверенным, что Аквитания станет надежным союзником, крепкой наковальней, к которой фламандский молот пригвоздит Филиппа Французского. Для этого нужно было в первую очередь проявить силу, поставить колеблющихся лордов Пуатье на колени. Во-вторых, не стоило забывать и о семействе Лузиньянов. Поскольку Джон похитил Изабеллу фактически накануне свадьбы, эта семья стала его заклятым врагом, а обладала большим влиянием.

Весь февраль и март Джоанна получала только хорошие новости. Джон овладевал одной крепостью за другой. С местной знатью, не пожелавшей добровольно принести ему присягу и присоединиться к английской армии, Джон расправлялся с исключительной свирепостью, дабы преподать наглядный урок другим. Король постарался, чтобы историю о повешенных уэльских заложниках пересказывали повсюду. Следовало говорить как о его теплой заботе о них, пока их родственники хранили ему верность, так и о беспощадности, когда те, что отдали несчастных в залог, осмелились бы взбунтоваться.

К концу апреля Джон решил удостоить своим вниманием Лузиньяна. Перво-наперво он распустил слухи, что готов к примирению. Он предложил свою старшую законнорожденную дочь, Джоан, в жены сыну Хью, того самого, который когда-то был помолвлен с Изабеллой. Однако, когда предложение короля проигнорировали, он ясно дал понять, что не жалеет об этом. Никогда еще король не чувствовал себя столь уверенно в войне, никогда еще не был так справедлив.

В начале июня Джоанна получила известия, которые говорили о конце вражды с Лузиньянами.

Элинор писала ей: «Иэн пребывает в прекраснейшем расположении духа, даже несмотря на то, что слегка прихрамывает после ранения. Он полагает, что брачное соглашение между Джоан и сыном Луэинъяна излечит уязвленную гордость Хью, заставившую его страдать после того, как у него отняли Изабеллу. Однако, боюсь, пострадала не только гордость Хью. Думаю, он страстно желал и до сих пор желает только Изабеллу. Иэн говорит, что я сумасшедшая, что ни один здравомыслящий мужчина не может пылать страстью к такой ходячей статуе, как Изабелла. Но он забывает, что Изабелле было только четырнадцать, когда ее похитили, да и сам Хью был тогда очень молод. С тех пор Хью не видел ее, и, думаю, она осталась для него образцом совершенства. Он не может знать, что она из себя представляет на самом деле. По-моему, это не предвещает ничего хорошего. Говорят, Хью благородный человек. Сомневаюсь, что он предаст Джона и нападет на него, но, опасаюсь, придумает какую-нибудь „благородную“ каверзу, чтобы навредить королю».

Элинор провела кончиком пера по щеке. Ей не хотелось омрачать настроение и без того удрученной дочери, но предупредить ее Элинор обязана.

«Раз уж речь зашла об Изабелле, должна сказать тебе, что, страстно влюбленная в саму себя, она в общем-то не злюка, ибо у нее нет времени много думать о других. Но к тебе и к Джеффри она питает особую, почти бездонную ненависть. Я необыкновенно рада, любовь моя, что Джеффри здесь нет. Сделай все возможное, чтобы он и не приехал сюда. Джентльмены королевы часто находятся на передовой с королем, а всем им известно, что Изабелла окажет любую услугу человеку, ускорившему смерть Джеффри. Но что еще хуже, они понимают: короля это обрадует почти так же, как Изабеллу, поскольку перед графом Солсбери он остался бы чистеньким. В обычной ситуации Джеффри мог бы отлично позаботиться о себе сам, и подобное предупреждение не имело бы смысла, но шальную стрелу легче всего выпустить в спину во время сражения».

Это предупреждение не столько встревожило, сколько смирило Джоанну с положением вещей. Джеффри с отцом во Фландрии. Даже в случае войны ему, вероятно, лучше оставаться там, нежели дома. Будь Джеффри в Англии, Джон и Изабелла нашли бы какую-нибудь причину, чтобы вызвать его во Францию. Но король не мог не понимать, что тем самым он навлек бы подозрения графа Солсбери.

Письмо леди Элинор навевало странные и беспокойные мысли. Успехами Джона, доблестью английских воинов нельзя было не гордиться. Но, если бы король потерпел неудачу в своих попытках усмирить французских баронов, военные действия во Фландрии стали бы маловероятными. Джоанне оставалось лишь молиться, что Иэн ошибается, что Господь не помогает Джону, и Лузиньяны так или иначе добьются его поражения, а Иэн избежит опасностей.

* * *

Джеффри встал с кровати, зажег свечу, набросил поверх ночной рубахи накидку и сел за письмо Джоанне. Конечно, он и не обмолвится о сражении. Зачем ей волноваться? Сражение закончится задолго до того, как она получит это письмо.

В основном он писал о своей любви, превозносил красоту Джоанны, стенал о том, как соскучился по ней, как желает ее, уверял в своей верности, сравнивал ее достоинства с недостатками женщин, с которыми ему приходилось общаться.

«Я чуть было не возненавидел тебя, — писал Джеффри, — ибо ты, сама того не понимая, разрушила во мне всякую надежду на радость. Ты подобна солнцу и так ослепила меня своим блеском, что я ничего не вижу, даже когда тебя нет рядом. Думаю, ты не поверишь или посмеешься надо мной: во все эти утомительные ночи последних недель в моей постели не побывала ни одна женщина. Я тоскую по тебе, любимая! Моя плоть взывает к твоему телу, и я не могу успокоить себя никаким способом. Я знаю: ты ставишь мне в вину любовь к войне. Но, поверь, люблю я ее не из-за разлуки с тобой. Стремление к тебе растет во мне с такой силой, что, боюсь, оно лишит меня мужества и в конце концов заставит возненавидеть войну, разлучающую нас».

«Смешно? А может быть, и не очень», — подумал Джеффри. Все это действительно так, а не просто обыкновенная ложь, которой мужчина пичкает женщину в своих письмах. Он улыбнулся. Поверит ли ему Джоанна и станет ли вообще об этом беспокоиться?

Джеффри тяжело вздохнул и запечатал письмо. Он отправит его в Англию с ближайшей почтой. Джеффри вдруг с болью вспомнил, что Джоанна ни разу не выказывала ни малейшего признака ревности. Никогда не намекала на его любовные связи с придворными дамами, о которых ей должны были рассказать. Эта мысль не могла быть утешительной, как и беспокойные размышления о предстоящем завтра сражении. Они попеременно вытесняли друг друга из сознания Джеффри, пока не превратились вскоре в абсолютную путаницу. Чрезвычайно устав от всего этого, он заснул.