— А я только буду мешаться под ногами, как я полагаю.

В ее словах не было обиды: леди Коудрей согласилась встретиться с Фэйт и может не обрадоваться непрошеной гостье. Обе понимали это.

— Лили, я уже большая девочка. Не беспокойся обо мне. Я вернусь, чтобы успеть на последний поезд в Брайтон.

— Ну, тогда я, по крайней мере, позабочусь о твоем чемодане. Ты же не будешь таскать его с поезда на поезд.

Так и решено было сделать.

Поскольку из окна почти ничего не было видно, Фэйт переключила свое внимание на людей в ее купе. Коммерсанты с важным видом читали утренние газеты. Четвертым пассажиром была пожилая дама, дремавшая, опустив голову на свою большую грудь. Никто не разговаривал и не смотрел на нее. Они путешествовали в вагоне второго класса, и пассажиры в нем были заперты, как скот, который везут на рынок. Если бы начался спор, им было бы некуда деваться, поэтому все были погружены в себя.

Джеймс, естественно, мог путешествовать любым классом, каким бы захотел, но он не всегда выбирал первый. Его интересовала внутренняя отделка вагонов, хотя сам он занимался укладкой рельсов, по которым они ездили. Фэйт не удивляло, что люди верили в него или что он находил спонсоров, которые вкладывали средства в его компании. Восторженность Барнета железной дорогой была заразительна.

Может быть, мисс Элиот следовало пригласить его в качестве одного из выступающих на Актовый день.

Тогда они виделись последний раз, и это навсегда останется в ее памяти как «день в запертой кладовке». Фэйт осторожно поднесла руку к лицу. Было такое чувство, что у нее жар. Господи, этот человек был не просто заразителен — он был неотвратимо заразителен, независимо от того, что делал.

Прогоняя мысли о Джеймсе, она заставила себя сосредоточиться на предстоящей беседе с леди Коудрей. Беспокоило то, что она почти ничего не знала о ее светлости, в то время как сама была вынуждена рассказать о своей жизни с отцом, о карьере компаньонки, а потом учительницы в Сент-Уинифред.

А на тот случай, если этого оказалось бы недостаточно, чтобы убедить ее светлость, она приложила к своему письму фотографию Мадлен — ее матери, которая умерла, как ей говорили, когда Фэйт было шесть лет. Она случайно наткнулась на эту фотографию среди бумаг отца. На обратной стороне было написано его почерком: «Мадлен Мэйнард».

Беспокоило Фэйт то, что женщина на этой фотографии выглядела на все сорок, никак не меньше, а ей говорили, что ее мама умерла в двадцать шесть лет. Фэйт постоянно размышляла над тем, что это значит. Теперь она надеялась узнать правду.


Первая остановка поезда была в Челбурне, и многие пассажиры вышли размять ноги или воспользоваться удобствами на станции. Когда проводник дунул в свисток десять минут спустя, люди поспешили назад, в поезд. Паровоз выпустил облако пара и двинулся в путь, оставив Фэйт одну на платформе.

Было условлено, что девушку заберет кучер ее светлости и доставит в Коудрей-Холл. Чувствуя, что обращает на себя внимание, Фэйт села на скамью у стены зала ожидания и огляделась по сторонам. Ее взгляд остановился на видневшемся сквозь туман силуэте человека, стоявшего под деревом в дальнем конце платформы. Туман почти полностью скрывал его.

Она чуть не подпрыгнула, когда кто-то заговорил у нее за спиной:

— Мисс Макбрайд?

Быстро обернувшись, Фэйт увидела невысокого коренастого мужчину; он снял шляпу, обнажив лысую макушку и вспотевшее лицо.

— Вы, должно быть, кучер леди Коудрей? — спросила она.

Мужчина кивнул.

— Меня зовут Фар. — Улыбка даже и не думала появляться на его лице. — Поехали? — Он повернулся и пошел.

Фэйт подобрала юбки и поспешила за ним.


Им нужно было проехать по оживленной улице, чтобы добраться до дома, и пока коляска медленно тряслась, Фэйт ради приличия задала несколько вопросов о ее светлости, но короткие ответы мистера Фара не способствовали продолжению расспросов. На одном участке дороги они остановились, чтобы пропустить двигавшуюся им навстречу повозку; больше в их поездке, занявшей двадцать минут, не было ничего примечательного.

Первый взгляд на дом напомнил ей сцену в одном из готических романов, которые она обожала: замок, вырастающий из тумана; но, когда они подъехали ближе, стало видно, что дом гораздо меньше, чем она его себе представляла. На нем не было башенок или зубчатых стен — только величественные ионические колонны по обеим сторонам лестницы, ведущей наверх, к главному входу.

Дворецкий, с таким же каменным лицом, как и мистер Фар, проводил Фэйт в огромный холл и попросил подождать. Она рассматривала внушительные пилястры, тянущиеся вдоль стен, скульптуры в стенных нишах, но особое внимание приковывало громадное изваяние полулежащей женщины, нижнюю часть обнаженного тела которой прикрывал платок. Каким бы ни был замысел художника, он определенно пытался показать скромность этой леди. Фэйт подошла ближе. «Скромная или нет, натурщица была действительно красива», — подумала она; и это было произведение искусства.

Ей не пришлось долго ждать. Дворецкий вернулся, чтобы проводить девушку к ее светлости, и на этот раз он вел себя иначе: чопорность исчезла, и, хотя он по-прежнему не улыбался, его поведение не было отпугивающим. Ободренная этим, Фэйт прошла за ним в одну из трех дверей холла и почти сразу же оказалась в большой комнате, которая, похоже, служила библиотекой и гостиной одновременно. Сначала ей показалось, что там царил беспорядок, но это был милый беспорядок. Он напомнил ей кабинет отца.

Взгляд девушки остановился на леди, которая наливала, по-видимому, херес в два хрустальных стакана. На ней было простое платье из светло-зеленого шелка, которое очень подходило к ее седым волосам. Возраст леди определить было сложно, и Фэйт дала ей лет шестьдесят, не больше.

— Миледи, — возразил дворецкий, быстро приближаясь к ней, — позвольте мне.

Ее светлость отмахнулась от него.

— Иди и займись чем-нибудь полезным, — сказала она. — Вели кухарке принести нам чай и бутерброды. Нам с мисс Макбрайд нужно о многом поговорить.

Когда ее светлость приблизилась, Фэйт открыла рот от удивления. Не было никаких сомнений: леди Коудрей, хотя сейчас она была старше и на ее лице было несколько морщин, определенно служила моделью для скульптуры в огромном холле.

Ее светлость, по-видимому, это забавляло.

— Вы видели скульптуру, — заключила она. — Конечно, видели. Сэр Арнольд, мой покойный муж, заказал ее, когда мы только поженились и были безумно влюблены друг в друга. Надеюсь, она не шокировала вас?

— Вовсе нет. — Фэйт постаралась изречь это нейтральным тоном. Она осмелилась предположить, что леди Коудрей обожает производить впечатление на людей.

Леди держала в руках стаканы с хересом. Улыбнувшись, она предложила Фэйт один из них.

— Я бы узнала вас в любом случае, — заявила она. — Вы — копия своей матери. Садитесь, садитесь. Я жалею только, что Мадлен не может увидеть вас сейчас.

Фэйт в растерянности села на указанный ее светлостью стул.

— Я встретила вашу маму, — сказала леди Коудрей, — на лекции Общества любителей антиквариата в Сомерсет-Хаус[7]. Выступала Аврора Бландфорд — одна из первых женщин, посетившая Египет без сопровождения мужчины. Она ездила не одна, конечно. С ней были другие женщины, страстно желавшие приключений, и всякий раз, когда им требовалась мужская сила, чтобы выполнить тяжелую работу, они нанимали местных грузчиков и слуг.

Служанка принесла поднос с чаем, и ее светлость протянула Фэйт тарелку с маленькими бутербродами. Она съела их машинально, не задумываясь. Все услышанное едва укладывалось в ее голове. Мама, которая умерла, когда Фэйт была ребенком, вела отдельное существование, а она ничего не знала об этом!

Леди Коудрей улыбнулась, и морщины на ее лице стали более отчетливыми.

— Мы с Мадлен сразу же очень сдружились. Можете представить, как вдохновила нас речь Авроры.

Фэйт кивнула. Она вспомнила Актовый день в Сент-Уинифред.

— В любом случае одно привело к другому. На следующий год мы отправились в Египет по проложенному Авророй маршруту: спустились вниз по Нилу, делая в пути остановки, чтобы осмотреть достопримечательности. Славно было! — Что-то в выражении лица Фэйт заставило ее уточнить: — Все было не так опасно, как кажется. Мы путешествовали по Нилу на корабле. Все, что мы хотели посмотреть, находилось на близком расстоянии одно от другого: Каир, гробницы, пирамиды. Вокруг была масса других людей, желавших того же. У нас появилось много друзей. О, пока не забыла!

Леди Коудрей открыла книгу, лежавшую возле нее на столе, вытащила фотографию и протянула ее Фэйт.

— Когда я распечатала посылку, которую вы мне прислали, и увидела смотрящее на меня лицо Мадлен, я поняла, что вы не какая-то там шарлатанка, желающая выманить у меня деньги.

Она улыбнулась и опустила глаза на фотографию. В воздухе повисло молчание, которое казалось почти благоговейным.

— Этот снимок был сделан незадолго до смерти вашей мамы, — мягко заговорила ее светлость. — Должно быть, летом семьдесят пятого. Последний раз я видела эту фотографию, когда отправляла ее стряпчему, сообщая ему о смерти Мадлен. Мы так договорились. Если с Мадлен что-нибудь случится, я должна была дать знать об этом ее стряпчему, мистеру Андерсену. Полагаю, он передал фотографию Мадлен вашему отцу. Мне казалось, что у него должно было остаться что-нибудь в память о ней.

Фэйт сдержала навернувшиеся на глазах слезы. Ей было семнадцать, когда умерла мама… Достаточно взрослая, чтобы знать правду. Почему отец не рассказал ей об этом?

Она подумала вот о чем еще: Томас Андерсен был не только стряпчим, но и другом ее отца. Теперь и отец, и Андерсен уже мертвы.

Взгляд Фэйт был прикован к пожилой женщине.