– Басенка моя! Как же я по тебе соскучился! – Метёлкин подлетел к ней, подхватил на руки, словно пушинку, и принялся кружить. – Загорела, похудела! Что это ты похудела? Влюбилась, что ль, в кого там на море? – ревниво спросил он.

– В тебя.

– Тогда ладно. Если в меня – это хорошо. Как отдохнула, как море? Не высохло?

– Нет, плещется, – смеясь, сказала Аврора. Она была счастлива в этот момент, но вряд ли тогда сознавала это – ей казалось, эта встреча ничто по сравнению с тем, что ждёт их впереди. «Всё только начинается!» – думала она, не понимая, что это самое начало и есть счастье – мгновенное, сиюсекундное, неповторимое и невоспроизводимое, что потом, в дальнейшем, в столь призрачном будущем ничего подобного может и не повториться. Она лишь поняла в тот миг одно – не нужны ей никакие Артуры и Славики, ей вообще никто не нужен, кроме Юрки Метёлкина.

Весь день они бесцельно бродили по улицам. Они то шли молча, наслаждаясь тем, что идут рядом, то принимались одновременно что-то рассказывать, то останавливались ни с того ни с сего и долго смотрели друг на друга...

– Я с моря привезла камешки.

– Кирпичи, что ль?

– Да ну тебя! Гальку. Ходила по берегу и выбирала самые красивые – зелёные в чёрную крапинку, красно-бурые, а один... я его специально для тебя привезла – держи. Тут, смотри, как будто обезьянка нарисована.

– Басенка моя! – растаял Юрик, глядя на белый камень с тёмными вкраплениями, действительно напоминающими обезьяну. – Вот когда мы с тобой поженимся, заведём рыбок. Ну, знаешь, всяких там неонов, вуалехвостов, меченосцев, а на дно положим твои камешки и вот этот тоже, – он замолчал, вскинул голову и серьёзно проговорил: – А я, наверное, всё-таки на станкостроительный подамся! Мать с отцом к себе на кондитерскую фабрику зовут, но там же платят-то – смех! А нам с тобой много денег нужно! Правда? Что мы, как какие-нибудь оборванцы, что ль, жить должны?

– Ты так говоришь...

– Как?

– Ну, я не знаю... А Жаклинский ещё не приехал?

– Вот ты о чём думаешь? – разозлился Юрик. – Ты его любишь или меня?

– Тебя. Тебя. Но ведь ему нужно всё как-то объяснить – он же ничего не знает!

– Я сам ему и скажу всё. Это мужской разговор, и нечего тебе вмешиваться! – Он так смешно это сказал, что Аврора не удержалась и захохотала. – Что? В чём дело? А, Каренина?

– На голубятню-то ходишь?

– Сегодня утром ходил кормить. И чего в них хорошего, в этих голубях? Глупые птицы! Весь пол обосрали – ногу поставить некуда.

Аврора закатилась ещё сильнее.

– Да что смешного? Я не собираюсь убирать за ними! Вот пусть приезжает и сам убирает! Каренина! А, Каренина! Ты с Жаклинским сколько раз целовалась? – спросил Юрик и впился в любимую пристальным взглядом.

– Ты что, Юр, дурак, что ль?

– Почему дурак? Ничего не дурак! Я должен знать! Каренина, а Каренина, кто лучше целуется – я или Жакля?

– Отстань.

– Нет, скажи! – настаивал Метёлкин.

– Конечно, ты!

– Так, значит, ты всё-таки целовалась с этим голубятником вонючим! А я-то думал, вы просто так, за ручку ходите!

– Юр, отстань!

– А чо отстань! Почему отстань?! – возмущался он. – А вы только целовались? А? Отвечай, Каренина! – требовал Метёлкин.

– Я сейчас домой уйду!

– Нет, ты сначала скажи, а потом иди!

– Что? Что тебе сказать?

– Вы только целовались или ещё что?

– Что ещё? – не понимала Аврора. Она действительно в свои семнадцать не знала, что ещё можно делать с любимым парнем, кроме как целоваться.

– Ну, что-нибудь ещё.

– Обнимались. И всё.

– Басенка моя! – Метёлкин сменил гнев на милость и, вдавив её в стену девятиэтажного дома, поцеловал в губы.

– Странный ты, Юрка! – пролепетала Аврора, шатаясь из стороны в сторону.

* * *

Объяснение между Костиком и Авророй произошло неожиданно, без какой бы то ни было подготовки, но как ни странно, легко и неприятно одновременно.

Наша героиня встретила своего бывшего возлюбленного у булочной, вернее едва не наткнулась на него. Это случилось двадцать девятого августа ровно в полдень.

– Гаврилова! Что, зазналась и друзей не узнаёшь? – окликнул он Аврору, когда та, поглощённая мыслями о Юрике Метёлкине, торопливо, глядя в асфальт, пронеслась мимо.

– Ой! Костик! Привет! – обрадовалась она, но тут же вся как-то сникла, забеспокоилась. – Приехал? – Если б в тот момент Аврора сидела на стуле, то непременно заёрзала бы.

– Приехал, приехал, – недобро отозвался Жаклинский и добавил: – Я всё знаю, так что можешь не разоряться! Мне Метла уже намела! Любовь у вас, оказывается! – насмешливо проговорил он и, издеваясь, корча гримасы, запищал противно: – Ох! Ох! Ах! Ах!

– Так получилось, – сурово отозвалась Аврора – у неё пропало желание оправдываться и объяснять что-либо Жаклинскому – по правде сказать, у неё этого желания вообще не было, скорее, она считала своим долгом всё по-человечески растолковать Костику и остаться с ним друзьями.

– Понятно, дело молодое! – всё ещё кривляясь, сказал он, и тут вдруг дверь булочной открылась и оттуда выкатилась порядком потолстевшая за лето Женька Петюкина.

– Рогаликов не было, взяла калорийки! – крикнула она своим хрипловатым голосом, но, увидев Аврору, спросила с претензией: – А чо это она тут делает? Чо ты с ней разговариваешь? Пошли отсюда!

– Пошли! И вправду, Женька, не о чем нам с ней разговаривать! – И Костик, обняв Петюкину за плечи, всё дальше и дальше увлекал её по тополиной аллее, слегка тронутой робкой, приглушённой желтизной, что являлось предтечей осени.

«Вот оно что! Стало быть, не просто так он с ней шлялся перед Первым маем! Значит, он мне тогда соврал, что его Юрик об этом попросил!» – изумлённо думала Аврора и снова, как тогда, в ночной темноте, на поле, когда она стояла, окружённая парнями, в душе её появился неприятный осадок – словно омерзительное послевкусие от едкого, ядрёного, вызывающего слёзы лука.

Но, согласитесь, ведь подобное ощущение намного лучше, чем чувство вины. По-моему, нет ничего ужаснее терзающего, мучительного, снедающего чувства вины, от которого иной человек и помереть может.

Поведи себя Жаклинский иначе, не выбеги из булочной Женька Петюкина с калорийками, как знать – возможно, всё обернулось бы совсем по-другому. Хватило бы одного пытливого взгляда Костика, униженного молчания жертвы, и всё. Наша героиня с её внутренним, природным благородством, порой доходящим до полной дури, съела бы себя за то, что в отсутствие возлюбленного посмела связаться с Метёлкиным... Но расставание ограничилось лишь очередным приливом отвращения и некоторой брезгливости по отношению к бывшему своему возлюбленному. Жаклинский крутил роман с двумя девицами одновременно. Водил на голубятню не только её, Аврору, но и Петюкину. И если с Гавриловой он неумело целовался с барбариской во рту, чем они там занимались с Женькой – неизвестно. Хотя с годами Аврора поняла, конечно, что можно делать наедине с такой девушкой, как Петюкина. «Мужики – они ведь те ещё ходоки! Вполне возможно, что на мне Жаклинский собирался жениться, а с Женькой приобретал необходимый ему сексуальный опыт, чтоб в первую брачную ночь не облажаться!» – думала она спустя много лет.

* * *

Наступил сентябрь. Наша героиня стала каждый день ездить с Ненашевой в швейное училище и очень скоро поняла, что эта замечательная профессия, вознесённая матерью до небес, совсем не для неё. Авроре не хватало терпения, её воротило от портновских ножниц, иголок и ниток, но зато конструирование ей давалось легко – так, что даже Зоя Михайловна (преподаватель конструирования) ставила ее всем в пример. А Юрик, когда работал в ночную смену на станкостроительном заводе, ждал её в подворотне, рядом с училищем.

– С тобой, Гаврилова, невозможно дружить! – возмущалась Ненашева. – Вечно за тобой кто-нибудь хвостом ходит! Не поговорить! Ничего!

И спустя два месяца Ирка сдружилась с Барбышевой – прыщавой, неказистой двоечницей.

Аврора же не горела желанием непременно завязать более тесное знакомство с какой-нибудь однокурсницей – ей с лихвой хватало общения с Юриком. Но почему-то в её жизни так складывалось, что дружить с ней хотели. Так Тамара Кравкина, девушка с телячьим(!) взором рыбьих глаз, страстно пыталась наладить контакт с нашей героиней. Доходило до того, что Тамара каждое утро и в дождь и в снег поджидала Аврору на троллейбусной остановке, для чего специально выезжала из дома (а жила она в подмосковном городе Видное) на полчаса раньше.

– А я тут стою... – бормотала Кравкина себе под нос и буквально ловила Аврору из троллейбуса.

– Чего ты тут стоишь?

– Тебя жду.

Постепенно Аврора привыкла к Тамаре, к её водянистым, словно линялым круглым глазам, к глуповатому выражению лица, к прямым столбообразным ногам и невероятному упрямству. У Кравкиной упрямство выражалось в бытовых мелочах. Она сама порой не знала, нужно ли ей то или сё – это для неё было неважно – не помешает, думала Тамара, и гнула своё. Именно таким образом она сумела добиться Аврориного расположения, которое очень скоро переросло в крепкую дружбу.

Упоительные прогулки Авроры и Юрика по улицам с каждым днём становились всё проблематичнее, поскольку на десятиградусном морозе невозможно пробыть столько же часов, сколько в самый холодный летний день. И в конце ноября Метёлкин впервые пригласил Аврору к себе в гости.

Они вошли в его дом, и Юрик позвонил. Дверь моментально открылась – такое впечатление, что их прихода ждали не один час. Аврора вошла. В коридоре по росту с приветливыми улыбками стояли:

1) Грузный, рыхлый мужчина лет пятидесяти с красным лицом в оспинах, оставшихся после ветрянки; в коричневых лоснящихся брюках, сером пиджаке и галстуке-селёдке на голой шее (под пиджаком была лишь белая майка).

2) Худощавая женщина лет сорока пяти с заплетённой косой цвета чернёного серебра и закре– плённой на голове, с длинноватым носом, весёлыми глазами и чуть оттопыренными ушами. Она была одета в новый фланелевый халат, из рукава которого торчал ценник.