– Да какие тут шутки! Ты посмотри на свои ноги! Это ж натуральное колесо! Ты специально носила длинные юбки! Ты меня обманывала! Вот что, Ленка! Баба ты хорошая, но мне не подходишь, так что собирай свои манатки и чтоб, когда я вечером приду, тебя тут не было! Поняла?

– Гень! Ну как же? Как же это? И что ты Зинаиде Матвеевне скажешь?

– А почему это я должен перед ней отчитываться? Она-то никого не спросила! Привела «Мефистофеля» в девятиметровку, где мы вшестером жили, и ничего! Ей на всех тогда наплевать было! Вот и мне на всех наплевать! В общем, ты меня поняла. Давай собирайся и поезжай к тётке. Ключ под ковриком оставь, – отрезал Геня и со спокойной совестью отправился на работу в метро.

Конечно же, кривизна Леночкиных ног была лишь поводом для расставания, как убийство в 1914 году наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда сербскими террористами для начала Первой мировой войны. Геня не любил Лену – ему нравилась её наивность и чистота, нравилось, как она поёт. Но Леночка же не всегда пела! А сильного, всепоглощающего чувства к ней, которое было у него к вероломной изменщице Свете, Кошелев не испытывал. Более того, вполне возможно, что он мстил всем подряд женщинам, которые были без ума от него, видя в каждой из них Елизарову. Вся та злоба, ненависть, а подчас раздражение и отвращение, которые Геня выплёскивал на своих воздыхательниц, предназначались не кому-нибудь, а Светлане. До сих пор он не мог забыть ей предательства. Он многое держал в себе – например, обиду на мать, которая, не считаясь ни с кем, привела Владимира Ивановича в клетушку, переполненную родственниками.

Что касается Гениного отношения к Авроре, то оно менялось по мере её превращения из гадкой и омерзительной гусеницы в прелестную бабочку. Сложное, многогранное чувство питал Кошелев к сестре. В нём, в этом чувстве, столько всего было намешано! И неприязнь, вызванная, несомненно, тем, что второй материн ребёнок был рождён от самого отвратительного для Гени человека в мире. И двенадцатилетняя разница в возрасте тут давала о себе знать – Кошелев испытывал иногда к ней отеческие чувства, которые выражались в грубоватом воспитании и чтении нотаций, а порой попросту желанием накормить Аврору блюдом, приготовленным собственными руками. И гордость – после разрыва с Леночкой Геня частенько приглашал сестру пойти с ним куда-нибудь – в кино или в гости к друзьям, предвкушая, какой фурор он произведёт, появившись с такой красавицей. Единственное, что полностью отсутствовало у Гени по отношению к сестре, – так это нормальное, здоровое братское чувство.

– Мамань! А ты не боишься Арку одну на море-то отпускать? – подначивал он Зинаиду Матвеевну накануне Аврориного отъезда в Крым, в начале июля, уже после того, как Юрка Метёлкин признался ей в любви.

– Гень! Ну, а чего бояться? – спрашивала маманя миролюбиво, словно оправдываясь. Она понимала, что после разрыва сына с приличной девушкой Леной с ним нужно вести себя как можно мягче – её любимое чадо снова не пристроено – ну что ты будешь делать! Не везёт ему в сердечных делах. – Она ж не одна едет, а с Ваней, Галиной Тимофеевной, Любашкой! Уж думаю, присмотрят они за ней, не оставят!

– Если с Галиной Тимофеевной, то ладно, – смилостивился Геня – по какой-то совершенно непонятной причине он не просто любил дядькину жену-химичку, но и преклонялся перед ней, впрочем, как и все её ученики. – Только предупреди, чтоб глаз с неё не спускали! А то смотри, мамань, принесёт тебе Аврорка в подоле, вздохнуть не успеешь!

– Гень! Ну что ты такое говоришь-то! Ну вот зачем мать-то расстраиваешь? Какой-то ты бываешь!.. Прямо не знаю! И Леночку выгнал! Вот зачем Леночку выгнал? Такая хорошая девочка! Так тебя любила! Останешься бобылём! – пугала Зинаида Матвеевна сына.

– Не останусь. Зачем мне жена кривоногая?

– Зачем ему кривоногая! – Зинаида Матвеевна, когда речь заходила непосредственно о Леночке, не в силах была вести себя с сыном «помягче» – она считала своим долгом высказать всё, что думала по этому поводу. – Ты с ней полтора года жил! Не видел, что ли, что у неё ноги неровные? Девочка тоскует, плачет, приходила вон вчера! Привыкла она у нас! Да и я к ней тожа... – и она начинала безутешно плакать. – Леночка мне как дочь! А ты?.. Что ты наделал?

– Не боись, маманя! Я тебе другую приведу, лучше Ленки!

– Приведёт он! Посмотрите на него! Одна, вторая, третья!.. Наша квартира не дом свиданий, Геня!

– Наша комната в коммуналке тоже публичным домом не являлась, однако... – и Геня многозначительно выдержал паузу, пытаясь уколоть мать. – Ладно, ты скажи Галине, чтоб за нашей козявкой присматривала. Пошла я! – Геня в последнее время, отправляясь куда-то, примеривал на себя женский род и почему-то не «уходил», а «уходила».

– Ой! Проказник! – кричала ему вслед Зинаида Матвеевна и с гордостью констатировала: – А красивый какой! Ну, весь в отца!

* * *

Аврора покидала Москву влюблённая в Юрку Метёлкина, счастливая тем, что наконец-то окончила школу – отмучилась и весь мир теперь у её ног. Ей казалось, что впереди масса возможностей, перспектив и море счастья, такого же необъятного и безграничного, как то, что ждало её через тридцать пять часов. Лишь две мысли омрачали её радужное настроение. Она не знала, как быть с Костиком Жаклинским, – в какой форме объяснить ему, что она полюбила Юрика, и пугающая, полнейшая неизвестность по поводу того, куда пойти учиться осенью. Об институте и речи, конечно, не могло идти, тем более что Милочка – художница-реалистка сказала:

– Какой институт, тёть Зиночка! Вы даже о техникуме забудьте думать! Ведь Аврорка глупая девочка, она еле-еле школу окончила!

Но стоило глупой Аврорке только увидеть зеленовато-голубоватое море, которое по цвету так напоминало глаза Метёлкина, как она в одно мгновение забыла и о Жаклинском, и о поступлении куда бы то ни было.

Лишь мысли о Юрике никак не оставляли её. Может, из-за голубоватой зелени моря?

Они сняли комнату на четверых (у Галины Тимофеевны был адрес хозяйки, который ей дали хорошие знакомые) за полцены и в первый же день полностью отключились от столичной жизни. Маленький не то городок, не то село с прибрежными закусочными, розы, солнце, море... Что ещё нужно человеку для счастья? Иван Матвеевич с утра до вечера, вымотанный за год тяжёлой заводской работой, лежал на камере от колеса в плавках и косынке. Лишь изредка он просыпался, с восторженным карканьем забегал в воду и, доплыв до буя, возвращался на своё место. Не обошлось, естественно, и без драк. Пару раз он сцепился с хозяином, за что всех их чуть было не выгнали на улицу, и один раз – со случайным прохожим.

Галина Тимофеевна утром сидела под зонтиком с учебником химии в руках, вечерами куда-то таинственно исчезала, говоря:

– Девочки, Ванечка, я, пожалуй, пройдусь, подышу морским воздухом.

Где она дышала и с кем, неизвестно. Галина Тимофеевна была слишком хитра и умна, чтобы повторить ту ошибку, которую совершила однажды на поминках свекрови.

Девочки были предоставлены сами себе и делали, что хотели. Любашка во что бы то ни стало жаждала найти себе кавалера, и не просто ухажёра, а будущего мужа, отца своих детей, поскольку в свои двадцать три года она так и оставалась невостребованной со стороны мужчин. Она, правда, в отличие от Милочки не хранила девственность как зеницу ока, но вот отчего-то никто из её кавалеров не желал на ней жениться.

Аврора перед собой подобных планов не ставила, целыми днями купаясь в море и играя с ребятами в волейбол на пляже. Вечерами же эти самые ребята ходили за ней табуном вдоль берега – каждый стремился привлечь её внимание: кто рассказывал анекдоты, кто звал в кино, кто-то то и дело бросал на неё полные страсти и огня взоры.

Любаша шла обыкновенно рядом с ней, нервно кусая свои пухлые губы.

– И что только они, Арка, в тебе находят? – вздыхала она после прогулки.

Ей особенно нравился один молодой человек из армии поклонников кузины – некий Славик из Москвы. Кажется, он был ровесником Любы – черноволосый, с большими карими выразительными бархатными глазами. «И что он за ней бегает?! – недоумевала она. – Он ведь намного старше Арки!»

Для достижения своей цели в лице Славика Барабанова Любашка решилась на отчаянный шаг. Однажды сразу после обеда она заняла стул у зеркала и не покидала его до самого вечера. Надев наимоднейшее платье-трапецию, сшитое своими руками, которое (этого нельзя отрицать) очень шло ей, она долго и тщательно укладывала свою не менее модную стрижку. К вечеру Любаша превратилась в девушку, о которой многие мужчины могли только мечтать. Она вышла на пляж и, увидев вдалеке Славика с сестрой, на цыпочках обогнула кусты отцветшего шиповника, встала в непосредственной близости от парочки и затаила дыхание, чтобы лучше слышать, о чём они говорят.

– Аврора! Я понимаю, тебе ещё и восемнадцати нет! Но я ничего не могу с собой поделать! Я буквально голову потерял от любви! Я влюбился, влюбился, как мальчишка! – страстно говорил Славик.

– Я даже не знаю, как тебе помочь! – несколько отчаянно молвила Аврора.

– Выходи за меня замуж! Я подожду, подожду тебя! Всего ведь несколько месяцев! – настаивал он.

– Замуж? – удивилась Гаврилова. Это серьёзно. Замужество ей предлагал только Вадик, перед отъездом в Мурманск. Он так и сказал – мол, вырастем, встретимся и поженимся.

– Ну, да. А что в этом такого?! Если два человека любят друг друга, почему бы им не пожениться?

– Вот гады! – прошипела Любаша в кустах.

– Ой! Я не знаю! У меня в голове всё перемешалось! Я ничего не понимаю! – беспомощно воскликнула Аврора. Она действительно в тот момент ничего не могла решить. В Москве её ждал Юрка Метёлкин, которого она, несомненно, любила, а в конце лета предстояло объяснение с Костиком. Сейчас же перед ней стоит настоящий, уже сформировавшийся мужчина и просит её руки. И самое поразительное – Славик ей нравится! «Может, плюнуть на всё и согласиться?!» – подумала Аврора. И тут произошло нечто такое, чего она никак не ожидала. Лоб её так мило хмурился в раздумье, так поэтично взлетела левая бровь, а губы шептали что-то невнятное... Славик не удержался, порывисто обнял её и поцеловал. Гаврилова сначала ничего не поняла, а когда поняла, начала отбиваться, но, быстро увлечённая этим страстным порывом Славика, бессильно опустила руки, наслаждаясь долгим поцелуем.