– Это почему вы без очереди?!

– Да вы сзади меня стояли!

В ответ на их возгласы Владимир Иванович обращался в бегство, и не потому, что он боялся толпы, жаждущей переговорить с родственниками, друзьями или любовницами, – нет, у него просто не было настроения показывать себя во всей красе, поскольку за сорок секунд он не сумел сказать главного своей бывшей супруге – того, что она настоящая «падла».

Если быть объективной, то Зинаида Матвеевна и правда вела себя по отношению к бывшему мужу, мягко говоря, некрасиво и некорректно – она не давала ему видеться с дочерью, швыряла трубку – одним словом, категорически не желала идти на контакт. Гаврилова с головой погрузилась в обустройство новой квартиры. К таким символам счастья, как фикус и семь пожелтевших костяных слоников на прикроватной полке, прибавилось ещё десять, которые Зинаида Матвеевна с любовью расставила на трюмо. К слонам она купила телевизор «КВН» с линзой, и теперь Геня вечерами не болтался по улицам в компании вороватых сверстников, а смотрел фильмы, потешаясь и удивляясь тому, как это люди с их весом и ростом способны поместиться в такой маленький ящик. Кровати рачительная хозяйка застелила покрывалами с подзорами из кружев ручной работы, всюду кипенной белизной сияли и буквально искрились скатерти, салфеточки, на подушках – узорные накидки... И до чего бы дошла Зинаида Матвеевна в этом своём новом страстном увлечении, неизвестно – скорее всего, до абсурда, если б студёным январским днём Гене не пришла повестка, извещающая, что его наконец-то призывают в армию.

Дело в том, что нового психиатра не убедила состроенная Геней «козья морда», доктор не поверил в лёгкое безумие юноши, никакой отсрочки ему не дал, а отметил, что Кошелев вполне пригоден к службе в рядах Советской армии.

Теперь Зинаида Матвеевна чувствовала себя матерью сына, которого насильно отправляют на фронт, на верную гибель. Каждый вечер она бросалась на шею первенца и выла до изнеможения, приговаривая любимую фразу своей усопшей родительницы:

– Чего хорошего, дак помалу, а плохого, дак с леше-его!

Геня, хоть и продолжал носить кепку и широкие штаны, хоть и вёл себя, как «лицо, придерживающееся воровских традиций», активно используя в своей речи уличный жаргон, после развода матери с ненавистным ему Владимиром Ивановичем (Мефистофелем) оттаял сердцем и заметно смягчился. Вполне возможно, что секрет тут таился вовсе не в разводе, а в том, что юноша впервые в своей жизни влюбился без памяти в ровесницу-медсестричку Свету Елизарову, которая каждый день приезжала на работу из подмосковного Ногинска. Как знать?

Лишь один раз он сорвался, сошёл с верного пути, встав на прежнюю дорожку, да и то не по собственной вине, а по воле случая.

За месяц до армии мать справила ему модный макинтош, решив тем самым поддержать и приободрить любимое чадо. Геня расцеловал родительницу за щедрый подарок и, напялив плащ, сказал:

– Пойду, покантуюсь с корешами!

– Что это ещё такое? – не поняла Зинаида Матвеевна.

– Ну пойду Жеке Иванову покажусь, – разъяснил он, на что мамаша растеклась в блаженной улыбке.

– Красавец! – с гордостью сказала она Авроре, когда сынок захлопнул за собой дверь, и добавила: – Высокий, статный, складный! Весь в отца! – и чуть было не заплакала от счастья.

Часы пробили десять вечера, но высокого, статного красавца всё ещё не было дома – Зинаида Матвеевна мерила нервными шагами большую комнату.

Сын не появился ни в одиннадцать, ни в двенадцать, ни в час ночи – Гаврилова рвала и метала. Она начала обзванивать больницы, вскоре перешла к моргам и, так ничего не выяснив, закончила районными отделениями милиции.

– Какого-то парня убили! – вдруг донеслось с улицы.

– Или машиной сшибло! – неуверенно ответил мужской голос. У Зинаиды Матвеевны всё внутри оборвалось от внезапного потрясения – она практически не сомневалась, что этим кем-то был её Генечка.

– Где? Где?! – прокричала она, высунувшись в окно.

– Там, у дороги! – ответил ей мужчина.

– Аврорка, одевайся! Генечку убили! – рыдала Зинаида Матвеевна, поднимая сонную дочь из постели.

– Как убили?! – опешила Аврора.

– Вот так! На дороге... Лежит... Один... Истекает кровью... Машина сбила... – заокала она, а наша героиня, плача навзрыд, трясущимися руками тщетно пыталась застегнуть непослушные пуговицы серой шерстяной куртки.

Через десять минут они были уже у дороги – там стояла «Скорая» и человек семь то ли зевак, то ли свидетелей – непонятно. Зинаида Матвеевна, расталкивая всех локтями, голосила, подобно сирене:

– Посторонись! Тут мой сын! Сын мой!

– Это ваш сын? – удивлённо спросил милиционер, указав на дородного мужчину – ровесника Зинаиды Матвеевны, который, лёжа на носилках, беззаботно насвистывал модную в те времена песенку «Эй, моряк, ты слишком долго плавал!».

– Не-е, это не он! – отпрянула та и, подумав, спросила: – А что это с ним?

– Да с ним-то ничего. Перебегал дорогу, и вот результат, – и блюститель порядка указал на помятое крыло «Победы». – Машину повредил.

– Как это такое может быть? – тупо спросила Гаврилова.

– А вот так. Не мешайте, не мешайте, гражданочка. Нечего вам тут делать, раз это не ваш сын! – И Зинаида Гаврилова, еле передвигая ногами, побрела прочь от аварии и крепыша, который своим телом сподобился каким-то совершенно непостижимым образом изуродовать машину. Аврора, ещё всхлипывая, шла за ней.

– Домой не пойдём! Будем Генечку искать! – твёрдо сказала мать и, схватив дочь за руку, помчалась по пустынным ночным улицам в надежде найти своего любимого сына.

Они бесплодно блуждали по району, словно два привидения, вплоть до раннего утра, когда дворники зашуршали мётлами по асфальту, когда первые рабочие, выскочив на улицы города, боясь опоздать к началу первой смены, неслись сломя голову к своим станкам...

Лишь в восемь часов Зинаида Матвеевна спохватилась:

– Боже мой! Я на работу опаздываю! – И они галопом понеслись домой.

Геня сидел, подпирая собой дверь новой квартиры. Только вчера купленный макинтош был разорван до такой степени, что даже при капитальной реконструкции его уж никак нельзя было б носить – воротник висел на честном слове с правой стороны, подобно последнему осеннему листу на дереве, что при первом порыве ветра сорвётся и унесётся бог весть куда, как, впрочем, и единственная оставшаяся пуговица на груди; полы зверски кем-то выдраны (или изгрызены бешеной собакой). Кроме того, плащ был весь в грязи и чьей-то крови.

– Ключи потерял! Где вы шляетесь-то? Жду тут вас, как бацильный! – недовольно рявкнул Геня.

– Сыночка! Что с тобой? Кто это тебя так?! – Зинаида Матвеевна в ужасе прижалась к стене, боясь рухнуть замертво.

– Да всё в ажуре, маманя, не шелести...

– В каком ажуре? В каком ажуре! Плащ порвал, личико разбито, – заголосила «маманя». – Из дома вышел таким красивым, положительным мальчиком, а вернулся как оборванец како-ой-то. – И Зинаида Матвеевна, горько заплакав, присела рядом с чадом на корточки.

– Геня! Мы с мамой думали, что тебя машина сшибла! Что ты погиб! – констатировала Аврора.

– Ну-ка, козявка, не дыши! – приказал ей брат.

– Генечка, мы тебя всю ночь искали, я морги обзванивала, больницы... – всхлипывая, лепетала Зинаида Матвеевна. – Где ж ты был-то?

– Где, где! Зачалился, вот и пропарился в бане до пяти утра!

– В бане? – удивилась Гаврилова. – Это ж какие бани по ночам-то работают?

– Эх, маманя! Ты прям как не своя! Ну, в гадюшнике, в ментовке был! Что ж тут непонятного!

– В милиции?! Это как же? Это за что же?! Моего сыночку в милицию?!

– Может, домой зайдём! – укоризненно заметил Геня.

– Да, да, тут как-то нехорошо о милиции говорить! Ещё соседи услышат! – И Зинаида Матвеевна, тяжело поднявшись, открыла дверь. – За что ж тебя в милицию-то, Генечка? – беспомощно спросила она.

– За что, за что! Варюху свою проводил, иду спокойно – думаю, успею на последнюю лектричку. И тут подходит ко мне фраер – сначала дай прикурить, потом рубь ему дай. Я говорю, нет у меня, а он мне – не гони тюльку и как даст по соплям! А чо мне делать – я давай его по батареям бить. Тут змея к водопаду подходит, а он не унимается – воротник мне оторвал. Я: «Ну, держись – я т-те ща бестолковку-то отремонтирую!», а он хвать меня за плащ – полполы отодрал, паскуда. Последняя змея ушла, и тут, откуда ни возьмись, чахоточные. Давай бирки проверять, туда-сюда. Короче, привезли нас в третью хату, под утро меня выпустили, я на железку и в Москву. Прихожу, а вас нет. Вот и сижу тут как тубик, вас поджидаю!

– Тубик, змеи, чахоточные, хаты... Это где ж такое есть? – с ужасом спросила Зинаида Матвеевна, не поняв из слов любимого сына ровным счётом ничего. – Генечка, а кто такая Варюха? У тебя ж Светочка вроде была?

– Она и есть варюха! – ответил Кошелев, недоуменно посмотрев на родительницу. – Ладно, мамань, забыли. Дай чо-нить похряпать, – потребовал он и, вздохнув, добавил: – Плащ только вот жалко.

– Ещё бы не жауко! Я за ним три часа отстояла! Последние деньги отдала! А теперь что – ни плаща, ни денег, а до зарплаты ещё пять дней – как хочешь, так и выкручивайся! – сетовала Зинаида Матвеевна, хлопоча на кухне. – И всё ж таки, Геня, ты не злись, но я так и не поняла, где ты ночью был? – тяжело вздохнув, воскликнула Гаврилова.

О той ночи стало известно спустя много лет.

В тот роковой день для нового, модного плаща, за которым Зинаида Матвеевна, отстояв в очереди ровно три часа, выложила последние деньги, произошло следующее. Геня, сказав матери, что он пойдёт «покантуется с корешами», «покажется Жеке Иванову», выйдя на улицу, к друзьям-приятелям решил не ходить, подумав, что те (даже Жека) его обновку не воспримут – более того, засмеют, отправился к тому человеку, который смог бы в полной мере оценить и Геню, и его модный плащ по достоинству. Кошелев направил стопы свои в поликлинику, где медсестрой работала его обожаемая Светлана, которую он любя называл «варюхой».