Едва Евгения поняла это, как камень свалился с ее сердца. Она этой ночью неудержимо мечтала об одном: сделать счастливым Глеба, стать счастливой самой.

– …Замерзла? – Глеб обнял ее за плечи.

Этим сентябрьским утром и вправду было холодно – лето кончилось в один миг.

– Нет, ничего… – улыбнулась она. – Ты не торопишься?

– У меня куча времени… Встреча начнется только в два.

О том, что сегодня в одном из Центральных домов книги пройдет прощальная встреча с российскими читателями Фридриха Бергера, Евгения тоже была в курсе.

– Я читала роман твоего Бергера – «9 евро». В твоем переводе, наверное?

– Да, я его переводил.

– Мне понравилось! Когда читала, даже не думала, что встречу человека, который работал над этим текстом. А Бергер – он какой в жизни? – с любопытством спросила Евгения.

– Фридрих – большой ребенок, – усмехнулся Глеб. – Знаешь, из тех людей, которым нужна сильная рука. Ежовые рукавицы. А так – без контроля – он пропадает… Делает что хочет и тем самым губит себя.

– Разве контроль – хорошо? – удивилась Евгения. – Я вот совершенно не могу, когда мною командуют!

– У всех по-разному. Нет общих правил для всех.

– А… А Нина командовала тобой? – осторожно спросила Евгения.

– Не напрямую. Она знала мой характер и очень ловко манипулировала мною, – спокойно, не увиливая, ответил Глеб. – Я, по сути, позволил себе быть ее марионеткой. Не самая лучшая роль для мужчины…

– Ты любил ее, потому и не замечал ее манипуляций.

– Я очень любил ее, – с силой произнес Глеб. – Лучше не спрашивай о ней больше… Не хочу говорить о Нине. Я тебе рассказал – и все, давай забудем.

– Давай, – кивнула Евгения. – Только я вот еще что хочу сказать, напоследок… Ты не переживай, не терзай себя.

Глеб остановился и, нахмурившись, посмотрел Евгении в глаза.

– …Не думай о том, что тебя предали, что столько лет прожито зря, отдано женщине, которая… которая не оценила твоей любви, – торопливо продолжила Евгения. – Ничего не зря. Ничего не пропало.

– Почему? – быстро спросил Глеб.

– Потому что… потому что дело даже не в Нине.

– А в чем?

– В том, что любовь была в тебе. Неважно даже к кому… Любовь всегда была в тебе, и это самое прекрасное чувство. Она была, любовь, – в тебе, – повторила Евгения эти слова, точно заклинание, глядя Глебу в глаза. – Ты понимаешь?

Глеб некоторое время молчал… Потом по его губам пробежала судорога. Рассердился? Но он вдруг обнял Евгению.

– Ты такая хорошая… Спасибо! – Он поцеловал ее.

Она ответила на его поцелуй, засмеялась. Потом он снова поцеловал ее. Они стояли посреди дороги и целовались. И такое безудержное, нестерпимое счастье охватило опять Евгению!

– Сто лет… сто лет не целовался вот так, посреди улицы. Как мальчишка…

– Стой! – внезапно замерла Евгения, глядя куда-то в сторону. – Вот же он, свет!

Она выхватила из кофра фотокамеру.

Впереди была лестница – по ней вдруг толпой повалили люди. Взрослые и дети разного возраста – с цветами, ранцами, бантами, в разномастной форме – то синей, то малиновой, то зеленой. Солнце падало на толпу сбоку, длинные тени бежали по ступеням… Все смотрели себе под ноги, лица – взволнованные, серьезные, скучные, сонные, недовольные, радостные…

Евгения защелкала фотокамерой.

– Наконец-то… Правильный свет! – объяснила она Глебу.

– Чем же это он правильный? – удивился он.

– Он жесткий. Утренний. Белый. Только ранней осенью может быть такой свет.

– Да. Сегодня первое сентября, – кивнул Глеб.

– Я люблю фотографировать людей, когда они спускаются по лестнице… Почему-то именно тогда раскрываются их характеры, появляется какая-то драматургия… Хочешь понять человека – посмотри, как он спускается по лестнице.

– Интересный тест! Я, кстати, обратил на тебя внимание именно тогда, когда ты спускалась по лестнице…

– Неужели? – удивилась Евгения.

– А помнишь, на набережной? Ты боялась опоздать, бежала… А я с Фридрихом тогда был, с Иваном Павловичем… Ты меня потом на катере сфотографировала.

– Точно! – обрадовалась Евгения. – А почему ты на меня обратил внимание?

– Наверное, свет правильно падал, – с легкой иронией произнес Глеб. Опять повернул Евгению к себе. – У тебя высокие скулы и верхняя губа – как лепесток цветка.

– Да?!

– Да. И ноги… Ноги нельзя было не заметить – они так шустро бежали по ступеням. И я, когда увидел тебя, подумал: вот бежит девушка моей мечты. Ко мне.

– К тебе…

Евгения забыла о том, что надо не пропустить правильный свет. Забыла обо всем. Она нежилась в утренних лучах солнца, подставляя лицо Глебу. Тот целовал ее, и эти поцелуи, смешиваясь с теплыми солнечными лучами, холодным сентябрьским ветерком, создавали удивительный эффект. Они заставляли напрочь забыть о работе. О том, что надо ловить мгновения…

Евгения сейчас сама находилась в центре такого мгновения, которое вдруг замерло, остановилось. И мгновение это было настолько прекрасным, что хотелось только одного – чтобы оно длилось вечность.

Но это было невозможно.

– Я есть хочу, – вдруг признался Глеб. – Пошли в какое-нибудь кафе, позавтракаем?

– Пошли, – вздохнув, согласилась Евгения. Все-таки мгновение нельзя остановить. Только ее фотоаппарат способен на это. А вот старая «лейка» какие фокусы умела творить…

В кафе они заказали блинчики с вареньем, кофе, Глеб еще потребовал себе яичницу с беконом… Они сидели в полупустом кафе, болтали, смеялись, потом Глеб с таким аппетитом набросился на свою яичницу, что Евгения засмеялась и снова почувствовала прилив безудержного счастья. Просто так, практически на пустом месте. Только от того, что Глеб ел с таким аппетитом.

Или, может быть, Евгения почувствовала будущее? Ведь должно быть в ее жизни еще одно замечательное утро?.. Например, когда они с мужем, давно и горячо любимым, будут сидеть на кухне и завтракать, болтать о всяких пустяках, смеяться…

Мгновение нельзя остановить, но зато они каждый раз новые. И ничуть не хуже предыдущих.

– Жизнь прекрасна? – весело спросила Евгения.

– О да, жизнь прекрасна! – с энтузиазмом согласился Глеб. – Знаешь, ты сегодня какие-то такие волшебные слова нашла для меня, что я… – Глеб вдруг замолчал, задумался о чем-то.

– Ты что? Ты… о Нине опять вспомнил?

– Нет. Нет… Знаешь, о ком я сейчас подумал?

– О ком?

– О Зине. О той женщине, которая жена Валентина…

– Жена любовника? И что?

Глеб повертел вилку в руке, отодвинул тарелку.

– Мне ее жалко. Она ведь тоже… была обманута. Я-то ладно, я мужик, я переживу… Да и детей у нас с Ниной не было, за которых сердце болит, которых делить пришлось бы. Но она, Зина… Она показалась мне такой нежной, беспомощной – словно птичка, – задумчиво пробормотал Глеб, глядя в сторону. – Ее это знание, пожалуй, может убить. Знание того, что муж столько лет жил на две семьи.

– Вот именно – зато у Зины есть дети! – не согласилась с Глебом Евгения. – Есть ради чего жить, кого любить. Пусть муженек ее никчемный, но он подарил ей детей. Это ты остался ни с чем. И потом, ты же сам говорил, что Валентин не собирается бросать жену?

– Не собирается, да, – кивнул Глеб. – Похоже, она дорога ему. Он раскаивается. Но что будет, если она узнает?

– Она не узнает. Ты же ничего не сказал ей?

– Нет.

– Ну вот… Откуда же она узнает?

– Ты права. Все, все. Не будем об этом… Делать мне больше нечего – за чужие ошибки переживать! – Глеб усмехнулся и прижал Евгению к себе.

* * *

Девять тридцать утра.

Валентин с Зиной пару минут назад вернулись домой. Иван ушел в институт, к первой паре, а они только что проводили Лизу в школу и отвели Санечку в сад.

Валентин очень ждал этого момента – когда они наконец останутся с женой одни. Вчера поговорить не удалось, рядом все время были дети, утром – суматоха, беготня… Зина вела себя как обычно, только все время молчала. Никто из детей ничего не заметил, один Саня сказал, что мама грустная, на что Валентин ответил сыну: маме грустно оттого, что ее дети так быстро выросли.

Зина вошла в гостиную, где обычно собиралась вся семья, села на диван и сложила руки на коленях. Она по-прежнему смотрела отрешенно, отвечала не сразу. Села и стала смотреть, как ветер треплет занавеску возле открытой балконной двери.

– Зина. Зина! Давай поговорим… Зина… Я тебя люблю.

Она молчала и, полуоткрыв рот, смотрела на занавеску. В жене было столько детского, бесхитростного, трогательного… У Валентина мутилось в голове от жалости к ней.

Там, за распахнутой балконной дверью, светило яркое солнце, доносилась музыка – наверное, в близлежащих школах еще продолжались торжественные линейки. И небо. Ярко-синее, пронзительно-ясное небо до горизонта. Из их окон открывался хороший вид, на всю Москву. Это потому, что поблизости был парк, а не дома… Дома перегородили бы всю перспективу.

– Зина, тебе не о чем переживать. Ты слышишь? Я никогда тебя не брошу, – настойчиво продолжил Валентин.

Зина облизнула губы.

Валентин взял ее за руку, причем руку жена не вырвала – так и продолжила сидеть, уставившись на занавеску.

– С той женщиной у меня все кончено. Ты слышишь? Я никогда не встречусь с ней больше.

Она молчала. Потом прошептала почти неслышно:

– Пить…

– Что? Ты хочешь пить? Давай я тебе чаю сделаю…

– Пить.

– Воды? Сейчас принесу воды. – Валентин рванул в кухню. Хоть чем-то, хоть такой малостью – стаканом воды – он желал доказать жене свою любовь.

Налил в стакан кипяченой воды, бросил туда дольку лимона. Это он недавно по телевизору видел, что даже простую воду можно подать очень красиво… Поставил стакан на поднос, вошел в гостиную.

Зины на диване не было.

Валентин отправился в другую комнату, где Иван с Санечкой жили. Никого. В спальне – никого. У Лизы в комнате – никого.