Она вдруг окончательно осознала, что не откажется от Глеба по доброй воле. К черту принципы!

Пожалуй, в эти мгновения Евгения перестала себя узнавать…

Она пропала.

Она, такая правильная и честная, потеряла голову из-за женатого мужчины. У этого мужчины был брак длиной в двадцать лет – невероятная цифра… И дети. Хотя Евгения не спросила Глеба о детях! Впрочем, наплевать – даже наличие многочисленных малюток ее теперь не остановит. Она больше не стала задавать Глебу вопросов о его личной жизни.

Она пропала!

Что было дальше – Евгения запомнила как-то смутно. Кажется, они с Глебом быстро, не договаривая фраз и понимая друг друга с полуслова, с полунамека, обсуждали, что будут делать дальше.

Ехать к Глебу нельзя. Евгения даже не спросила почему. И так ясно.

Значит, надо ехать к Евгении. Прекрасно. Проблем нет. Они вернулись на стоянку, сели в машину, поехали, продолжая говорить полуфразами: «Туда же?» – «Да… но лучше с внутренней стороны Садового…» – «А помнишь, там, на катере…» – «Ты сначала отшила меня, а потом…» – «Я вернулась… к тебе!» – «Я все время думал о тебе…» – «Я тоже, знаешь… делаю что-то, говорю с людьми, а в голове одно и то же…» – «Ты, ты, ты. Одна ты…» – «Один ты…»

Дорога, ночные улицы Москвы – фонари, огни рекламы, здания с подсветкой… «Как красиво, да?..» – «Я люблю этот город…» – «Люблю и ненавижу… Этот центр!» – «Пробки, да? Днем тут не проехать…»

Последний поворот перед ее домом. Двор. Подъезд. Лифт. Прихожая. Комната.

Только тогда Евгения вздохнула с облегчением, только тогда начался отсчет реального времени, когда каждая минута, каждая секунда были наполнены смыслом.

Евгения никогда не считала себя страстной женщиной, до этого момента ей казалось, что она знает о себе все. Она думала, что она – из тех рассудочных особ, которые больше заняты собой и своей карьерой (творчеством), чем мужчинами и любовными переживаниями. Да и брак с Толиком не способствовал развитию романтических иллюзий…

Но, оказывается, она ошибалась.

Она могла потерять голову… Она могла любить.

Обнимая Глеба, Евгения смеялась и плакала. Она то шептала, то кричала. В первый раз в жизни она была самой собой. В первый раз забыла о фотографии, о композиции, дифракции, балансе белого, выдержке и диафрагме. Она забыла о своей драгоценной «лейке». Она словно родилась заново. Очистилась от всего.

Да, именно такое ощущение не покидало Евгению всю эту ночь, будто ее несет волнами, переворачивает, трясет, кувыркает – какая-то стихия. Океан? Да, больше всего похоже на океан. Ее то тянет в глубину, то бросает на поверхность. Волны гладят, трут, полируют ее кожу – с ног до головы.

И нет больше сил выносить это непрерывное движение, но и усталости тоже нет…

А потом эти волны вынесли Евгению на берег, опустили на мягкий песок.

Она лежала на берегу – обнаженная, легкая, чистая – такая чистая, что даже душа была отмыта до скрипа, до первозданной прозрачности. Спокойная. Она словно родилась заново.

…Под утро, прижимаясь щекой к груди Глеба, Евгения поняла, что хочет быть его женой и хочет родить ему ребенка. Вот так, сразу, после одной ночи, после первого свидания – Евгения уже знала, как должно все быть.

Толик, наверное, опять назвал бы это ее желание утробным, отвратительным, убогим – желанием самки. Бабьей мечтой. «Ну вот, нашла себе мужика, вцепилась в него, рожать даже собралась… Не зная этого мужчины вообще – кто он, что он, какой у него характер и многое другое, – взяла да распланировала уже свое будущее! Причем готова семью чужую разрушить, двадцатилетний брак…» – вот что сказал бы Толик.

«Допустим, семьи я рушить не буду, – мысленно возразила ему Евгения. – Я просто… я просто рожу от Глеба ребенка. Ты ведь в курсе, Толик, я всегда мечтала о ребенке!»

«Очень просто! А каково будет той несчастной, как ее там… Нине?!»

«Я люблю. Я люблю. Я так счастлива…»

«Любовь с первого взгляда? Не смеши меня, Евгеника!»

«Я люблю. Я люблю этого человека. И я так счастлива…» Евгения улыбнулась, потерлась щекой о грудь Глеба. Он, сонно вздохнув, погладил ее по голове.

Евгения закрыла глаза и тоже уснула. И даже во сне ее не покидало какое-то волшебное ощущение. Ощущение радостного покоя. Счастья…

* * *

Грохот. Звон разбитой посуды.

– А? Что? – Глеб оторвал голову от подушки.

Евгения быстро передвигалась по комнате – уже упакованная в темный брючный костюм, – одной рукой она нажимала кнопки на сотовом, в другой держала серо-розовый платок. На полу лежали осколки разбитой чашки.

– Да, Геннадий Юрьевич, снимки я вам отправила… Сейчас приеду в редакцию, и мы все обсудим. До встречи…

Евгения нажала на кнопку отбоя, отбросила сотовый и принялась перед зеркалом наматывать на голову платок – завязанными концами назад. «Очень стильно…» – машинально подумал Глеб. Потом спросил:

– Ты куда?

– Я ухожу… дела! Главред одного журнала ждет меня.

– Я могу отвезти тебя.

– На метро быстрее! О, как я опаздываю…

– А вечером?

– Что?

– На этот вечер ничего не планируй. Ты мне нужна, – строго, непреклонно произнес он.

Вместо ответа она засмеялась и торопливо, нежно поцеловала Глеба, обдав его лицо какими-то свежими, цветочными ароматами. Это был ее ответ, как понял Глеб. «Мне приятны твои слова, – словно ответила ему Евгения этим поцелуем. – И ты мне – нужен… Я буду ждать встречи с тобой!»

– Да, кстати! Вот… можешь забрать. Это твое! – Евгения поставила на стул большой портрет в раме. – Все, пока-пока…

Она выскочила из квартиры, точно метеор.

Глеб сел на кровати, потер виски.

Он все-таки добился своего. Он нашел ее, девушку своей мечты. Глеб вспомнил события вчерашнего вечера и засмеялся.

«Какая она милая… какая хорошая… Евгения. Она чудесна!»

Он встал, босиком прошлепал к стулу, перешагнув осколки разбитой чашки (посуда бьется только к счастью!), взял в руки портрет. Это был его портрет, сделанный в технике сепии.

На снимке Глеб сидел вполоборота, у борта катера, и смотрел куда-то в сторону набережной. Странно было смотреть на себя со стороны. Таким его видела Евгения. «Настоящий фотопортрет. У меня такого никогда не было, – удивленно подумал Глеб. – Евгения – талант… Хотя она мне здорово польстила!»

Он решил вернуться к себе домой, побриться, привести себя в порядок, а потом позвонить Евгении и встретить ее.

…В одиннадцатом часу утра Глеб был уже дома.

Но едва только он переступил порог, зазвонил его сотовый. «Евгения!» – мгновенно подобрался Глеб, но вместо номера Евгении увидел на экране улыбающееся лицо жены. Нины.

…Холодная, черная вода, на поверхности которой плавают сигаретные окурки, обертки, мертвые листья. А там, под черной жижей, на дне водостока, лежит обручальное кольцо и все двадцать прошедших лет…

Глеб на звонок не ответил, он все это время, пока пиликала мелодия вызова, пристрастно разглядывал лицо жены на экране.

Чужое, незнакомое лицо. Красивое, но неприятное. Очень неприятное.

– Да-а, дела… двадцать лет в ж… не засунешь! – пробормотал Глеб. Иных слов при всем своем высшем филологическом образовании (МГУ) и многолетнем опыте переводчика Глеб сейчас подобрать просто не смог.

И вспомнил: он-то уже распрощался с женой, а она с ним – еще нет. Даже более того – Нина ни о чем пока не подозревала. Она не догадывалась, что Глеб уже все знает про нее. Вчера после признания Светы Злобиной у Глеба был порыв убить Нину, но желание это прошло, а встреча с Евгенией вообще смягчила сердце.

Глеб отбросил телефон. Выпил кофе, побрился. Нашел в шкафу стильный итальянский костюм… Он готовился к встрече с Евгенией, он хотел нравиться ей, но – не думать о Нине уже не мог. Опять накатило.

Двадцать лет. Двадцать лет, боже мой…

Глеб нашел бумажку, на которой Света написала адрес Куделина – адрес, по которому сейчас находилась Нина. И вышел из дома лишь с одной-единственной мыслью – заглянуть Нине в глаза.

…Через час Глеб уже входил в подъезд многоквартирного дома в Сокольниках. В подъезд Глеб проник беспрепятственно – там шел ремонт, красили стены.

На шестом этаже, куда поднялся Глеб, тоже полным ходом шла покраска. Восточные люди в спецовках энергично замазывали стены нежно-розовым колером…

Глеб нажал на звонок у нужной квартиры, и через мгновение дверь распахнулась.

– Опять! Я же сказал, мы не нуждаемся в ремонте… Ой, вы кто? – На пороге стоял невысокий полный мужчина, с изрядными залысинами надо лбом, в длинном махровом халате.

Стоило Глебу увидеть этот халат, как у него сжалось сердце. «Сука… живут тут, как муж с женой! Сука, сука, сука…» Глеб не подозревал, что может так ненавидеть жену. Это была даже не ревность, а… а именно ненависть, в чистом виде.

– Куделин? – коротко спросил Глеб. Впрочем, в том, что перед ним сейчас любовник Нины, он не сомневался. Он это, гад, те же вылупленные глазки, те же кудри на висках… Как и у того мальчика на старом фото.

– Да-а… А вы кто, простите?

– Я Глеб. Глеб Мазуров.

В глазах мужчины мелькнул первобытный ужас. То, что Валентин Куделин так напугался, тоже являлось подтверждением его вины. Подтверждением того, что Куделин был любовником Нины.

Услышав, кто стоит перед ним, Куделин попытался захлопнуть дверь, но Глеб молниеносным движением толкнул дверь и ворвался в прихожую.

– Ой… – едва слышно, с неизбывной тоской в голосе прошептал Куделин, сделал шаг назад и споткнулся о чемодан.

Краем сознания Глеб, кстати, отметил, что вся прихожая была завалена сумками и чемоданами, в углу валялся ворох одежды…

– Где она? – мрачно спросил Глеб. – Где эта сука?..

И Глеб, не владея собой, обеими руками вцепился Куделину в горло. Любовник жены захрипел, его глаза закатились под лоб, но Глебу было уже все равно… Он ни о чем не думал, он собой не владел.