Спустилась, подняла голову и увидела Глеба.

– Привет, – растерянно и немного смущенно сказала Евгения.

* * *

– Привет! – ответил Глеб и улыбнулся. До последнего момента он сомневался в том, что Евгения придет. Нет, он верил, что она появится в его жизни – рано или поздно, но никак не ожидал, что это произойдет с такой армейской точностью – ровно через десять минут, как она и обещала. Хорошо, что Глеб успел все сделать.

А что он должен был сделать?

…Глеб, поговорив с Евгенией, нажал на кнопку отбоя. Вышел из машины, остановился у водостока, прикрытого чугунной решеткой. Внизу шумела вода, мелькали опавшие листья…

Глеб снял с пальца обручальное кольцо. Минуту медлил – но не потому, что сомневался в том, правильно ли он поступает. Скорее он хотел прочувствовать момент, всю его важность.

Глеб аккуратно бросил кольцо.

Дзынь! Оно ударилось о решетку, подпрыгнуло, перевернулось и провалилось вниз – точно между чугунными перегородками.

Бульк…

Глеб наклонился, вгляделся – кольца не было видно. Там, под решеткой, переливалась черными отблесками вода, на поверхности плавал легкий мусор в виде листьев, окурков и бумажек… Глеб не хотел, чтобы его кольцо хоть кто-нибудь, хоть когда-нибудь нашел. Пусть кольцо унесет вместе с потоками дождевой воды далеко-далеко, в московские подземелья, куда даже диггеру Акиму Петрову нет пути.

– Оп… – пробормотал Глеб с иронией. – Какая досада… Я потерял свое кольцо, Нина.

Далее, расправившись с обручальным кольцом, Глеб огляделся и обнаружил в двух шагах от входа в супермаркет цветочную палатку.

Подойдя к палатке, мужчина опять задумался. Он всегда дарил Нине шикарные букеты. Охапки цветов – богатые и красивые… Иных букетов Нина не признавала. Сколько Глеб помнил, он всегда просил продавцов в цветочных увязать ему сноп из нескольких десятков цветов. Или покупал сразу цветочную композицию в корзине – такие обычно дарят оперным дивам… Расплатившись, Глеб волок эту красоту в дом, на прощание выслушав от продавщицы завистливо-восхищенное: «Господи, как же повезло вашей супруге!»

Преподнести Евгении такой же сноп или – всего один цветок?

Но снопы Глеб сейчас, в один миг, вдруг возненавидел. Пошлость и театральщина. Такие букеты действительно прилично дарить только актрисам, оперным дивам да еще, пожалуй, древним старухам, справляющим столетний юбилей, чтобы нежные лепестки оттенили морщины и тусклый румянец юбилярш. Для первого свидания снопы не годятся.

Нет, пусть будет один цветок. Но какой?

Нина любила пунцовые, темно-красные, темно-малиновые тона – густые и тревожные… Она считала их благородными, а все прочие цветочные оттенки презирала. Может, она и права.

Но сейчас Глебу хотелось подарить Евгении не то, что предписывалось правилами, не то, что он привык покупать, а то, что он хотел. Если теперь он, Глеб, свободен, то глупые правила ему не указ. Если Евгения – такая, какой он себе ее представляет, – она поймет его, она не будет высчитывать на калькуляторе, жлоб он или не жлоб…

Глеб выбрал желтую розу. Не совсем желтую, а с легким бежевым, песочным, теплым оттенком… Он так захотел, именно к этому цветку потянулось его сердце.

Вернулся к машине, посмотрел на часы. «Нет, наверное, она еще не скоро…» Он случайно поднял голову, ветер дунул ему в лицо, и он вдруг увидел Евгению. Она спускалась к нему по ступеням.

Это все было когда-то…

Во-первых, ветер – теплый, сильный. Во-вторых, августовское солнце. В-третьих, кроны деревьев – еще густые… Но ветер уже срывал с них первые пожелтевшие листья, уносил их куда-то. Первый урожай осени. Небо – прозрачное, ярко-синее, в легких золотых облаках. Девушка, бегущая по ступеням вниз.

В один миг Глебу стало легко на сердце. Странная пустота сейчас царила у него в груди, пустота, которая вот-вот должна была чем-то заполниться. Чем-то прекрасным, цвета золота… Или первой осенней листвы? Или – нежно-желтым, бежево-песочным, как лепестки розы, которую он сейчас держал в руках?..

Любовью. Вот чем должна заполниться эта пустота.

Потому что это все было когда-то. Но не сбылось. И вот повторилось много-много лет спустя – как подарок судьбы…

А о том, что Евгения его обманула, что она морочила ему голову, Глеб забыл. Ерунда какая… Бывают обманы и пострашнее. Бывает ложь длиной на всю жизнь. Ложь, от которой остаются незаживающие шрамы на сердце.

Правда заключалась в другом. В ее, Евгении, верхней губе, похожей на лепесток, и в ее скулах – высоких, четко очерченных, нежных. А все остальное, о чем рассказал ее бывший муж, было неважно.

Глеб всегда, с юности, стремился к этим губам, этому нежному лицу и, вот, спустя годы и десятилетия, добился своего.

– Привет, – растерянно и немного смущенно сказала Евгения, подойдя к нему.

– Привет, – ответил Глеб и улыбнулся. На Евгении было какое-то удивительное платье, которое очень шло ей, и опять та же прическа, делающая ее лицо таким милым, таким беззащитным… Роза, которую Глеб протянул Евгении, поразительно подходила к оттенку ее кожи, к цвету ее платья…

– Ой, какая прелесть… – Евгения взяла цветок, уткнулась в него носом. Потом, с места в карьер, начала с оправдательной интонацией: – Глеб, я должна извиниться. Так глупо все получилось… Я сейчас все объясню. Толик, мой бывший муж, он такой… мне его жалко, но он эгоист и сволочь…

Глеб опять улыбнулся и прижал палец к своим губам – молчи. «Не надо. Не оправдывайся. Не объясняй ничего!»

Евгения мгновенно замолкла, глядя на Глеба широко раскрытыми глазами.

– Я косынку твою нашел, – сказал он и достал из кармана невесомую, шелковистую ткань.

Евгения поморгала. Потом раз – переключилась, обрадовалась:

– Да, моя косынка… Я ее где-то тогда и посеяла! Спасибо…

– Я видел твои фото в галерее Тыклера. Потрясающе…

– Так у меня и твой портрет есть! Очень удачный! – радостно сообщила Евгения.

– Откуда? Разве ты меня фотографировала? – удивился Глеб.

– Я все подряд снимаю. Кстати, поехали на Воробьевы горы, а? На смотровую площадку.

– Поехали, конечно.

Они сели в машину Глеба. Евгения то и дело подносила цветок к лицу, нюхала, вздыхала, счастливо улыбалась…

Самое интересное – и Глеб был счастлив, точно мальчишка. Просто так, на пустом месте – только от того, что Евгения пришла на свидание.

И это – несмотря на то, что сегодня он узнал, что Нина двадцать лет любила другого мужчину. Что его жена – дрянь, каких мало. По сути, сегодня Глеб понял, что вся его семейная жизнь – коту под хвост. Двадцать лет потрачены зря. Пропали. Словно он провел их в ледяном дворце. В каземате, в заключении. Отрезанный от всего мира.

«Но сегодня все равно хороший день – я вырвался на свободу!» – усмехнулся Глеб, ведя машину и время от времени поглядывая на Евгению.

Он вдруг стал чувствовать цвета, запахи, слышать звуки. Видеть людей. Он вспомнил, что можно любоваться красивыми женщинами. Сочувствовать и переживать. Ненавидеть и радоваться…

Осколки заколдованного зеркала выпали из его глаз, из его сердца, и прежний Глеб – раб Снежной королевы – стряхнул с себя наваждение и очнулся для новой жизни.

* * *

…Ранний вечер. На смотровой площадке было столпотворение. Потом откуда-то появились байкеры – на мотоциклах всех возможных форм и конструкций… Взрослые мужики в косухах, казаках, бахроме, футболках с черепами – грозные и одновременно смешные этой своей опереточной яркостью.

Евгения то и дело щелкала фотоаппаратом. Байкеры потоком двигались в сторону области, их сопровождала милиция. Шум, гам, толпа зевак с тротуара бурно комментировала это зрелище.

Евгения пробилась назад – Глеб стоял у балюстрады, внимательно вглядывался в панораму города, что-то шептал…

– Что ты делаешь? – спросила Евгения.

– Считаю сталинские высотки. Гостиница «Украина», МИД, гостиница «Ленинградская»…

– Вон высотка на Котельнической, – подключилась и Евгения. – Их всего семь должно быть…

Они принялись дружно считать высотки, перебивая друг друга, указывая пальцами вдаль. Далеко внизу, по реке, шел теплоход, рассекая темно-синюю воду… Евгения сфотографировала и эту картинку.

А вокруг продолжала шуметь толпа – неподалеку располагались столы с сувенирами, чуть дальше бойко торговали мороженым.

– Ты для дела фотографируешь? – спросил Глеб с интересом. – Ты специально сюда хотела приехать?

– И да и нет… Август кончается. Хочется попрощаться с летом. А здесь, пожалуй, лучше всего это сделать, – объяснила Евгения.

– Пожалуй, ты права… Вся Москва как на ладони! – согласился Глеб.

– Только сегодня, только здесь – поймать эти последние краски лета, – продолжила Евгения. – Сохранить впечатление…

– Профессиональная камера?

– Да. Это хороший аппарат, современный… – Евгения с гордостью подняла вверх свой фотоаппарат с длинным съемным объективом. – Но… но моя старая «лейка»… Я ее лишилась, похоже, навсегда.

«Ну вот, кто о чем, а я… А я опять о своей «лейке»! Захочет ли он слушать?» – подумала Евгения.

Но Глеб смотрел на нее не отрываясь, он явно хотел слушать.

– У меня отец был фотограф и дед тоже… – опершись локтями о мраморные перила, начала Евгения. – А «лейка» – это прародительница всех современных фотоаппаратов, знаешь?.. Ее изобрел инженер Оскар Барнак, который работал на фирме Эрнста Лейтца… Дело было в начале двадцатых годов двадцатого века. Раньше ведь фотокамеры были огромные, громоздкие, неудобные, а «лейка»… «лейка» сделала фотографию массовой.

Кажется, Евгения волновалась – голос у нее вдруг задрожал. Глеб осторожно, ободряюще пожал ее руку. Евгения продолжила:

– У меня дед участвовал в Гражданской войне в Испании, против франкистов. Вместе с антифашистскими интербригадами. Вру, не воевал, а снимал все на пленку. «Гренада, Гренада, Гренада моя…»[4] Ему в тридцать восьмом подарили «лейку». Дед называл себя «лейкацитом» – то есть поклонником «лейки».