— Ты был как раз в том месте, куда, перепрыгнув через реку, приземлялись лошади, — объяснила ему Аксель. — Они старались обогнуть тебя, но некоторым ничего не оставалось, как нестись прямо на тебя.

Очнувшись, Антонен помнил только, что упал и лошади буквально втоптали его в траву. После этого вместо воспоминаний была черная дыра. Следующая картинка — лицо медсестры.

— Повезло, — твердо повторил Бенедикт. — Редкое везение, если хочешь знать мое мнение. Тебе могли раздавить грудную клетку или размозжить голову! К тому же у тебя даже не было времени испугаться, ты понимаешь это?

— Испугаться — нет, — согласился Антонен хриплым голосом.

Он с трудом проглотил слюну, горло все еще болело после интубации.

— Боже мой, какой ужас! — отозвалась Аксель.

— Не божись! — приказал Бенедикт.

Они сидели возле кровати и смотрели на Антонена, по-прежнему обеспокоенные его состоянием.

— Врачи не говорят, сколько времени пройдет, пока я смогу снова… скакать на лошади, — прошептал молодой человек.

— Не рано ли волноваться об этом?

— На восстановление понадобятся недели, если не месяцы, и все трое знали об этом.

— В любом случае этот сезон для тебя окончен, — снова заговорил Бен, — поэтому не спеши, не пытайся опередить время.

Он говорил со знанием дела. Он, который столько боролся ради того, чтобы снова начать ходить, и боролся напрасно.

— Меня заменит Ромен? — спросил Антонен у Аксель.

— Частично. Но он не сможет взять на себя все. Пригласим наездников со стороны.

— Ты оставишь за ним Макассара в гран-при?

— Да, — без раздумий ответила она.

Аксель давно хотела так поступить, но до сих пор официально об этом не объявляла. Каждое утро она наблюдала за своим любимым конем, и ей нравилось обращение Ромена, который умел добиться от коня максимума. Шли недели, ее убеждение крепло, и даже если Ромену пока еще не хватает опыта, для Макассара он идеальный наездник.

Избегая смотреть в лицо Антонену, она встретилась взглядом с Бенедиктом.

— Он действительно хорошо обращается с Макассаром, — заверила она, — а эти скачки будут основными. Но мы пришли не для того, чтобы говорить о лошадях. Скажи лучше, что тебе нужно.

— Ничего, спасибо, — ответил Антонен и закрыл глаза.

Из семьи у него был только отец, переехавший в Германию пять лет назад, с которым он не находил общего языка.

— Не дури! — прикрикнула Аксель. — Давай составим список.

Она вынула из сумки записную книжку и ручку, решив не обращать внимания на недовольное молчание Антонена.

— Телевизор у тебя есть, я могу принести радио, газеты и туалетные принадлежности. Что еще? Ромен забрал из раздевалки твои вещи, он передаст тебе часы и мобильный.

Он по-прежнему молчал, и она осторожно положила руку на забинтованное запястье.

— Антонен? Ты скоро вернешься…

Было легко понять, что он испытывает. Карьера его была внезапно и грубо прервана, он на месяцы выброшен за боковую линию. И потом, не будет ли он бояться сесть на лошадь? Дуглас вынужден был оставить скачки, помимо проблем с ростом и весом, из-за панического страха, испытываемого перед стартом.

— Если возникнут малейшие материальные затруднения, знай, что мы всегда рядом.

— Что до денег, я спокоен, — с усилием проговорил он. — Но спасибо, что предложили.

Из своих доходов он четыре года назад купил славный домик, за который рассчитывался в кредит, и подписал страховки, охватывающие все виды риска его профессии.

— Позвонить медсестре? — вмешался Бенедикт. — Если тебе нужно успокоительное — принимай, боль не способствует выздоровлению.

Аксель упрекнула себя в том, что не подумала об этом первой. Присутствие Бена сковывало ее, ей не удавалось вести себя в больничной палате естественно, и до сих пор она говорила общие фразы. Антонену, несомненно, было очень больно после длительной операции, во время которой ему складывали таз, к тому же из-за сломанных ребер он дышал осторожно, и, возможно, предпочел бы остаться один, чтобы справиться с болью. Однако он, должно быть, ожидал от Аксель какого-то порыва, нежных слов и жестов, но у нее их не было.

— Я приду завтра к обеду, — прошептала она.

Бен отправится за третьей группой — за жеребятами, а она сможет побыть с Антоненом наедине.

В машине, когда они выехали на дорогу, ведущую к Мезон-Лаффиту, дед изрыгнул целый поток проклятий вперемешку со вздохами.

— Да, я знаю, я говорил тебе не делать этого, но я беспомощный старик, я имею право! Откровенно говоря, этот несчастный случай — катастрофа и для бедного Антонена, и для нас. Ты действительно доверишь Макассара Ромену?

— Кстати, первым посадил его на этого коня ты.

— Для тренировок, но не как наездника на гран-при от Мезон-Лаффита!

— У него получится, я уверена, — ответила она сухо.

— Не сердись по пустякам, моя красавица, мы всего лишь обсуждаем, а решаешь ты.

Он с недовольством рассматривал лес, мелькавший вдоль трассы.

— Поскольку ты во мне не нуждаешься, — добавил он через мгновение, — я вернусь в Лондон после бегов Макассара. А пока что пообещай мне одну вещь: ты не будешь проводить целые дни у изголовья Антонена. Его будут навещать товарищи, и я не хочу, чтобы поползли слухи.

Это был первый случай, когда он вмешался в личную жизнь внучки. Вместо того чтобы напомнить, что она уже взрослая, Аксель предпочла со смехом ответить:

— Я и не знала, что ты реагируешь на слухи, Бен!

— Ты права, мне на них наплевать, я просто неверно выразился. Послушай, я не хочу ни задеть тебя, ни как-то настроить, только… Антонен очень милый парень, но я надеюсь, что ты не планируешь с ним ничего серьезного.

— Почему?

— Ты заслуживаешь лучшего, Аксель.

— Потому что он наездник?

— О боги, нет! Просто у него нет… Он не того масштаба. Это не солидный мужчина, он не для тебя. И потом, такая сделка для него слишком выгодна. Жениться на барышне Монтгомери — он мечтает об этом, и это понятно. Но ты никогда не будешь знать, какая доля на весах его чувств отводится конюшне, будешь сомневаться, и это испортит тебе жизнь.

Сжав зубы, она заставила себя не возражать. То, что Бен только что сказал, она повторяла себе так часто, что в итоге даже порвала с Антоненом. Порой она сожалела об этом, как в тот июньский день, когда уступила желанию снова оказаться в его объятиях, или в Отей в момент его падения, потому что испытанный страх заставил ее поверить, что она его любит.

— Будь спокоен, — тихо сказала она, — я все это знаю и не строю серьезных планов относительно Антонена. Это просто…

— Интрижка? Тем лучше. Делай, что хочешь, ты у меня взрослая.

Утверждение было правдивым лишь наполовину. Конечно, Бенедикт давал ей свободу, начиная с раннего возраста, — из стыдливости, а еще потому, что считал себя слишком старым, чтобы понять девочку-подростка. Но ему все-таки случалось диктовать ей кое-что. Антонен входил в число запретного, как запрещено было садиться на лошадь или отправляться в путешествия. «Нельзя быть тренером скаковых лошадей по совместительству!» — имел он привычку повторять. Аксель, влюбленная в свое дело и готовая принести великие жертвы, безропотно покорилась, тем не менее с годами она не так легко переносила авторитаризм Бена.

Мыслями она была рядом с Антоненом, одиноко лежащим на больничной койке. Да, к нему будут приходить друзья-наездники, огорченные тем, что случилось с ним, и одновременно счастливые, что они не на его месте. И потом, друзья не заменят ни матери, ни жены. Его не согреет ни настоящая нежность, ни любовь, которая утешает и ободряет.

Они ехали по авеню, которая вела к конюшне. Первое, что Аксель увидела, переступив порог, была новая будка, нелепо выглядевшая посреди двора, и лежащая перед ней немецкая овчарка.

— Это еще что такое? — прогремел Бенедикт.

— Думаю, Констан купил собаку, — ответила она.

— Ты шутишь?

— Бен…

Она в упор смотрела на него. Он возмущенно передернул плечами.

— Чудесно, я больше ничего не скажу! Но если эта псина испугает хоть одну лошадь, то окажется в приюте ОЗЖ[6]. Иногда я думаю, не лучше ли будет переехать к Джервису насовсем…

Констан подошел, чтобы открыть дверцу машины, именно в тот момент, когда Аксель звонко рассмеялась.

* * *

Дуглас, обхватив голову руками, сидел за столом кухни в крайне угнетенном состоянии. В Мезон-Лаффите не говорили ни о чем другом, кроме как о несчастном случае с Антоненом, и, выйдя за газетами, он наслушался немало. Люди, которых он знал, те, что имели отношение к миру бегов, намеревались посетить несчастного с цветами и шоколадом.

Дуглас к этому миру больше не принадлежал. Но еще несколько лет назад они делили и скачки, и веселье, и танцы в кабачках, и пирушки, и трудные пробуждения. Антонен был старше его и, не скупясь на советы, помогал юноше дебютировать в скачках. В то время Дуг считал его чуть ли не старшим братом, но так продолжалось до тех пор, пока Антонен не начал строить глазки Аксель. Во время бесцельных прогулок по парку Дуглас не раз видел Антонена, но не подходил к нему.

В номере Paris-Turf его внимание привлекла фотография, запечатлевшая падение в реку. Он сам пережил подобные моменты и сохранил о них ужасные воспоминания. Падать, чувствовать, как в тебе что-то ломается, ожидать «скорую помощь», которая приезжает медленнее, чем нарастает боль…

Дуглас закрыл журнал, чтобы не видеть снимок. Даже если бы по мановению волшебной палочки он имел возможность вновь стать наездником, он бы этого не захотел. Лошади… У него больше не было желания скакать на них, но он так скучал по ним! Парадокс, не оставляющий выбора. Мрачный Этьен тайком наведался к нему накануне, и Дуглас снова увильнул, избегая скандала, потому что не хотел иметь этого типа в числе своих врагов. Нет, все, чего он желал, и желал все более отчаянно, — это выбраться из болота, в котором он завяз. Жить настоящей жизнью, строить планы, видеть будущее и иметь деньги. Не считать Бенедикта несносным, не ждать ни его смерти, ни наследства.