Пока я сидела в позе эмбриона и гадала, он похитил меня или не он, и кого я кастрирую первым, как только доберусь до садовых ножниц, висевших на стене и ждущих своего часа, засов двери наверху заскрипел. Следом заскрипели и ступеньки на лестнице.

Я напрягалась и уставилась в сторону издаваемого шума.

– Розетка-мармазетка, – раздался томный бас, а следом на лестнице показался и его обладатель. Вольф всю эту адскую дребедень задумал. Кто же еще… Адекватный человек бы до такого не додумался. А Вольф априори не может быть адекватным, потому что в принципе никогда им не был. – соскучилась ли ты за своим толстым и упругим штемпелем, Розетка?

Я хмуро покосилась на него и прищурилась, с усердием накапливая в себе поток агрессии, чтобы потом, когда Вольф освободит меня, вылить на него все это одним махом. На самом же деле я была рада, что это Вольф, а не настоящий маньяк. Хотя, после такого поступка нормальность Вольфа ставится под большое сомнение.

– Нет? А толстый и упругий штепсель очень соскучился по тебе. Одно метался и ждал, когда же электричество дадут, когда же потремся друг о друга…

Вольф подошёл к клетке и, просунув руку туда, с выражением горделивой победы на лице сорвал с меня кляп.

Ура, мой рот получил право высказаться. Чем я и воспользовалась.

– Можешь об стену потереться. Головой. Придурок. И сунуть свой штепсель в канистру с бензином. А затем поджечь.

– Зачем штепсель в канистру? Он же вонять будет. – Вольф с издевательским оскалом, напоминающим улыбку антигероя, присел на корточки рядом с клеткой и пытливо заглянул вовнутрь. – Ты как там? Отошла от вчерашнего?

– От чего именно отошла? От того, чем ты отравил меня вчера? Я на тебя в суд подам, гаденыш! – возмутилась я и принялась срывать зубами скотч с рук, активно пытаясь высвободиться. – Или от того, что ты натворил ещё вчера и до сих пор творишь? Какого хрена, Вольф? – я бы попыталась развести руками для пущей достоверности своего негодования, если б те не были накрепко замотаны. Но я старалась поскорее исправить положение, а потому продолжала грызть скотч.

– Не пытайся, Розетка. Зубы только испортишь. Я тебя все равно свяжу, если освободишься раньше времени.

– Чем?

– Чем, спрашиваешь? Ты действительно хочешь знать, чем я тебя свяжу? Хм… – Вольф перевел пытливый взгляд на стену, а потом повернулся и вновь принялся рассматривать мое ничем неприкрытое тело. – К примеру, вон той веревкой. Видишь верёвку, Розетка? На стене висит, узлом завязанная. Лассо этакое. Как раз для тебя, непокорной.

– За что? – я недоверчиво покосилась на него, а потом на лассо.

– За придурка, гаденыша, крошика и много кого ещё. Так и поступим. Но позже. Сейчас у меня есть кое-какие дела. – Вольф хлопнул по коленям и выпрямился, встав в полный рост.

Его наглая и бессердечная выходка заставила меня всерьёз разозлиться.

– Ты, что, уходить собрался? А ну выпусти меня, скотина! Сейчас же, слышишь???

– Нет, не слышу, Розетка. – вполголоса и с ухмылкой отвечал Вольф на мои истеричные требования. – А знаешь, что именно я не слышу от тебя, а должен?

– Что?

– Слова любви, о которых ты распиналась совсем недавно. Ну и банальное "любимый" вместо "придурка". Я скоро вернусь. А ты посиди и подумай, что не так с тобой и с нами.

– Дай мне хотя бы какую-то одежду! Я ведь и застудить ценное место могу здесь!

– Хм… А ведь действительно, ценные места надо беречь. Только что бы тебе дать… – Вольф на несколько мгновений замолк, а потом снял с головы черную бейсболку и бросил в клетку. Та через прутья не попала, шлёпнулась рядом.

– Ты совсем болван? Хочешь, чтобы я щеголяла в одной кепке? На кой хрен она мне сдалась?

– Прикрывать ценные места. А самое ценное – это голова. Остальное можно вылечить, а вот если голова больная, то никак.

– По себе людей не судят. Садист шизанутый.

– Как говорится, на рынке два дурака. Один из них продавец, а другой – покупатель. Пусть мы оба тронулись, но ведь кто первый, того и тапки. До встречи. Подумай о том, что я сказал. В противном случае настанет час тяжёлой артиллерии.

Вольф, отъявленный подлец и конченная сволочь, кинул меня, бросив в беспомощном положении. Ушел и дверь за собой запер. Оставил меня в проклятой тесной клетке, в этом чертовом подвале совершенно одну.

Слов любви ему надо, видите ли…

Унижать захотел меня, в клетке держать, пока не начну серенады ему петь? Понравилось с грязью меня ровнять, что ли??? Извинений Вольф ждёт, слов приятных.

Не дождется!

Только выберусь отсюда, он никогда меня больше не увидит! В конце концов, ему бы тоже извиниться не мешало бы за все, что он говорит и делает. А не вот это вот все… Я может и провинилась в чем-то, может и палку перегнула словесно, но мне нужны вовсе не такие оригинальные методы перевоспитания и не настолько жесткое наказание за провинность. Я ведь не только по-плохому понимаю, но и когда ко мне по-хорошему, тоже.

Глава 17

От Розы

Вольф не возвращался долго. Я уже и ноги себе размотала, и руки, и в матрас завернулась, чтобы стать подобием хот-дога и несколько раз уснуть успела, а он все не торопился.

Но когда я в очередной раз уснула, а затем проснулась на столе распластанная и обездвиженная веревкой, которую обещали еще с утра, стало вовсе не до шуток. Лучше бы он вообще не приходил.

Но Вольф стоял рядом и трудился, затягивая последние узелки.

– Так, давай по-хорошему. Ты будешь меня слушаться, Розетка? Или не будешь? – напоследок спросил он.

По-хорошему? Поздно он надумал по-хорошему лясы точить. Когда почки уже отвалились, Боржоми, увы, ни к чему.

– Иди ты в зад по-хорошему, понял? – ответила я и только потом напрягалась, и затаилась, сообразив, что такой прямолинейный шутник, как Вольф, способен воспринять эту стандартную фразу буквально и пойти туда, куда не только ему, но и любому другому вход строго воспрещён. – Я не то хотела сказать. Иди ты сам знаешь куда. Вот так. И отпусти меня.

– Приказ невыполним, Розетка. – Вольф отошёл от стола и направился к таинственной штуковине. Сбросив с нее палатку, Вольф ехидно ухмыльнулся во все тридцать два идеальных зуба. У меня же, в отличие от него, только тридцать один с половиной. – Всегда мечтал попробовать заняться сексом на этой штуке, но после осмотра. Правда, она забавная?

То, что Вольф назвал забавным, было нечто иное, как стоматологическое кресло. То самое, на котором зубы смотрят. Старое, местами с потрескавшейся кожаной обивкой, с пугающими ремнями по бокам. Кресло, которое я до смерти боюсь. И Вольф об этом прекрасно знает. Помнит же, гад, как привел меня к своей тете-дантисту, бывшей жене его дяди, когда у меня зуб пополам треснул. Помнит же, с каким визгом я удрала оттуда, когда узнала о том, что придется в десну вкручивать железяку и ставить коронку. Больше я к стоматологу ни ногой. А Вольф же назло издевается и треплет нервы. Хочет выбить из меня признание любыми путями и средствами.

Не успела я среагировать должным образом, поскольку в оцепенении на тот момент пребывала, как Вольф взял меня на руки, дотащил до кресла и зафиксировал руки-ноги ремнями.

– Почему ты такая злая, малышка? Перестань, ведь я хочу видеть твою улыбку. Уважишь мою прихоть? Подозреваю, ты так и не сделала свой верхний справа.

Я ответила свирепым отказом, а потом резко сменила тактику, решив давить на жалость.

– Вольф, мне вообще-то домой надо. Ты не забыл, что я работаю, и что за прогулы меня могут уволить? И мама волнуется.

– Пока ты не согласишься стать моей и не признаешься, что любишь меня, не отпущу тебя.

– А если не скажу, что тогда? – надо разузнать всевозможные варианты.

– Тогда я отошлю твоей маме видео, как мы с тобой будем чудить. Скрытая камера, если что, там находится в режиме "запись". – он жестом указал на темный угол.

После этих слов я поникла окончательно.

– Не поняла меня, Розетка? Я же сказал, хочу видеть твою улыбку. Не улыбнёшься сама? – Вольф с минуту подождал, дожидаясь, когда же изменится эмоция на моем лице. А затем, так и не дождавшись, зажал голову и сунул мне в уголки рта две железки с ушками, напоминающие крюки, потом продел через ушки верёвку и зафиксировал ее на моем затылке. Затем Вольф осторожно взял меня за горло и поцеловал насильно получившуюся улыбку.

– Так-то лучше. Хоть я и не люблю принуждать, ты же знаешь. Но ради твоего согласия я готов пойти на многое. Даже на то, что тебе предстоит испытать. Сколько тебе осталось ждать? А не будем ждать, приступим сразу к делу. На очереди какая часть твоего тела сегодня, догадываешься?

Хотелось бы узнать, какая часть тела была на очереди вчера. Но опять-таки, нет такой возможности.

– Ты будешь меня слушаться? – повторил он свой вопрос.

Я кивнула. Что мне оставалось. Только подчиняться. Ведь я очень боюсь стоматологических кресел с детства. Почти также, как и акушерских. И чем дольше я в них нахожусь, тем хуже. Для меня лечь, к примеру, на акушерское кресло во время родов было уже подвигом, и то, как по мне, ещё раз родить не так страшно, как вновь очутиться на этой адской машине, созданной пугать. Прям какое-то медицинское чудище, а не кресло, что одно, что другое. И оба стоят друг друга.

– Во всем будешь слушаться меня? – вновь повторил Вольф свой вопрос, чтобы окончательно убедиться в том, что я напугана и теперь сделаю все, что он хочет. – Во всём. Захочу, так буду любить тебя. Захочу пытать, буду пытать. Я господин, а ты моя игрушка. Верная и преданная игрушка. Поняла меня, Розетка?

Эка тебя понесло не в ту степь БДСМскую, голубчик…

Не треснет хайло от таких запросов, как у Грея из "50 оттенков"?

Как бы я не свирепствовала молча, пришлось соглашаться со всем сказанным, чтобы Вольф ослабил натиск и позволил мне слезть с адского кресла. Несмотря на те гадости, что Вольф позволял себе говорить, тембр его приятного и родного голоса был крайне нежен.