— Да, слышать это было очень больно, ты угадала. А знаешь, почему я так легко поверила, что мой Ронан влюбился в нее? Наверное, всегда подсознательно ждала, что в один прекрасный день другая женщина станет для него желанной. Но вот чего я никогда не понимала, так это почему он все-таки выбрал меня. Я росла такой тихой, такой стеснительной, что мой отец вечно старался оградить меня от всего. Думаю, он и замуж-то хотел меня выдать, чтобы чувствовать, что я в безопасности. — Аниера смешно сморщила нос. — А быть в безопасности в понимании моего отца значило быть у него под крылышком.

Украдкой покосившись на Аниеру, Кэтлин поняла желание ее отца оберегать дочку. Ведь и Фиона делала то же самое много лет подряд. И Нилл — с того самого дня, как переступил порог Дэйра. Да и она тоже: своей беззащитностью Аниера напоминала крошечную птичку с хрупкими перышками.

— Немало воинов просили у отца моей руки, надеясь после женитьбы войти в нашу семью, заполучить могущественную родню. И все же, когда в мою жизнь ворвался Ронан, такой могучий, с таким великолепным телом и улыбкой, от которой могло растаять сердце любой женщины, мне долго не верилось, что он влюбился в меня. — Аниера тоненько хихикнула. — Моя сестра ходила с поджатыми губами, отец не знал, что и думать, а матушка заламывала руки и причитала, что он, дескать, разобьет мне сердце.

— Но как же случилось, что Ронан полюбил вас? — не выдержала Кэтлин.

Встав с колен, Аниера взяла ее за руку и повела туда, где огромное, словно шатер, дерево бросало на землю густую тень. Она уселась на траву, гибкая, как молодая девушка; Кэтлин последовала ее примеру, гадая, что влекло Ронана к его юной жене.

Ее красота? Безусловно, решила она. Но было в ней что-то еще, какая-то хрупкая безмятежность. И вся она, изящная и нежная, была таким же чудесным творением природы, как стебелек травы или скромный полевой цветок. Должно быть, для Ронана было уже счастьем просто смотреть на нее.

— Еще не минуло и десяти дней, как я уехала с ним, зная, что больше никогда не суждено мне увидеть семью. Я понимала, что они боятся за меня. Что ты знаешь об этом человеке? Как-то раз мать до утра уговаривала меня отказаться от него, но мы с Ронаном к этому времени уже читали в сердцах друг друга.

— Тогда как же… — начала Кэтлин и вдруг прикусила язык. — Если он любил вас, тогда как он мог вообще смотреть на других женщин?! Я уж не говорю о том, чтобы убить соперника?

— Говорили, что во всей Ирландии нет мужчины, который бы не отдал жизнь за то, чтобы провести с ней ночь. Она была настоящей амазонкой. Еще ее собственный отец, знаменитый воин, так и не дождавшись, что жена родит ему сына, обучил дочь воинскому искусству. В Ирландии появлялись на свет такие женщины, как Скота, правда, это случалось все реже и реже, но среди них не было ни одной, кто красотой мог бы сравниться со Скотой.

— Но вы тоже были красивы, то есть… я хотела сказать, вы и сейчас красивы, — возмутилась Кэтлин.

— Да, по-своему я была хорошенькой, не спорю. Мягкой, нежной, как цветок, скромно выглядывающий из-за камня. Но Скота — она была редкой красавицей! — Аниера прикрыла глаза. Даже сейчас, спустя столько лет, судорога боли на мгновение исказила ее лицо. — Она казалась настоящей древней богиней. Распущенные волосы сияли на солнце, как расплавленное золото, а синие, как морские глубины, глаза могли превратить любого мужчину в покорного раба. Даже Ронан говорил о ней с благоговейным восхищением.

Кэтлин отчаянно позавидовала женщине, чей восхитительный образ так живо нарисовала Аниера, позавидовала ее силе и мужеству, ее страсти и пылавшему в ней огню. Какой мужчина смог бы устоять перед такой женщиной? Даже Нилл наверняка был бы сражен. При этой мысли сердце Кэтлин болезненно сжалось.

— Ее мужем стал Лоркан, молочный брат моего Ронана. После этого женщины во всей Ирландии вздохнули спокойно, и я тоже. Но это была моя тайна. Наконец-то утихли сомнения, терзавшие мое сердце. — Аниера разгладила складки платья. — Ах, Кэтлин, если бы только у меня хватило мужества, я спасла бы свою семью, предотвратила то безумное горе, которое уже надвигалось на нас!

— Но вы сделали все, что могли, я нисколько не сомневаюсь в этом.

— Нет. Я была глупа. Боялась. Любовь вообще странная штука! Такая сильная и в то же время такая хрупкая, точно соломинка, которая в любую минуту может сломаться! Когда Ронан признался, что любит меня, я едва могла поверить, что такой великолепный воин желает взять меня в жены. И это когда он мог получить любую!

— Но ведь он выбрал вас. И любил вас так сильно, что принес в вашу спальню кусочек моря.

Улыбка, полная боли, тронула губы Аниеры.

— Странно, когда мы отправились в Гленфлуирс на праздник, я совсем забыла об этом! Я помню, как стояла на краю поля, где воины обычно упражнялись в боевом искусстве, и смотрела, как Скота показывает, на что она способна. Вокруг нее, пытаясь соперничать с ней, толпились мужчины. А Скота, побеждая одного за другим, смеялась от радости, прыгала, как девчонка, гибкая, дикая — точь-в-точь лесная лань — и такая красивая, что мужчины не могли оторвать от нее восхищенных глаз.

Аниера опустила глаза, густые ресницы не могли скрыть выражения боли в них.

— А я была неловкой, отяжелела и чувствовала себя неважно. Понимала, что это значит, — то же самое я испытывала, когда носила Нилла и Фиону. И вот опять под сердцем у меня зрела новая жизнь. Я собиралась рассказать Ронану о ребенке по время праздника — думала, его радость не будет знать границ.

Что испытывает женщина в такие минуты? — гадала Кэтлин. Она отдала бы все на свете, чтобы узнать это.

— Фионе было три года, — продолжала Аниера. — Прелестная малышка — никаких капризов, сплошные улыбки и восторг. Но стоило нам только въехать в Гленфлуирс — и ее как подменили. Что это была за хворь, не знаю, но на ее животе появилась какая-то сыпь, и моя бедная крошка лишилась покоя. Она плакала, кричала, и так каждую ночь. Мой бедный Ронан делал все, что мог, чтобы помочь мне, но у него были обязанности, которыми он не мог пренебрегать, — ему приходилось принимать участие в состязаниях вместе с другими воинами.

Воины бились между собой, отстаивая свое место в войске Конна. И ни одного из них не вызывали на поединок так часто, как моего Ронана. Твой отец, Кэтлин, уже тогда, при жизни, стал чем-то вроде живой легенды, но Ронан никогда не завидовал ему, никогда! Я помню, как-то он сказал, что Финтан с радостью отдал бы все — и славу, и свой волшебный дар, — лишь бы хоть один день иметь возможность наслаждаться красотой своей жены. И Ронан тогда поклялся, что скорее пожертвует правой рукой, чем лишит себя радости видеть, как я играю с нашими детьми. А Финтан так никогда и не услышит смеха своей дочери, с грустью добавил он тогда. Твоего смеха, Кэтлин.

Погрузившись в драгоценные воспоминания, Аниера обхватила себя руками за все еще тонкую, как у девушки, талию.

— Ронана в Гленфлуирсе ждали его обязанности, и я хорошо это знала. Оставалось только ждать. Я считала часы до того момента, когда праздничная кутерьма останется позади и мы опять вернемся в тишину родного Дэйра. Как-то вечером, когда я сбилась с ног, стараясь успокоить Фиону, Нилл вдруг исчез, как под землю провалился. Он тихонько выбрался из комнаты и отыскал дорогу в оружейный зал. Я чуть с ума не сошла, разыскивая его повсюду, но вскоре сам Конн привел его ко мне. Сын, которого я уже оплакивала, раскрасневшись от счастья, смеялся, играя мечом, принадлежавшим одному из сыновей тана.

Кэтлин легко могла представить маленького Нилла, с завидным упорством пробирающегося в комнату, где по стенам были развешаны такие восхитительные сверкающие игрушки, — крепкий темноволосый мальчуган с упрямым подбородком, уже тогда готовый бросить вызов любому, кто отважился бы стать у него на дороге.

— Конн был очень добр, — с усилием продолжала рассказывать Аниера. Тонкая морщинка залегла у нее между бровей. — Но вот глаза его — в них сверкал какой-то непонятный мне гнев. Почти такое же выражение я, помнится, видела на лицах отца и брата, когда им казалось, что кто-то недостаточно бережно обращается со мной. Конн тогда сказал… — Даже сейчас, после стольких лет, было видно, каких усилий стоит Аниере повторить его слова. — Он сказал, что Ронану следовало бы вырезать сыну деревянный меч да угождать собственной супруге, вместо того чтобы тратить время, пытаясь превзойти в воинском искусстве жену Лоркана, — с трудом выдавила из себя Аниера. — Что он имел в виду? Наверное, хотел сказать, что Ронан все время там, возле другой, что готов на все ради улыбки этой женщины. Не могу даже передать, как мне было больно. Его слова будто перевернули мне душу. Зерно недоверия было посеяно и дало пышные всходы. Увидеть малейшую искорку в глазах мужа, когда, сидя за праздничным столом, он украдкой бросал взгляд в сторону Скоты, было настоящей пыткой.

Кэтлин сжала узкую ледяную руку Аниеры в своих теплых ладонях, стараясь согреть ее. Теперь она понимала, сколько пришлось выстрадать этой хрупкой женщине. Как это ужасно — подозревать, что между тобой и любимым встала другая женщина! Кто мог бы смириться с этим?

Аниера ласково погладила руку девушки. В ее кротких глазах светилась благодарность. Господи, сколько же долгих лет она страдала, храня молчание, в одиночестве терпела эту боль!

— Видеть их вместе было мукой, — вздохнув, продолжала она, — а они почти все время были вместе. Конн, казалось, придумывал сотни способов удерживать их обоих возле себя. Что это было — доброта? До сих пор не понимаю. Он всегда был чертовски проницателен. Он старался держать их на глазах, чтобы им не пришло в голову воспользоваться случаем и, ускользнув вдвоем, изменить нам всем: Ниллу и Фионе, Лоркану и мне, Конну, чести Ронана и доброму имени Скоты.

Аниера едва могла продолжать. Найдя наконец того, кому могла открыть свое сердце, она старалась выговориться, но с трудом находила подходящие слова.