Барбара Картленд - Нежеланная женитьба

Беспомощно взмахнув руками — жестом, не лишенным очарования, — Элин жалобно проговорила:

— Я только хотела тебе помочь. Но может быть, ты считаешь, что предложение королевы для тебя предпочтительнее?

Герцог обреченно застонал:

— Ты же знаешь, что нет!

— Когда тебе нужно идти на службу в Букингемский дворец?

— В четверг.

— Что, если ее величеству придет в голову с тобой поговорить? Как ты сможешь отказаться, если она и в самом деле даст свое королевское благословение на твой брак с очаровательной, обворожительной кузиной принца Альберта, принцессой Софи?

Герцог молчал, понимая — злись не злись, а Элин права.

Приближенные королевы не могли и помыслить отказаться от милости, благосклонно оказываемой ею и принцем Альбертом. А если такая сумасшедшая идея вдруг приходила бы им в голову, тут же следовала суровая кара — отлучение от королевского двора.

Герцогу было отлично известно, что за малейшую провинность королева могла на полгода запретить своим придворным появляться при дворе, а если проступок, по ее мнению, оказывался более тяжелым, то виновным вообще не разрешалось когда-либо показываться ей на глаза.

— Должен же быть какой-то другой выход, — вслух подумал герцог.

— Если и есть, то мне о нем неведомо.

Герцог сидел в глубокой задумчивости. Наконец он сказал:

— Ты говоришь, что девчонка приезжает завтра утром. Что, если она откажется выйти за меня замуж?

Элин расхохоталась:

— Да о чем ты говоришь! Во-первых, нам с Джорджем не составит труда убедить ее, как ей повезло заполучить тебя в мужья. А во-вторых, поскольку она бедна, ей ничего не остается, как выполнить наши требования, иначе мы просто не станем ее кормить.

— По-моему, ты не хуже королевы умеешь настоять на своем.

— И теперь ты должен решить, кого из нас ты предпочитаешь иметь в близких родственниках, — сказала Элин, выделив слово «близких».

Они посмотрели друг другу в глаза, и им сразу стало ясно, какие чувства испытывает каждый из них.

— Ты ведь понимаешь, любимый, — прошептала графиня, — что, если женишься на этой девушке, нам будет так легко встречаться друг с другом, и даже Джордж не сможет нам помешать. Мы могли бы по выходным приезжать друг к другу в гости. У Оноры в Лондоне нет никаких подруг, и она наверняка будет рада видеть своих родственников в Тайнмаут-Хаусе.

— Это, пожалуй, единственный приятный момент во всей этой дурацкой истории, — суровым тоном произнес герцог.

— И очень важный, — вкрадчивым голосом добавила Элин.

Герцог поднялся, и графиня решила, что он сейчас уйдет. Но он, подойдя к двери, запер ее и, вернувшись к софе, заключил Элин в свои объятия.

Он целовал ее сначала нежно, потом все более страстно, пока наконец огонь, снедавший их обоих, не разгорелся жарким пламенем.

И только тогда у герцога мелькнула смутная мысль, что он платит за свою свободу слишком высокую цену.

Онора приехала в Лондон с тремя девушками, с которыми вместе закончила школу, в сопровождении монахини. У нее были самые дурные предчувствия.

Она прожила во Флоренции больше двух лет, почти не общаясь с дядей и тетей, и поскольку была девушкой неглупой, то прекрасно понимала, что они вовсе не горят желанием видеть ее в Англии.

В прошлом году она написала им письмо, в котором сообщила, что скоро ей исполняется восемнадцать и больше в монастыре ее держать не будут.

Ответом на него было официальное послание от секретаря дяди. В нем он извещал ее, что дядя просил мать-настоятельницу оставить его племянницу еще на два семестра и та дала разрешение.

Итак, она оказалась в монастыре и самой старшей по возрасту, и самой умной, что отнюдь не прибавило ей уверенности в себе, а наоборот, повергло в смущение.

Онора даже пошла к матери-настоятельнице и попросила ее не назначать ей стипендию за учебу, поскольку она гораздо старше остальных девушек.

— Хотя это очень благородно с вашей стороны, Онора, — ответила мать-настоятельница, — но мы не можем изменить правила, существующие в школе, ради одного человека, который, откровенно говоря, уже давно должен был покинуть наше заведение.

— Вы совершенно правы, преподобная матушка, — ответила Онора. — Но что я могу поделать? Моя тетушка очень хороша собой и еще довольно молода и не имеет ни малейшего желания мною заниматься, а других родственников, с кем я могла бы жить, у меня нет.

Монахиня ласково взглянула на девушку. Она прекрасно понимала, почему графиня Лэнгстоун, признанная великосветская красавица, не горит желанием видеть свою племянницу подле себя. Другая женщина, будь она даже чуточку недурна собой, могла представляться графине конкуренткой. А Онора за последние два года, по мнению матери-настоятельницы, превратилась в настоящую красавицу. Да и характер у нее был золотой — это была кроткая, покладистая девушка.

Все в монастыре восхищались Онорой, а младшим она служила примером для подражания.

Мать-настоятельница считала — будь Онора ее родной дочерью, она не хотела бы, чтобы та после тихой монастырской жизни окунулась в круговорот жизни светской, в котором вращалась ее тетя. Хотя эта жизнь проходила при дворе, а всем известно, что королева Англии и ее муж, принц Альберт, составляют идеальную пару, воплотившую все самое лучшее, что может быть в семейной жизни.

Мать-настоятельница могла лишь молиться, чтобы Онора, которую она полюбила всей душой, вышла замуж за достойного человека, а не за такого, как дядя королевы, шокировавший своим поведением всю Европу.

Вслух же она сказала:

— Я знаю, Онора, что, где бы вы ни были, чем бы ни занимались, вы всегда будете помнить то, чему вас научили в монастыре, и жить, руководствуясь высокими нравственными принципами.

— Я буду стараться, матушка, — ответила Онора.

Другие девушки на каникулы ездили домой в Париж, Рим, Мадрид, в города, где жизнь била ключом, и по возвращении только и говорили что о балах, приемах и вечерах, которые давали их родители.

А еще они шептались друг с другом о юношах, молодых и красивых, которые одаривали их своим вниманием, хотя они пока что были школьницами.

«А я об этом ничегошеньки не знаю», — печально думала Онора.

Она надеялась, хотя это и казалось ей маловероятным, что тетя поможет ей освоиться в незнакомом мире, как это сделала бы мама.

«Если бы был жив папа», — тоскливо думала она, пока ехала по Франции, вспоминая, какой он был живой и энергичный и как смеялся над всем на свете, даже над своими долгами.

— Ничего, как-нибудь переживем, — беспечно говорил он, когда его одолевали кредиторы, а он понятия не имел, откуда взять деньги.

— Ты говоришь, как самый настоящий картежник, — упрекнула его как-то Онора.

На что Гарри Лэнг лишь рассмеялся и сказал:

— Жизнь вообще игра. То выигрываешь, то проигрываешь, так что нужно смотреть на вещи философски и, как бы ни были плохи твои дела, верить, что в конечном счете ты обязательно выиграешь.

Он проговорил это настолько беспечным тоном, что Онора поняла — спорить с ним бесполезно. Легче посмеяться вместе с ним, когда дела никуда не годятся, надеясь, что в следующий раз, быть может, повезет больше.

Но когда он был убит на охоте — как заметил его друг, лучшей в этом сезоне, — Оноре показалось, что удача отвернулась от нее.

Выяснилось, что отец оставил массу долгов, которые оплатил дядя, а уж тетя Элин позаботилась, чтобы она об этом не забыла.

— Надеюсь, ты нам благодарна, — холодно бросила она, сообщив Оноре, что ей предстоит отправиться во Флоренцию.

— Большое спасибо, тетя Элин, — пробормотала девушка.

— Твоему дяде придется потратить кучу денег, чтобы послать тебя учиться в самую шикарную и, естественно, дорогую школу в Европе, созданную при монастыре. Надеюсь, ты слышала о существовании таких школ?

Онора была начитанной девушкой — об этом позаботилась ее мама. Она знала, что девушек из аристократических семей Франции и Италии в течение многих поколений посылали учиться в школы при монастырях. Там их обучали не только грамоте, но и тем наукам, овладев которыми, они смогли бы стать настоящими светскими женщинами.

Девушки занимались рисованием, французским, немецким и итальянским языками, игрой на фортепьяно, учились ездить верхом, а самое главное — танцевать.

Эти школы обычно располагались на территории монастырей и находились в ведении монахинь, но большинство учителей были людьми светскими и высокообразованными.

Когда боль от потери отца немного притупилась и Онора мало-помалу перестала скучать по дому, уроки заполнили всю ее жизнь, и она с упоением погрузилась в мир науки, понимая, что все, чему ее обучают, пойдет ей лишь на пользу.

Она хорошо запомнила слова отца, который неустанно повторял ей:

— Ради Бога, моя девочка, учись находить другие темы для беседы, помимо своей особы. Хорошенькое личико иметь, конечно, неплохо, но помни, что мужчине быстро надоедают губки, способные молоть лишь чепуху, какими бы прелестными они ни были.

Онора тогда рассмеялась, чего отец от нее и ждал, но в глубине души чувствовала, что он говорит серьезно.

После смерти мамы многие красивые женщины мечтали доставить отцу утешение, и Онора с интересом приглядывалась к ним. Она нисколько не ревновала отца, как сделала бы на ее месте любая другая девчонка. Ей было известно, что она занимает в его сердце особое место и никому не удастся его у нее отнять.

— Побыстрее подрастай, малышка, — говорил отец, — и мы с тобой отлично повеселимся, когда я стану вывозить тебя в свет. Только имей в виду, я буду следить за тобой в оба глаза. И не допущу, чтобы за тобой волочился какой-нибудь разгильдяй.