Наконец, когда ей уже стало казаться, что она сидит тут всю жизнь, дверь спальни отворилась.

Глава 6

Когда Онора вышла из гостиной, герцог еще раз налил себе коньяку. Он потягивал его, ощущая, как постепенно улетучиваются недовольство и раздражение, которые не покидали его весь день.

Ужин с новоиспеченной женой, от которого он не ждал ничего хорошего, вопреки ожиданию оказался вовсе не скучным, да и сама она была, несомненно, хороша собой.

Сначала он этого как-то не заметил, однако все вокруг только и делали, что превозносили красоту Оноры до небес, и герцог, подавив досаду, вызванную предстоящей женитьбой, волей-неволей вынужден был с ними согласиться.

Теперь он пришел к выводу — независимо от того, хотел он жениться или нет, — Онора как раз такая жена, какая ему нужна. Красива, женственна, изящна и к тому же, как он только что обнаружил, умна.

И все равно мысль о том, что он теперь женатый человек, приводила герцога в негодование. Это чувство посетило его еще утром, когда он ехал в церковь со своим шафером и с неприязнью думал о предстоящей свадебной церемонии.

Ночью его мучила бессонница. Когда забрезжил рассвет, он подошел к окну — деревья в парке были еще окутаны ночным туманом, а на небе исчезали последние звезды, уступая место первым солнечным лучам.

Внезапно у герцога — как и у Оноры — возникло непреодолимое желание убежать, скрыться, оставив свадьбу без жениха.

Но разве убежишь… Какие бы чувства герцог ни испытывал, он обязан вести себя, как джентльмен, в соответствии со своим высоким положением при дворе. Но как настоящий мужчина он презирал себя за эту авантюру с женитьбой и за то, что не попытался отстоять свою независимость.

«Да, дорого мне приходится платить за свой титул», — горько подумал он.

Для него все в день его свадьбы было окрашено горечью. Что бы герцог ни делал, все вызывало в нем внутренний протест. Когда он надел Оноре на палец обручальное кольцо, ему показалось, что это не кольцо, а цепь, которой он приковывает себя к ней на всю жизнь.

Так размышляя над своей незадачливой судьбой, герцог и не заметил, как допил коньяк и уже подумывал налить себе еще, но потом отказался от этой мысли. Особого пристрастия к алкоголю он никогда не питал, не стоит его приобретать и сейчас.

Придворная жизнь выработала у него одно хорошее качество — самообладание. И теперь, действуя как солдат на поле боя, он поставил свой пустой стакан, встал и, расправив плечи, направился к двери.

Сегодня у него первая брачная ночь, и какое бы будущее ни было уготовано ему судьбой, он обязан начать совместную жизнь так, чтобы не дать жене повода на него жаловаться.

Герцог открыл дверь и вышел в холл.

К своему удивлению, он увидел, что входная дверь открыта. «Странно, — подумал герцог. — Кто это заявился в гости на ночь глядя?»

Однако никакой кареты перед фасадом не было видно. Лишь лакей, стоя на пороге, вглядывался в ночную мглу. Он был так поглощен этим занятием, что, казалось, не замечал ничего вокруг. Очевидно, ему было не до герцога.

— Что ты там высматриваешь, Джеймс? — спросил герцог, подходя к лестнице.

Лакей вздрогнул и виновато взглянул на своего хозяина.

— Я жду, когда вернется миледи, ваше сиятельство.

Герцог в недоумении уставился на него. Он всегда считал, что Джеймс немного глуповат, и теперь решил, что тот по своему обыкновению что-то напутал.

— О чем ты говоришь? Ее сиятельство наверху.

Джеймс покачал головой:

— Нет, ваше сиятельство. Она вышла минут десять назад.

Герцог недоверчиво взглянул на него.

— Ты хочешь сказать, — медленно произнес он, выделяя голосом каждое слово, — что ее сиятельство вышла из дома?

— Да, ваше сиятельство.

— Одна?

— Да, ваше сиятельство.

— Быть этого не может! — чуть слышно воскликнул герцог.

Он шагнул к двери.

— Ее сиятельство сказала, куда идет?

— Нет, милорд.

Герцог призадумался. Голос Джеймса вернул его к действительности. Парень, видимо, испугался, что сделал что-то не так, и решил внести кое-какую ясность.

— Ее сиятельство надела накидку, которая лежала вот тут, на стуле, и попросила меня открыть ей дверь. А я спросил миледи, подать ли ей карету.

— И она отказалась?

— Да, милорд.

Герцог ничего не мог понять. Куда Онора могла отправиться в это время суток и зачем ей это понадобилось?

Говоря все так же неторопливо, чтобы Джеймсу было ясно каждое слово, герцог спросил:

— Когда ее сиятельство вышла из дома, ты видел, в какую сторону она направилась?

— Да, ваше сиятельство.

— Расскажи мне точнее, что произошло.

— Мне показалось странным, что ее сиятельство собирается идти куда-то на ночь глядя, и я стал следить за ней. Она сошла на тротуар, постояла минутку и перешла дорогу. Будто надумала пойти в парк.

Лакей взглянул на герцога — тот внимательно слушал — и продолжал:

— Ее сиятельство немного постояла, глядя сквозь ограду, а потом пошла вдоль нее. Похоже, собиралась найти калитку.

— Но ведь парк по ночам закрыт, — резко проговорил герцог.

— Знаю, ваше сиятельство, но мне кажется, хотя, возможно, я и ошибаюсь, что миледи могла этого не знать.

Герцогу такое объяснение показалось вполне вероятным. Но он никак не мог понять, зачем Оноре понадобилось идти в парк. Да еще ночью! Да еще одной!

— Уверен, далеко она не ушла, — сказал он, убеждая самого себя.

И вышел из дома на улицу.

В этот поздний час там никого не было. Какая-то карета подкатила к соседнему дому. Вглядевшись, герцог узнал ее — эта карета принадлежала его друзьям.

Ему внезапно пришло в голову, что если они видели, как Онора глубокой ночью разгуливает по улице, то наверняка сочли это более чем странным, да и он, стоящий на тротуаре в первую брачную ночь, ничего, кроме крайнего удивления, у них не вызовет.

Герцог поспешно встал в тени своего дома, чтобы его не заметили. Когда карета друзей проехала, он снова вышел на улицу искать Онору. Вокруг не было ни души. Герцог постоял несколько минут — улица по-прежнему оставалась тихой и пустынной. Обуреваемый желанием хоть что-то предпринять, он пошел по Парк-лейн в надежде увидеть Онору.

По пути он было решил, что она надумала сбежать от него и наверняка отправилась к дяде на Гросвенор-сквер. Но в таком случае она должна была пойти вверх по улице, а не вниз.

Он понятия не имел, есть ли у нее в Лондоне близкие подруги, и мог только надеяться, что, если таковые найдутся, они окажутся не из болтливых.

В одном он мог не сомневаться — новость о том, что в первую брачную ночь от него сбежала жена, мигом станет известна всему светскому обществу. Теперь при дворе до конца его жизни будет обсуждаться, как самый завидный жених Англии, преследуемый всеми без исключения мамашами, имеющими дочерей на выданье, лишился жены в первый же день женитьбы.

Да, такого еще в светском обществе не бывало! Герцог почти явственно слышал смешки и шуточки мнимых друзей. А уж если они узнают, что он в ночи бегал по улицам в поисках своей строптивой нареченной, он будет выглядеть в их глазах абсолютным идиотом.

«И как она только посмела так со мной поступить!» — мрачно размышлял он.

Круто развернувшись, герцог отправился домой.

Джеймс по-прежнему стоял на своем посту, и, проходя мимо него, герцог бросил:

— Думаю, ее сиятельство скоро вернется. Как только она придет, сразу же мне сообщи. Я буду в гостиной.

— Слушаюсь, ваше сиятельство.

Герцог вернулся в комнату, где совсем недавно сидел, рассуждая о превратностях судьбы, и машинально подошел к столику, на котором стояли графины.

Однако никакого желания выпить у него не обнаружилось. Он подошел к окну, откинул шторы и взглянул на сад, расположенный за домом.

Светила полная луна, ярко сияли звезды, освещая могучие деревья, посаженные еще при жизни дедушки, и клумбы, которые днем радовали глаз разнообразием красок.

Однако герцогу было не до красот природы — думы об Оноре не давали ему покоя. Только сейчас ему пришло в голову, что она еще совсем молоденькая и неискушенная в житейских делах. Ведь она сама рассказывала ему сегодня, что последние два года провела во Флоренции, и ей, наверное, даже в голову не могло прийти, что бродить одной по Лондону, особенно в ночное время, очень опасно.

Герцог попытался сообразить, были ли на Оноре драгоценности, и, вспомнив, что были, пришел в еще большее волнение — ведь она может стать легкой добычей для воров. Мысль об этом неприятно поразила его, и он, не в силах усидеть на месте, подошел к двери и открыл ее, чтобы было слышно, что происходит в холле. При открытой двери он наверняка услышит, когда вернется Онора.

«Нужно будет строго-настрого предупредить ее, чтобы подобного больше не повторилось», — решил герцог.

Внезапно он ощутил страх — ведь помимо воров, Оноре могут грозить и другие опасности. Она, бесспорно, хороша собой и, как подозревал герцог, очень наивна. Что она станет делать, если к ней вдруг пристанет какой-нибудь мужчина?

Мысль эта настолько взвинтила его, что он решил послать за полицией, но вовремя одумался — лучшего способа предать случившееся огласке и не придумаешь. Как бы он ни уговаривал полицейских держать язык за зубами, они не станут этого делать.

«Как же мне поступить? — мучился герцог. — Должен же быть хоть какой-нибудь выход!»

Еще ни разу в жизни ему не доводилось ощущать себя таким беспомощным. Единственное, что оставалось — это сидеть и ждать, надеясь, что Онора вернется целой и невредимой, не ведая о том, какую сумятицу внесла в его душу.