— Каким же образом вашей императрице удалось выжить вас из дому, моя восхитительная Венеция?

Несмотря на беспечный топ, в его голосе слышались резкие нотки, словно ее визит был нежелательным. Венеция повернулась, пытаясь прочесть на лице его мысли, и отозвалась с улыбкой:

— Вы были заняты? Вы говорите так, будто не рады меня видеть!

— Так оно и есть, — ответил он. — Вы знаете, что не должны здесь находиться.

— Так, кажется, думает Имбер, но меня это е заботит. — Она медленно прошла в середину комнаты и остановилась у стола, стягивая перчатки. — Я решила, что лучше приехать к вам, чем ждать, пока вы приедете ко мне. В Андершо нам будет нелегко побеседовать наедине, а я нуждаюсь в вашем совете, друг мой. Прибыл мой дядя.

— Ваш дядя? — переспросил Деймрел.

— Мой дядя Хендред — мой опекун. Он хочет немедленно увезти меня в Лондон!

— Понятно, — произнес после паузы Деймрел. — Итак, очаровательная осенняя идиллия подошла к концу.

— По-вашему, я пришла сообщить вам это? — спросила Венеция.

Он посмотрел на нее, слегка прищурившись:

— Может быть, и нет. Тем не менее это правда, хотя и неприятная.

Венеция ощутила, как холодеет кровь в ее жилах. Деймрел резко повернулся и направился к окну; она молча смотрела на него.

— Да, это конец идиллии, — повторил он. — Золотая осень позади — через неделю на деревьях не останется ни одного листика. Ваш дядя хорошо выбрал время приезда. Вам так не кажется, дорогая моя? Но уверяю вас, вы со мной согласитесь.

Венеция молчала, так как не находила слов. Ей было трудно даже попять смысл сказанного Деймрелом и разобраться в путанице собственных противоречивых мыслей. Это походило на дурной сон, в котором хорошо знакомые вам люди ведут себя фантастическим образом и вы чувствуете себя не в силах спастись от какой-то страшной угрозы. Она подняла руку, чтобы протереть глаза, словно и в самом деле только что проснулась. Голосом, который казался ей принадлежащим к недавнему ночному кошмару, потому что он был тихим, а в кошмарных снах вы пытаетесь кричать, но можете только шептать, Венеция осведомилась:

— Почему я должна с вами согласиться?

Он пожал плечами:

— Я мог бы вам объяснить, но это вас не убедит. Вы сами поймете, когда немного повзрослеете, дорогая, и узнаете о мире немного больше того, что вы читали в книгах.

— Вы так думаете? — Бледные щеки Венеции слегка порозовели, и она робко добавила: — Возможно, я не должна об этом спрашивать, но я хочу понять…

— По-моему, было бы лучше, если бы мы никогда не встречались, — печально отозвался Деймрел.

— Для вас или для меня?

— Для нас обоих! Конец идиллии был неизбежен с самого ее начала — по крайней мере, я знал об этом, хотя вы, возможно, и нет. А чем очаровательнее идиллия, тем болезненнее бывает ее окончание. Но боль длится не долго. Вы ведь знаете, что сердца в действительности не разбиваются. А если не знаете, то примите это как непреложную истину, так как мне об этом точно известно.

— Но сердца можно ранить, — просто сказала Венеция.

— Много раз — и столько же раз исцелить, в чем я убедился.

Она сдвинула брови:

— Почему вы так говорите? Это звучит так, словно вы хотите причинить мне боль, но я уверена, что такого не может быть!

— Разумеется. Я никогда не хотел причинить вам боль. Вся беда в том, радость моя, что вы были слишком молоды, слишком восхитительны, и то, что должно было стать легким и веселым флиртом, обернулось чем-то куда более серьезным, чем я предполагал, предвидел… и даже желал! Мы позволили себе зайти чересчур далеко, Венеция. Вы никогда не чувствовали, будто живете во сне?

— Тогда нет, а теперь чувствую. Все это кажется мне нереальным!

— Вы слишком романтичны. Мы с вами обитали в Аркадии, а остальной мир не настолько позолочен, как это уединенное место. Только в фантазиях все обстоятельства благоприятствуют тому, чтобы двое людей влюбились друг в друга. Мы не были бы более изолированы от окружающего мира, даже находясь на необитаемом острове. Ничто не нарушало нашу идиллию, никто нас не потревожил, и на целый волшебный месяц мы — или я — забыли, что в реальной жизни существуют и другие вещи, кроме любви!

— Но если это произошло, значит, это было реальным, Деймрел!

— Да, это произошло. Давайте согласимся, что это была прекрасная интермедия. Вы знаете, что она не могла стать чем-то большим — мы так или иначе должны были вернуться на землю и могли даже устать друг от друга. Вот почему я сказал, что прибытие вашего дяди очень своевременно — «разлука — сладкая печаль», а вот разлюбить… это было бы слишком горьким окончанием нашей осенней идиллии! Мы должны оглядываться назад с улыбкой, а не с дрожью, радость моя!

— Скажите мне только одно! — взмолилась Венеция. — Говоря об обстоятельствах, вы думали о вашем прошлом?

— Да, но не только о нем. Едва ли я мог бы стать хорошим мужем, дорогая, а ничто другое невозможно. Говоря откровенно, Провидение в лице Обри вчера вмешалось как раз вовремя, чтобы снасти нас обоих от катастрофы.

Она посмотрела ему в глаза:

— Вчера вы сказали, что любите меня до безумия. Вы имеете в виду, что это было нереальным и не могло долго продолжаться?

— Да, — резко ответил Деймрел. Снова подойдя к Венеции, он стиснул ее запястья. — Я также сказал вам, что мы поговорим об этом, когда немного остынем. Так вот, любовь моя, ночь принесла с собой мудрый совет, а день принес вашего дядю. Так что оставим это и ограничимся словами: «Надежды больше нет — простимся с поцелуем!»

Венеция молча подняла голову — Деймрел поцеловал ее быстро и грубо, почти оттолкнув от себя.

— Вот! Теперь уходите, прежде чем я не извлек больших преимуществ из вашей невинности! — Он подошел к двери, распахнул ее и крик-пул Имберу, чтобы тот привел к дому кобылу мисс Лэнион. Когда Деймрел повернулся, Венеция увидела на его лице неприятную улыбку и невольно отвела взгляд. — Не стоит выглядеть так трагично, дорогая, — усмехнулся он. — Уверяю вас, очень скоро вы будете благодарить Бога за то, что выбрались из этой чертовски скверной передряги. В другую такую же вы больше не попадете, поэтому не ненавидьте меня, а будьте мне признательны, что я немного приоткрыл ваши прекрасные глаза. В Лондоне вы произведете фурор — молодые щеголи назовут вас бриллиантом чистой воды и будут правы, радость моя!

Ощущение того, что она пробирается сквозь заросли кошмара, вновь охватило Венецию. Сердце подсказывало ей, что выход существует и что, найдя его, она вновь обретет и Деймрела. Но времени не оставалось — еще минута, и будет слишком поздно! Необходимость действовать быстро не пришпоривала, а, напротив, парализовала мозг и язык, окутывая отчаяние пеленой отупения.

Внезапно Деймрел заговорил вновь и, как показалось Венеции, своим обычным голосом:

— Обри поедет с вами?

Она посмотрела на него невидящими глазами и ответила, словно пытаясь вспомнить давно забытое имя:

— Обри…

— Он едет с вами в Лондон?

— В Лондон… — повторила Венеция, проведя рукой по глазам. — Как глупо — я совсем забыла… Не знаю. Обри уехал охотиться до прибытия дяди.

— Ваш дядя приглашает его?

— Да. Но думаю, он не согласится.

— А вы бы хотели, чтобы он поехал с вами?

Венеция нахмурилась, стараясь сосредоточиться. Мысль об Обри помогла ей взять себя в руки. Она представила его в доме своего дяди, одолеваемого заботами тети, ее попытками развлечь его, презирающего все, что казалось ей важным, и решительно ответила:

— Нет. Только не на Кэвендиш-сквер. Это ему не подойдет. Позже я постараюсь снять дом для него и для меня — я вам уже говорила… Глупо говорить, как Эдуард, что Обри должно нравиться то, что он ненавидит, потому что это правится другим юношам. Обри такой, какой есть, и никто не может его изменить, так что какой смысл говорить об этом?

— Никакого. Позвольте ему перебраться ко мне. Скажите, что он может взять собак, лошадей — все, что захочет. Я прослежу, чтобы с ним ничего не случилось, и передам его вашему ученому пастору в отличной форме. Если Обри будет здесь, вам не придется за него беспокоиться, не так ли?

— Так. — Она криво улыбнулась. — Но…

— Значит, договорились! — прервал Деймрел. — Вы не будете ничем мне обязаны. Обществу Обри я буду только рад.

— Значит… вы остаетесь здесь?

— Да, остаюсь. Пошли! Нидд, должно быть, уже оседлал вашу кобылу.

Вспомнив, что Деймрел посылал за своим агентом по какому-то важному вопросу, Венеция подумала, что его дела, возможно, оказались в худшем состоянии, чем он считал.

— По-моему, — робко заметила она, — вы не намеревались задерживаться в Прайори, и я боюсь, что ваши дела не слишком хороши.

Деймрел коротко усмехнулся:

— Не ломайте над этим голову, потому что это не имеет ни малейшего значения.

Он снова открыл дверь — в его позе ощущалось нетерпение. Венеции вспомнилась вторая строка цитируемого им сонета: «Ты больше не услышишь обо мне». Деймрел не произносил этих слов, но в них не было нужды. Золотая осень сменилась дождем и ненастьем, радужный пузырь лопнул, и ей оставалось только принять это с достоинством. Она взяла перчатки и хлыст и направилась по выложенному плитками холлу к открытой входной двери. Возле нее стоял Имбер, а снаружи виднелся Нидд, держа за повод ее кобылу. Венеция хотела проститься с Деймрелом, ее другом и ее любовью, но при виде слуг у нее пересохло в горле. Венеция вышла из дому и обернулась.

Деймрел смотрел не на нее, а на черную тучу, заслонившую небо на западе.

— Дьявольщина! — воскликнул он. — Вы не успеете добраться в Андершо до дождя! Есть шанс, что туча рассеется, Нидд?

Слуга покачал головой:

— Никакого, милорд. Дождь уже моросит.

Деймрел с тревогой посмотрел на Венецию. Усмешка исчезла с его лица.

— Вам нужно ехать немедленно, дорогая, — шепнул он ей. — Я не могу отправить вас в своей карете. Если та женщина узнает…