— Как же я рада видеть вас, друг мой! Меня одолели неприятности, и я нуждалась в вас, чтобы вы меня развеселили. Что привело вас к нам? Я не ждала вас сегодня, так как вы говорили, что заняты делами.

— Меня привели вы! — довольно резко ответил он, не обнаруживая желания рассмеяться. — Что вас тревожит, радость моя?

Венеция вздохнула и покачала головой:

— Очевидно, просто разыгрались нервы. Не важно! Сейчас мне уже лучше.

— Для меня это важно. — Он взял девушку за обе руки, но выпустил одну и слегка провел пальцами по ее лбу. — Вы не должны хмуриться, Венеция. Во всяком случае, в моем присутствии.

— Не буду, — покорно произнесла она. — Вы разгладили морщину?

— Хотел бы это сделать! Так что же все-таки произошло?

— Ничего, о чем стоило бы упоминать или что не было бы до тошноты банальным. Сражение с миссис Гернард, откуда я в страхе бежала, по поводу жалобы на прачку. Жалоба вполне справедлива, но девушка — племянница экономки.

— Это достойная Гомера битва едва ли может быть причиной вашего нахмуренного лба.

— Вы правы. Я хмурилась, пытаясь решить, что мне делать. Не думаю, что нам с Обри следует оставаться здесь до декабря, хотя мало надежды, что Конуэй сможет вернуться до тех пор.

— Я тоже так считаю. И какое же вы приняли решение? — Он подвел ее к дивану и сел рядом.

— Увы, никакого! Как только я придумывала какой-нибудь план, сразу же обнаруживалось множество препятствий, и я вновь оказывалась в тупике. Вы не могли бы мне помочь? Ведь вы всегда даете мне такие хорошие советы!

— Если так, то я являю собой живое опровержение афоризма доктора Джонсона, что пример куда действеннее наставлений, — сказал Деймрел. — Постараюсь вам помочь. В чем ваша проблема?

— В том, куда перебираться, если я решу это сделать, учитывая, что Обри поедет со мной, а он не может находиться далеко от дома мистера Эпперсетта. Я всегда говорила, что, когда Конуэй женится, мне придется завести собственный дом, и если бы он вначале обручился, как полагается, то сразу же начала бы делать приготовления, чтобы оставить Андершо, прежде чем он привезет сюда жену. Мои немногочисленные друзья знали о моем намерении и ничуть бы этому не удивились. Но дела обернулись по-иному, и это все меняет — во всяком случае, так мне кажется. А вы что об этом думаете?

— Вы правы, положение изменилось, так как широко известно, что ваш брат доверил вам управление поместьем, и, если вы покинете Андершо до его возвращения, все подумают, будто вас выжили из дома. Впрочем, это будет чистая правда.

— Вот именно! И это обстоятельство не позволяет мне сиять дом где-нибудь поблизости.

— Да, если вы считаете себя обязанной перед братом сохранять внешние приличия, чему он, кажется, не придает большого значения.

— У меня даже мыслей подобных не было, так что не смотрите на меня с таким презрением!

— Это касается не вас, глупышка!

— Значит, Конуэя? Ему я ничем не обязана.

— Скорее наоборот!

— Тоже неверно, если вы имеете в виду, будто он обязан мне. Я согласилась заботиться о поместье, потому что это меня устраивало. Не будь на моем попечении Обри, я бы не стала этого делать и вообще не осталась бы здесь ни дня после достижения совершеннолетня.

— Следовательно, вы стараетесь защитить честное имя Лэнионов? — осведомился Деймрел.

— Чушь! Вы отлично знаете, что честные имена меня не заботят — иначе я не находила бы удовольствия в вашей компании. Все дело в Шарлотте. Обри считает ее занудой. Так оно и есть, но бедняжка не заслуживает, чтобы ее ставили в еще более неудобное положение, чем то, в котором она сейчас. Конуэй сделал все, что мог, чтобы настроить людей против нее, и я не желаю добавлять последний штрих к его работе! Шарлотта не причинила мне никакого вреда — напротив, она старается во всем мне устунать. Причем до такой степени, что, если бы миссис Скорриер не была hors concours[36], я бы взяла на себя ее роль и проводила большую часть времени, напоминая Шарлотте, что теперь она хозяйка Андершо! Поэтому, если я уеду отсюда, то должна найти хороший предлог, а не предоставлять это соседям. Я давно собиралась поехать в Лондон, но когда Обри отправится в Кембридж. До этого еще целый год, и что мне делать в этот период — для меня загадка. Конечно, в Лондоне можно найти великолепных учителей, но я сомневаюсь, что Обри…

— Да оставьте вы Обри хоть на минуту! — прервал ее Деймрел. — Прежде чем я выскажу вам свое мнение о вашем плане обосноваться в Лондоне, Йорке или Тимбукту, скажите мне кое-что.

— Хорошо, но я не спрашивала вашего мнения об этом, — возразила Венеция.

— Тем не менее вы его услышите. Что вас так расстроило с тех пор, как мы с вами виделись в прошлый раз, Венеция? Почему вы стали рассматривать ваш отъезд из Аидершо как неотложную проблему? — Он добавил с насмешливой улыбкой: — Мне не нужны истории об экономках и прачках, радость моя, и если вы думаете, будто в состоянии меня одурачить, то вы ошибаетесь! Что вам сделала эта ведьма?

Венеция покачала головой:

— Ничего, кроме того, что я вам уже рассказывала. Я никогда не думала вас дурачить, — просто я, очевидно, придаю слишком большое значение тому, что было сказано, вероятно, всего лишь с целью меня позлить.

— А что именно было сказано?

Она немного поколебалась, прежде чем ответить.

— Это касается Обри. Миссис Скорриер не любит его так же, как меня, и, должна признаться, у нее есть на то основания. Он как злая оса, которая жалит вас и не дает себя прихлопнуть! Конечно, миссис Скорриер сама вызвала такое отношение своей злобой ко мне, но это не оправдывает Обри — он не должен вести себя столь неподобающим образом!

— Черт бы его побрал! — сердито воскликнул Деймрел. — Я думал, что пресек это приятное развлечение!

Венеция удивленно посмотрела на него:

— Вы сказали Обри, что ему не следует так поступать?

— Нет, всего лишь, что его забавы только усиливают злобу этой женщины к вам.

— Так вот в чем дело! Я вам искренне благодарна! Последние два дня Обри едва открывал рот в ее присутствии. Но либо вред уже причинен, либо миссис Скорриер возмущает, что Обри закрывается в своей комнате и присоединяется к нам только за обедом с хором из греческой трагедии, так громко звучащим в его ушах, что иногда приходится окликать его полдюжины раз, прежде чем он услышит! Она не может этого понять и считает его невежливым. Шарлотте Обри тоже не правится, но потому, что говорит вещи, которые ей непонятны, и это внушает ей страх перед ним. К тому же Шарлотту смущает хромота Обри, и она всегда отворачивается, когда он встает со стула или идет по комнате.

— Я это заметил, когда повстречал вас в парке, и надеялся, что она быстро избавится от этой привычки.

— Думаю, Шарлотта старается от нее избавиться. Но это дало повод миссис Скорриер сказать то, что, должна признаться, повергло меня в уныние. Она заявила, что Шарлотта испытывает ужас перед увечьями, и поэтому было бы неплохо, если бы теперь, когда она в интересном положении, Обри какое-то время пожил у друзей. Конечно: эта фраза не звучала настолько недвусмысленно, так что, возможно, я все преувеличиваю.

Лицо Деймрела помрачнело, и он отозвался изменившимся голосом:

— Нет! Если эта женщина способна сказать такое вам, то я не стал бы держать пари, что она не скажет это Обри, когда он ее разозлит!

— Этого я и опасаюсь, но неужели возможна такая жестокость?

— Еще как! Конечно, едва ли эта мегера способна хладнокровно так поступить, но я уже говорил вам, моя святая невинность, что вы не знакомы с подобными существами. Женщина с необузданными страстями capable de tout![37] Выведите ее из себя, и она скажет такое, что искренне осуждала бы, услышав от кого-то другого! — Деймрел сделал паузу, нахмурившись и сверля глазами лицо Венеции. — Что еще она вам сказала? — резко осведомился он.

— Не можете же вы требовать от меня повторения всей этой злобной чепухи!

— Да, лучше избавьте меня от нее. Значит, все дело в этом выпаде против Обри?

— Разве его недостаточно? Если бы вы знали, Деймрел, какие он испытывает муки, отшатываясь от всех незнакомых людей из страха вызвать жалость или отвращение, которое пытается скрыть Шарлотта!

— Я знаю. Конечно, едва ли эта женщина дойдет до такой низости без особо изощренной провокации, но парень чересчур чувствителен. Может быть, мне забрать его у вас? Я уже говорил ему, что он может перебраться в Прайори, когда захочет. Его ответ не отличался изяществом, но делает ему честь. Он осведомился, всерьез ли я предлагаю ему бежать тайком, предоставив вам выдерживать удар. В тот момент мне показалось несвоевременным доказывать ему, что, если он убежит, удар будет менее сильным, но если хотите, я могу это сделать. Единственная трудность в том, чтобы скрыть от него подлинную причину, но думаю, мне удастся с этим справиться.

Венеция почти непроизвольно протянула руку и шутливым тоном, скрывая более глубокие чувства, сказала:

— Какой же вы хороший друг, Злой Барон! Что бы мы без вас делали? Я знаю, что могла бы, если дела пойдут скверно, отправить Обри к вам. Эта мысль спасала меня от отчаяния. В случае необходимости я бы не колебалась — интересно, сталкивались ли вы когда-нибудь с подобной бесцеремонностью? — но пока такого случая нет и может никогда не представиться, если Обри не станет прислушиваться к глупостям, сказанным исключительно с целью его уязвить. Без крайней надобности я не намерена навязывать вам своего брата.

Деймрел все еще держал Венецию за руку, но теперь его пальцы показались ей странно неподвижными. Она вопрошающе посмотрела на Деймрела и увидела в его глазах незнакомое выражение, а на губах горькую усмешку над самим собой. Должно быть, Венеция обнаружила свое удивление, так как усмешка исчезла, и Деймрел, отпустив ее руку, беспечно произнес:

— Я никогда не позволяю ничего мне навязывать. Просто я был бы рад принять Обри в Прайори. Парень мне нравится, и я не считаю его обузой, если вас беспокоит именно это. Никто не может обвинить его, что он гость, который затрудняет хозяев. Позвольте ему приехать ко мне, когда сочтете нужным, и оставаться у меня столько времени, сколько понадобится вам обоим.