В положенное время несколько фургонов доставили свертки в Лондон, в странное место назначения — Тауэр.

Доступные пещеры вновь открылись для посетителей; вновь туристы могли дивиться пасти пещеры Пика, заходить внутрь и любоваться хождением по канату, а также древними лачугами, которые время от времени давали приют жителям Каслтона от разгула непогоды, или в смутные времена — шайкам разбойников.


К большой радости Элизабет Фиц постановил, что впредь его дочери будут обедать с семьей, и даже проводил с ними некоторое время. Склонность Кэти шалить угасла. Сьюзи научилась поддерживать свою часть разговора, не заливаясь свекольным румянцем, Анна же проявляла живейший интерес ко всем политическим и европейским вопросам. Джорджи всячески старалась вести себя, как леди, и согласилась, чтобы ее ногти смазали горьким алоэ — омерзительнейший вкус! — и героически умудрялась не смывать отвратительное снадобье.

— Что произошло между Сьюзи, Анной и тьютором Чарли? — спросил Фиц у жены, угрожающе хмурясь.

— Абсолютно ничего, хотя они и воображали, будто влюблены в него, — ответила Элизабет невозмутимо. — Он никак их не поощрял, могу тебя заверить.

— А Джорджи?

— Заметно предвкушает свой лондонский сезон, теперь, когда Китти рисует заманчивые картины, завораживающие ее. Она так красива, что успех ей обеспечен, если она оставит свои мэриизмы, а Китти заверяет меня, что так и будет, о чем свидетельствуют ее усилия отвыкнуть грызть ногти.

— Это было ужасное лето, — сказал он.

— Да. Но мы выдержали его, Фиц, и это главное. Я очень жалею, что не знала, что вы с Недом были братья.

— Я бы сказал тебе, Элизабет, если бы мог.

— Он всегда напоминал мне могучего черного пса, который охранял тебя от всех, кто появлялся.

— Нед, безусловно, выполнял эту роль и многие другие. Я любил его. — Он посмотрел на нее прямо, темные глаза в ее глаза. — Но не так сильно, как люблю тебя.

— Нет, не сильнее. Просто… по-другому. Но почему ты перестал говорить, что любишь меня, после рождения Кэти? Ты исключил меня из своей жизни. Не моя вина, что я не могла дать тебе другого сына, кроме Чарли, или что он не отвечал твоим ожиданиям. Но ведь теперь ты больше так не думаешь, правда?

— Сына лучше Чарли пожелать невозможно. Он идеальное слияние тебя и меня. И это правда, что я исключил тебя из моей жизни, но потому лишь, что ты исключила меня из своей.

— Да, правда. Но ты-то почему?

— Ах, я был так измучен твоими постоянными насмешками надо мной! Сарказмы и тонкие колкости, шуточки исподтишка — ты не могла простить Каролине Бингли, что она чернила тебя и унижала, и все-таки ты унижала меня. Казалось, стоило мне только открыть рот, и меня корили за мое самомнение или высокомерие — за качества, худо ли, хорошо ли, но врожденные. Однако это не шло ни в какое сравнение с твоим чуранием брачной жизни. Мне чудилось, что я занимаюсь любовью с мраморной статуей! Ты не отвечала на мои поцелуи, мои ласки — я чувствовал, что ты превращаешься в камень, едва я приближался к твоей постели. У меня возникало ощущение, что тебе отвратительны самые мои прикосновения. Я бы с радостью продолжал попытки зачать второго сына, но после Кэти я уже не мог этого выносить.

Она ощутила дрожь, столь же легкую, как мурлыканье кошки, мучительно сглотнула, глядя не на него, но в окно своей гостиной, хотя уже давно стемнело, и она видела только танцующее отражение свечных огоньков. О, до чего же уверена она всегда была, что сумеет преобразить натуру Фица, заставить его увидеть, как он бывает смешон из-за этих ледяных манер и сухости. Только в этом году она перестала мягко подшучивать над его несгибаемостью, но лишь от гнева и отвращения. Однако теперь она наконец-то постигла все, что можно было постигнуть о леопардах и их пятнах. Фиц никогда не будет способен посмеяться над собой. Он слишком высоко ставил фамильное достоинство Дарси. Чарли, возможно, удастся растопить лед Фица, но ей — никогда. Ее прикосновения были слишком беспощадными, ее чувство юмора слишком неукротимо. Ну а остальные обвинения — что она может сказать в свою защиту?

— Мне нечего сказать. Я признаю свое поражение, — сказала она.

— Элизабет, этого мало! Если ты будешь молчать, мы никогда не сможем положить конец разлому между нами! Когда-то давным-давно, когда Джейн была так больна после рождения Роберта, она сказала в полубреду, что ты решила принять мое предложение, только увидев великолепие Пемберли.

— Ах, эта одна легкомысленная фраза! — вскричала она, прижимая ладони к горящим щекам. — Даже Джейн не знает, когда я шучу! Я подразумевала совсем не то и понятия не имела, что Джейн воспримет мои слова всерьез! — Она встала на колени перед его креслом, устремив на него глаза, сияющие нежностью. — Фиц, я действительно тебя полюбила, но не из-за Пемберли. Я влюбилась в твое щедрое благородство, твою доброту, твое… твое терпение!

Глядя на нее сверху вниз, он понял, что вновь покорился этим сияющим внутренним светом глазам, этим чудесным сочным губам.

— Я бы хотел поверить тебе, Элизабет, но статуя не лжет.

— Нет, лжет. — Может быть, если ей не смотреть на него, а тут у его ног это было много легче, она сумеет объяснить ему. — Я попробую объяснить, Фиц, но не заставляй меня смотреть на тебя, пока я не выговорюсь. Пожалуйста!

Он положил руку ей на волосы.

— Обещаю. Скажи мне.

— Акт любви вызвал во мне невыносимое отвращение. И все еще вызывает! Я нахожу его жестоким, животным… и никак уж не актом любви. Он обернулся для меня физическим страданием и душевной потерей. Тот Фиц, которого я люблю — не этот мужчина! Он не может быть этим мужчиной! Унижение! Опозоривание! Я не могла этого вынести и вот почему превратилась в статую. Со временем я начала молиться, чтобы ты перестал меня посещать, и со временем ты перестал. Но почему-то это ничего не изменило.

Фиц смотрел в огонь сквозь стенку слез. Единственное, что никогда не приходило ему в голову! То, в чем он видел доказательство силы своей страсти, ей представлялось поруганием, изнасилованием. Она вступила в брак настолько девственно-наивная, что его плотская сторона была для нее тайной за семью печатями. Но поскольку она была из этой семьи, я не считал ее такой обереженной. Ведь в юности ее мать, наверное же, была той же Лидией, и ее дочери, казалось, не могли не знать про физическую сторону любви.

— Полагаю, — сказал он, смигивая слезы, — мы, мужчины, считаем, будто наши жены оправятся после шока первой ночи и научатся получать наслаждение из того, что Бог, безусловно, предназначил быть большим наслаждением. Но, возможно, некоторые женщины слишком умны и слишком чувствительны, чтобы оправиться от шока. Женщины вроде тебя. Я крайне сожалею, но почему, Элизабет, ты мне никогда об этом не говорила?

— Я не думала, что тот мужчина меня поймет.

— Отдели его от меня.

— В тебе много мужчин, Фиц, со многими секретами.

— Да, у меня есть секреты. Некоторые я расскажу тебе. Просто не сомневайся, что те, которые я скрою от тебя, никак с тобой не связаны. Их я доверю Чарли, моему наследнику и моему кровному сыну. — Он начал ритмично гладить ее по волосам, будто не замечая этого. — Тот мужчина, как ты его называешь, неотъемлемая часть меня! Ты не можешь отделить его от целого. Я был бесчувственным животным, теперь я способен это видеть, но по невежеству, Элизабет, не нарочно. Я люблю тебя больше, чем любил Неда, больше, чем моего сына или моих дочерей. И теперь, когда я выбрал задние скамьи, у тебя не будет соперников в Вестминстере.

— Ах, Фиц! — Она подняла голову и потянула его к себе, чтобы поцеловать медленно и томно. — Я люблю тебя не меньше!

— Что ставит нас перед исходной проблемой, — сказал он, пододвигаясь в кресле так, чтобы она могла втиснуться рядом с ним. — Возможно ли вдохнуть жизнь в статую? Могу ли я стать Пигмалионом твоей Галатеи?

— Мы должны попробовать, — ответила она.

— Вероятно, не так уж плохо, что такое положение вещей длилось столь долго. Мне пятьдесят. И я способен контролировать свои первозданные потребности надежнее, чем тридцатилетний мужчина. И вдохнуть в тебя жизнь всецело зависит от меня. — Он снова ее поцеловал, как в первые чудные дни их помолвки. — Тебе требуется то, что мне дается трудно. Нежность.

— Я возлагаю надежды на того мужчину, как и на тебя, Фиц. Мы все изменились за прошедший год, от Мэри до Чарли.

— Так мне посетить твою постель?

— Да, пожалуйста. — Она вздохнула и положила голову ему на плечо. — Я надеюсь, что обрету счастье, но сильно опасаюсь за счастье Мэри. Если она выйдет за Ангуса, брачная жизнь обернется для нее шоком. — Она хихикнула. — Впрочем, она не так невежественна, как была я. Знаешь, Фиц, когда мы собрались в мэноре Шелби на похороны мамы, она прямо-таки отпечатала мне, что хотела бы, чтобы Чарльз Бингли закупорился пробкой ради здоровья Джейн! Она такая практичная!

— И будет топтать беднягу Ангуса вдоль и поперек!

— Очень опасаюсь, что тут ты абсолютно прав. Да, она изменилась во многих отношениях, но по-прежнему остается предвзятой, упрямой и решительной, какой всегда была.

— Будь благодарна, Элизабет, что Чарли сказал ей, как она визжит. Подумай, от скольких песен мы были избавлены!


Отказавшись взять на себя роль официального председателя, Фиц устроил конференцию за круглым столом касательно золота. Присутствовали Элизабет, Джейн, Китти, Мэри, Ангус, Чарли, мистер Мэтью Споттисвуд и сам Фиц. Он со всем тщанием объяснил четырем дамам, что у каждой есть право голоса, что каждый их голос равносилен голосу джентльмена, а поскольку мистер Споттисвуд права голоса не имеет, то они, объединившись, могут одержать победу над джентльменами четырьмя голосами против трех. Это сбило с толку Джейн и Китти, но приятно взволновало Элизабет и Мэри. Однако оказалось, что Фиц, хотя и отказался быть официальным председателем, был твердо намерен вести собрание по всем правилам. Он постучал пресс-папье по буквально круглому столу.