Отец Грейс научился переплетному делу у своего отца, но так и не пошел по его стопам в семейном бизнесе, обретя свое призвание в лечении заболеваний ног. Все без исключения книги в доме ее родителей были красивейшим образом переплетены, многие в тисненую кожу, с любовно подклеенными корешками, а иногда даже в пыленепроницаемых обложках.

Поваренные книги ее матери протирали специальными растворами и тщательно, чтобы не причинить ни малейшего вреда, стирали с них пыль; они были обернуты в прозрачный пластик на тот случай, если на них, не дай бог, что-нибудь прольется. «Люди бережнее обходятся со своими сигарами, чем с книгами, — частенько ворчал Милтон. — У меня есть сигары, которые старше тебя, Грейси, и они все так же хороши, как в тот день, когда я покупал их», — говорил он, доливая воду в установку для увлажнения, хотя бросил курить, когда Грейс еще только-только пошла в колледж. Родители недавно установили осушитель и ионизатор воздуха, чтобы избавиться от пыли в квартире. Если бы отец ко всему прочему мог еще и контролировать наружный климат, он был бы совершенно счастлив.

Кроме того, он любил цепляться к мелочам и никогда не был доволен никакой работой, кроме той, что выполнял сам. Многие маляры уходили, бросая наполовину сделанную работу и отказываясь отвечать на его звонки, когда им вконец надоедала настойчивость, с какой он требовал, чтобы они в энный раз перекрасили ту или иную комнату из-за каких-то едва заметных подтеков. Грейс всегда втайне думала, что было бы лучше, если бы отец пошел в пластическую хирургию вместо лечения заболеваний ног, но держала эти мысли при себе, понимая, что тогда они с матерью превратились бы в заложниц неистребимого отцовского желания сохранять и реставрировать.

В тот год, когда Грейс начала встречаться с Лэзом, он устроил переплетную мастерскую для отца Грейс в пустующем складе в подвале дома, где жили ее родители. Сдружившись с главным администратором, Лэз даже получил разрешение сломать стену прилегающей мойки, чтобы Милтону не приходилось бегать наверх — мыть свои инструменты. Вследствие этого отец проводил большую часть свободного времени в подвале, время от времени поднимаясь, чтобы прослушать прогноз погоды.

«Снег еще идет?» — спрашивал он, поднявшись из своего подземного царства — глотнуть свежего воздуха или перекусить. Если бы не посещения офиса, расположенного на другой стороне улицы, отец, наверное, вообще никогда не выходил бы из дома. Мастерская была жестом, достойным пожизненной благодарности, но Лэзу все казалось мало. Для него Милтон стал родным отцом, которого он никогда не знал.

Весной следующего года, во время помолвки Грейс и Лэза, на которую Шугармены явились с уткой по-пекински, отец вручил Лэзу подарок, завернутый в бурую оберточную бумагу. Пока Лэз разворачивал сверток, отец чуть не лопался от гордости. Внутри оказалось тщательно восстановленное, принадлежавшее Лэзу двухтомное первоиздание «Простаков за границей» Марка Твена и два билета на самолет. «Приятного путешествия», — было написано отцовской рукой на карточке. Грейс шепнула родителям, что они напрасно сделали это, и она знала, о чем говорила, потому что теперь цена книги была под большим вопросом. Она просто не понимала, как отцу удалось заполучить книгу.

— Разве не прекрасная работа? — спросила, лучась улыбкой, мать Грейс. — Он даже подновил позолоту на заголовке. А посмотрите на новый форзац! Милтон прямо-таки окопался в своей мастерской. Вроде сапожника.

— С черникой или с персиками? — спросил Берт.

— Берт! — осадила его Франсин, хлопая мужа по плечу и одновременно наклоняясь, чтобы полюбоваться томами.

— Удивлены? — спросил отец Грейс.

Лэз вертел книги в руках, подняв брови и округлив в недоверии глаза. Грейс ожидала, что он будет, как всегда, вежлив, но, когда он обратился к отцу и торжественно произнес: «Марк Твен был бы польщен», — поняла, что это не просто вежливость, и Лэз был искренне тронут добротой отца. Книги были выставлены под стеклом и сияли среди прочих первоизданий, как драгоценные восковые цветы.

Когда они с Лэзом вернулись после шести недель, проведенных за границей, где непринужденно следовали бродяжническим наклонностям Твена, Лэз написал статью под названием «Распад слов», и впервые прозвучала мысль о занятиях Грейс.


Последние два дня выдались на редкость дождливыми, и Грейс бдительно оставляла два мокрых зонтика в вестибюле, а затем убирала один из них, что должно было указывать на отсутствие Лэза. Кроме того, она поставила там же пару лэзовских коричневых ботинок, которые держала под краном, пока они не промокли насквозь и не стали грязно-бурыми. Марисоль пришла в среду с охапкой эвкалиптовых веточек вперемежку с пурпурными астрами — букет, принесенный специально для Лэза, который любил все душистое.

— Похоже на праздник, — произнесла Марисоль, повесив пальто и пройдя на кухню — налить воды в вазу.

— Доброе утро, Марисоль. Спасибо за цветы.

— Мне самой приятно, сеньора Грейс.

Грейс сидела за столом в гостиной, по-прежнему освещенной довольно тускло, поскольку она забыла купить другой удлинитель.

После вчерашней промашки она решила, что вернее будет связаться со своей обычной косметической компанией по почте. Она надписала адрес на конверте, вложив в него листок с соответствующей информацией о том, например, сколько тюбиков помады ей нужно (она остановилась на трех). После того как компания получит образчик помады, ждать приходилось две недели, иногда дольше, если трудно было подобрать цвет.

Согласно инструкции Грейс провела линию на листке белой бумаги и заклеила ее скотчем. Потом подумала, что неплохо бы добавить и запах, поскольку ее обоняние было очень чувствительным. Даже ванильная эссенция, такая, казалось бы, невинная вещь, могла вызвать у Грейс цепочку воспоминаний, неизменно приводивших ее в какое-нибудь нежелательное место, куда она надеялась никогда больше не попасть. Тут важно было не ошибиться. УФ-фильтр в составе помады показался ей благоразумной идеей, но от блеска она решила отказаться. Все, чего она хотела, это получить точную копию — на первый взгляд, достаточно простой заказ. Грейс заклеила конверт и встала из-за стола.

— Марисоль, не могла бы ты протереть телефонную трубку в спальне? Она немного липкая.

— Конечно, сеньора Грейс.

Однако не успела Грейс произнести свою просьбу, как у нее возникли дурные предчувствия. Мысль о том, что вместе с липкими следами сотрутся и отпечатки пальцев Лэза, усугубила в ней чувство утраты.


Тем вечером она чуть запоздала на занятия из-за того, что мысли ее были в разброде и какая-то вялость напала на нее. Ученики уже ждали. Лавка была украшена маленькими, продолговатыми, похожими на сосульки лампочками, протянутыми вдоль подоконников, а также красными, пурпурными и желтыми фонарями, размещенными на книжных полках, потому что Ханука в этом году была ранняя. Семья Грейс не праздновала Хануку, пока она росла, и до недавних пор она об этом даже не задумывалась. Но теперь ее мать стала просто одержимой, отмечая все еврейские праздники — обычно какой-нибудь поджаркой или запеканкой, которые могли сгодиться для любого случая. «Такова традиция», — твердила Полетт даже на еврейскую пасху, когда запеканка запрещена. Но тогда политые медом свиные отбивные в сухарной обсыпке с пармезаном, которые готовила Франсин Шугармен, попирали все существующие законы кошерной пищи.

Лавка выглядела такой нарядной и праздничной, что Грейс встряхнулась и тоже почувствовала праздничный настрой. Она даже согласилась надеть сверкающую праздничную корону, какие были на всех продавцах. Раскладывая материалы — короткие иглы, белый полихлорвиниловый клей и стопку рисовой бумаги, — Грейс вскинула голову и заметила, что какой-то молодой человек, вероятно еще не достигший возраста, когда по закону молодым людям начинают продавать спиртное, пристально за ней наблюдает. Он был в джинсах и белом сноубордистском свитере — стиль, типичный для людей, которые закончили колледж, но еще по-настоящему не работают. Молодой человек держал в руках книжный том, явно нуждавшийся в починке. Он, казалось, был заинтересован процедурой, но вел себя сдержанно и не вмешивался.

Когда Грейс на него посмотрела, он тут же опустил глаза, уткнувшись в книгу, которую держал в руках, и слегка покраснел. Грейс не могла оторвать от него пристального взгляда. Все в нем — глаза, спутанные каштановые волосы и тонкие брови, юношеское телосложение и даже то, как он держался, слегка сутулясь, — до жути напомнило ей Лэза, и ее потянуло к нему.

Она начала занятие с того, что показала ученикам, как сшивать страницы, продев в иголку почти прозрачную нить, потом направилась к молодому человеку. По мере того как она приближалась к нему, ей представились седые завитки у него на висках, как если бы каждый ее шаг измерялся годами, а не футами и как если бы юноша оказался Лэзом, когда она подойдет к нему.

— Помочь тебе? — спросила она и более внимательно посмотрела на книгу, которую он держал в руках. Корешок надломился в нескольких местах и начал крошиться, переплет сильно поизносился. — Ты действительно хочешь отреставрировать этот том?

Молодой человек перевернул книгу, и Грейс прочла название. Это были твеновские «Простаки за границей». Совпадение поразило ее.

— Я хотел бы записаться на курс переплетного дела, — начал он, и в его голосе Грейс послышалась уверенность, которой противоречил румянец на щеках. Она не могла не заметить, как пристально он на нее смотрит; вспомнив о короне, она сняла ее.

— Следующий цикл начнется только в январе и продлится десять недель. Если хочешь, можешь записаться, — сказала Грейс. Она объяснила, что курс представляет собой всего лишь введение в переплетное дело, сама тем временем стараясь определить его акцент, слегка южный. Ее первоначальная реакция не выдерживала проверки, будучи основана исключительно на вере в волшебство.