Нина Соломон - Незамужняя жена

— С Новым годом, миссис Брукмен, — сказал Хосе, появляясь в вестибюле.

— Спасибо, Хосе. Тебя также. Почему такая темь?

— Когда отключили лифты, во всем доме погас свет. Генератор стоит на таймере. Включится в половине первого, в час. Ну и ночка! А жильцы из десятой квартиры хотели устроить караоке.

Грейс поднялась по лестнице до своей квартиры. На каждой площадке стоял фонарь, и она заметила, как ее тень становится длиннее с каждым шагом.

Открыв дверь, она прошла на кухню. На столе, перед местом, где обычно сидел Лэз, лежали сложенная салфетка и нож, полупустой стакан воды стоял на буфете. Должно быть, она по рассеянности поставила его туда. От старых привычек, поняла она, отделаться нелегко. Она могла притворяться даже во сне. Открыв вспомогательную кладовку, она достала фонарик, что было излишним, так как после реорганизации, произведенной Марисоль, свет стал вовсе не нужен. Грейс могла найти все что угодно даже с закрытыми глазами.

Вдалеке послышались хлопки фейерверков. Грейс подошла к окну и стала смотреть на размытое пиротехническое действо. В Нью-Йорке звонили все, большие и малые, колокола — Пенелопа и Адриан наверняка поднимали тост на финишной черте; ее родители за чашкой грога с пониженным содержанием холестерина спорили с Шугарменами о том, сколько они должны за шоколадный мусс Франсин; где-нибудь праздновал и Лэз, пусть даже и под чужим именем. Сегодня вечером они с Лэзом должны были быть в Линкольн-центре. Лэз в своем ежедневнике записал: «Контакт». Грейс всегда хотелось посмотреть эту пьесу.

Хотя было еще не поздно, она чувствовала, что силы ее на пределе. Она сбросила пальто и одежду на пол спальни. Потом рухнула в кровать.

Ее разбудил сон, настолько живой, что каждая жилка ее тела трепетала. Ей снилось, будто Лэз проник в ее мозг и тело. «Я никогда больше не брошу тебя», — говорил он Грейс на языке чувств, которые она считала забытыми. Слова звучали в ее ушах, как далекая мелодия. Это были те самые слова, которые она вызывала в воображении день за днем, слова, которые она заставила бы Лэза произнести, если бы ей довелось устроить его возвращение домой с той же точностью, с какой она воспроизводила его присутствие.

«Я здесь, Грейси. Я вернулся, вернулся навсегда. Я никогда больше тебя не брошу».

Слова эти крутились в ее голове.

Грейс так сильно и так долго желала услышать их, и все же в них была какая-то фальшь. Она покрылась потом. На грудь что-то давило. Лампа возле кровати зажглась неожиданно, как будто Хосе сам включил центральный рубильник. Грейс открыла глаза и поняла, что это не сон и не галлюцинация, — рядом с ней лежал Лэз. Это был не призрак Лэза, спрыснутый из пульверизатора и до неприличия равнодушный ко всему, как выпавший волосок, — запах тела, грубые руки, слишком знакомый взгляд, маскирующий улыбку, — это был Лэз во плоти. Почти неузнаваемый. Рядом с ней лежал незнакомец.

Лэз взъерошил волосы у нее на затылке и поцеловал, как тогда, на лыжном подъемнике. Грейс закрыла глаза и словно опять перенеслась туда, оторвавшись от земли. Она снова открыла глаза и увидела свое отражение в зрачках Лэза.

— С Новым годом, милая. Я люблю тебя, — сказал он, перекатываясь на спину. Голос у него был низкий и слегка хрипловатый. — Я так виноват. Я заставил тебя пройти через ад. Но ты же меня знаешь — это было для меня слишком. Я не мог принять ее. Но все это больше ничего не значит. Даже Пулицеровская премия. Главное, что мы снова вместе. И будем вместе всегда. Это всего лишь начало. Обещаю. Теперь ты нужна мне больше, чем когда-либо.

Он закрыл глаза. Грейс представила себе утро и ту сторону постели, на которой спал он — смятое, сбившееся, перекрученное белье, — и усомнилась в том, что Лэз смог бы так же искусно засвидетельствовать свое присутствие, как это делала она.

— Я так скучал по тебе. Все изменится — обещаю. Ты единственная, кого я по-настоящему люблю.

Он снова поцеловал Грейс и обвил ее руками. Она собиралась сказать ему, что он будто никуда и не уходил, но он уже спал.

Вспышка света исказила зрение Грейс, и все теперь в ее глазах отсвечивало зеленым, как в современном, урбанизированном Изумрудном городе. Но смерч, вызванный Лэзом, не мог оторвать ее от дома. Она уже была дома и теперь — не больше и не меньше, чем всегда.

Грейс положила голову на подушку и уставилась в потолок. Мужчина рядом с ней был не тем, кого она ждала. Она наконец вернулась к самой себе. Сном было то, чего она все это время желала, и теперь, когда оно пришло, Грейс могла с легкой душой расстаться с ним.

Рано утром Грейс выскользнула из постели, чтобы приготовить чашку чая и отнести кофе Хосе. Это стало ее ритуалом, но сегодня она сварила кофе в керамической кружке, которую Марисоль нашла в музыкальной шкатулке. Кружка была забита карандашными огрызками и круглыми резинками. Грейс понимала, что должна чувствовать себя раскрепощенной в своей упорядоченной квартире — в щелях не крылось больше никаких секретов, никаких чудес, никаких сюрпризов под кроватью, ничего не было потеряно по дороге, ни одно сокровище не осталось не открытым. Все на своих местах. Грейс должна была испытать нечто вроде катарсиса, но вместо этого чувствовала пустоту. Это был ее беспорядок, ее окольный, кружной путь. Просто до сих пор она этого не понимала.

Гостиная ослепительно сияла — елка и «дюро-лайт» мигали в унисон. Оставив их, она пошла в спальню надеть свои байкерские сапоги. Она постаралась не разбудить Лэза. Сон у него был крепкий. Грейс показалось, что в спальне пахнет как-то по-другому, она забыла об особой алхимии феромонов. Она приоткрыла на щелку окно и встала в дверях. Лэз был дома. Его ноги свешивались с кровати, смятая простыня была подоткнута. Часы лежали на ночном столике, ботинки и брюки валялись в углу, возле оттоманки. Стертые детали, не дававшие пищи воображению. Если бы Грейс не слышала дыхания Лэза, она вряд ли сказала бы, что он здесь.

Она вырвала страничку из одного из своих блокнотов. «Рада, что ты вернулся. Мне жаль, но я не могу остаться. Я здесь больше не живу. Грейс».

Она положила записку и свое обручальное кольцо рядом с орхидеей на столе в столовой и оставила возле них свою скульптуру женщины, встающей со стула, прямо в пятне света от «дюро-лайт». Потом взяла бабушкин платок вместе с принадлежавшим мистеру Дубровски экземпляром «Обломова» — уж на этот раз она его дочитает — и спустилась вниз отнести кофе Хосе, прежде чем отважно выйти на улицу под моросящий дождь — свободной, как никогда.