Нэнси провела невестку через зал рептилий, мимо выставки эскимосов, в комнату с диорамой, воспроизводящей в натуральную величину эпизод из жизни североамериканских аборигенов, потчующих паломников кленовым сиропом. В глубине маячило неукрашенное деревце. Перед ним стояли два длинных стола, заваленных пачками разноцветной бумаги для оригами, со складными металлическими стульями для всех желающих.

Грейс села и сразу принялась за работу. Это было проще, чем шушукаться с матерью Лэза, особенно после того, как та сболтнула ей насчет Кейна вчера вечером. Грейс предпочла сосредоточиться на папиросной бумаге. Скоро работа настолько увлекла ее, что она почти забыла, что Лэза на самом деле нет дома, что он не спит и не смотрит футбол, как она сказала свекрови.

Руки Грейс уже настолько привыкли к подобным операциям, что бумага, казалось, складывается сама собой. Она приготовила обычный набор из зверюшек, фонариков и звезд, накладывая радужные лоскутки на бумагу более блеклых тонов. К сожалению, мать Лэза была не столь уж занята, поэтому, по своему обыкновению, принялась сплетничать со всеми, кто ее слушал. Работа Грейс над серебряным лебедем была в самом разгаре, когда Нэнси заговорила о Кейне.

— Он так глазами по сторонам и стреляет. Посмотрим, как долго протянет это его новое увлечение.

— Он выглядит счастливым, — рассеянно отвечала Грейс, складывая лебедю хвост. Она уже собиралась приступить к крыльям, когда мать Лэза повернулась к ней.

— Вид у тебя какой-то слегка опухший. Что-то от меня скрываешь? В смысле бабушки насчет меня лучше планов не строй. В старухи записать хочешь?

Грейс уставилась на мать Лэза. Она уже собиралась было ответить, когда заметила, что по неосторожности сломала шею лебедю, над которым работала: крохотная серебряная шейка хрустнула между ее большим и указательным пальцами.

— Надо бережнее относиться к материалу, Грейс, — упрекнула ее мать Лэза. — Сосредоточься.

Грейс оставила обезглавленного лебедя на столе и машинально потянулась за новым листком бумаги. Она снова стала складывать фигурку, но пальцы утратили прежнюю ловкость.

Она вспомнила, когда у нее в последний раз были месячные. Привычка отмечать дату в календаре по-прежнему оставалась ее второй натурой. Это не могло случиться ранее четырех недель назад, самое большее — четыре с половиной, но она не была уверена. Циклы у нее были очень регулярными.

Перспектива забеременеть показалась Грейс не такой уж неприятной. Мысль об этом даже позабавила ее, и она представила себе сегодняшнюю вечернюю встречу в «Розовой чашке». Лэз — за маленьким столиком у окна. Она входит, щеки у нее горят. Увидев ее, он встанет и подойдет к ней, и не надо будет никаких слов: он обнимет ее, прижмет пальцы к губам и скажет, что именно этого ждал все время.

Грейс несколько раз прокрутила эту сцену перед своим внутренним взором, выстраивая освещение и подбирая детали одежды и диалога, пока не поняла, что обрушившаяся на нее реальность не даст этой сцене быть сыгранной так, как ей того хочется. Само собой разумелось, что ее внутриматочное устройство дает девяносто девять процентов гарантии, и, кроме того, Лэз никогда не хотел иметь детей.

Сложив бумагу еще несколько раз, Грейс впервые взглянула на своего лебедя. К сожалению, она выбрала неудачный желто-коричневый лист бумаги. Крылья получились несимметричными, тело маленьким и коренастым; нет, назвать лебедя грациозным не поворачивался язык. Голова его, вдвое больше обычной, была слегка повернута в сторону, словно стыдясь самой себя. Грейс уже собиралась выбросить свое творение, постаравшись сделать это как можно незаметнее, когда девчушка, сидевшая на дальнем конце стола, подбежала и выхватила лебедя у нее из рук.

— Мам, смотри, — крикнула она, высоко поднимая мутанта в воздух, чтобы ее мать и все остальные могли получше его разглядеть, — это же Гадкий утенок!


Сделав еще семнадцать лебедей, Грейс вышла из музея и остановилась на улице напротив торговца солеными крендельками. Начало двенадцатого. До открытия «Бочонка» надо было ждать еще около часа. Она побрела домой; клуб дыма, вырвавшийся из открытого люка, почти скрыл из виду тележку торговца.

На металлических трибунах, оставшихся после вчерашнего парада, мороз развесил замысловатые кружева инея. Отец был прав: холодало. При каждом вдохе кровь стучала у нее в висках, словно она очень быстро ела мороженое. Грейс всегда находила что-то привлекательное в дешевых местах на галерке, и каждый год она в конце концов уговаривала Лэза пойти посидеть на верхнем ряду с термосом горячего шоколада до того, как начнется парад. Но сегодня, увидев на галерке двух влюбленных, обнявшихся и сунувших руки друг другу в карманы, она испытала острый укол чувства обездоленности, и ей захотелось, чтобы город поскорее сдул парочку оттуда.

Когда она проходила через вестибюль, Хосе радостно встретил ее. «Сеньор Брукмен всегда знает, когда я делаю двойной. И оставляет мне две чашки. И еще он знает, что сладости — моя слабость. Жена говорит, я от них толстею. Так что вы уж скажите ему, чтобы не оставлял больше печенья — сажусь на диету». Грейс пообещала, что так и сделает.

Наверху она увидела гору почты у своих дверей и, подняв верхнее письмо, быстро взглянула на него, пока искала ключ. Ей пришлось перечитать его дважды. «Нашей единственной и неповторимой». Первой реакцией Грейс было решить, что почту доставили ей по ошибке. Она была не единственной и к тому же замужней. Но, приглядевшись, она заметила на конверте свое имя. Грейс инстинктивно дотронулась до обручального кольца. Кровь снова застучала в висках. Чем сильнее она старалась примирить спорящие друг с другом мысли, тем острее чувствовала, как теряет опору. Ей захотелось выпасть, отключиться, но мысли продолжали в голове свою круговерть, а выключателя не было.

11

Просрочено

Войдя в квартиру, Грейс разорвала конверт, адресованный «нашей единственной и неповторимой», и уже собиралась выбросить его в мусорное ведро, как заметила знакомый логотип и начала читать: «Мы в нашем обществе „Идеальная пара“ с волнением ожидаем увидеть Вас в наших рядах…»

Это было уже слишком. У Грейс возникло ощущение, что по ее следу идет какая-то одержимая навязчивой идеей сваха.

К ней и раньше обращались по почте и по телефону с разного рода странными просьбами. Например, она получила предложение от некоей ортодоксальной общины приобрести ароматизированные презервативы, причем, помимо производства контрацептивов, община занималась изготовлением другой ароматизированной продукции, как-то: выпечные изделия и кремы, консервированные яблоки и мятная жвачка. Грейс вежливо отказалась, объяснив, что они с мужем ни в чем не нуждаются. После этого Грейс долго изгоняла из воображения Лэза в пахнущем мятой, похожем на выпечное изделие презервативе, причем вся сцена вызывала у нее тошнотворное чувство, похожее на то, которое она испытала, наткнувшись на вибратор в форме гусеницы в ночном столике Франсин Шугармен.

Счета посыпались из стопки писем, как листья в листопад. Финансовые заботы всегда брал на себя Лэз, выписывая чеки в промежутках между порциями сладкой стряпни Марисоль. Грейс подровняла стопку счетов, убедившись, что от компании по производству губной помады так до сих пор ничего и нет, и попутно обратила внимание на конверт с красным штемпелем «Просрочено». Она уже приготовилась вскрыть его, как зазвонил домофон. Спрятав счет под последний номер «Нью-Йорк мэгэзин», она нажала кнопку.

— К вам мистер Кейн, — объявил Хосе.

Грейс не помнила, чтобы они о чем-либо договаривались с Кейном накануне, однако это вполне могла быть одна из его причуд. Несколько минут спустя раздался звонок в дверь. Открыв, Грейс увидела Кейна, вид у которого был такой, будто он только что из постели — вполне вероятный сценарий, учитывая, что у него была собственная компьютерная компания и он мог работать на дому.

— Какой-то ты сегодня заспанный, Кейн.

— Немного есть. Спасибо за заботу. У меня номерок к врачу, рано.

Грейс заметила, что рука Кейна больше не в повязке, а поддерживается конструкцией из прозрачного пластика.

— Как рука, лучше? — приятельски поинтересовалась она, но в душе ее прежде всего шевельнулось беспокойство, как избавить Лэза от вечерних игр по средам, ведь Кейн явно скоро снова начнет играть. Может быть, локоть Лэза распухнет от острого приступа воспаления связок?

— Врач говорит, еще несколько недель.

— Кстати, никуда и никогда больше с тобой не пойду, — заявила Грейс. — Спасибо, что сказал, что у меня губы как у покойника.

— Ты выглядела просто неотразимо. — Кейн посмотрел на часы. — Моя машина на двойной парковке. Скажи Лэзу, чтобы поторопился, если хочет вернуться домой засветло.

Грейс почувствовала себя в западне. Вернуться откуда? Она уставилась на Кейна, стараясь найти ниточку в разговоре, которая помогла бы понять, что он имеет в виду. Неужели у них с Лэзом была игра, про которую Грейс забыла?

— И не говори, что Лэз еще не встал. Мне послышалось, ты сказала — он сам не свой, так переживает из-за поездки за елкой.

Только тут Грейс вспомнила, что в баре говорила с Кейном о елке.

Она нервно теребила пуговицы на своем кардигане.

— Лэзу пришлось поехать… туда, — сказала она наконец заплетающимся языком.

— Поехать туда? — переспросил Кейн. — Куда туда?

— Он хотел от этого отделаться. Правда. Но так и не смог, — сказала Грейс, стараясь говорить уверенно, при этом подобающим случаю извиняющимся тоном.

— Не знай я Лэза получше, я бы обиделся.

— Дело не в этом, Кейн, правда. Он просто не мог отделаться от… — Грейс замолчала, пытаясь найти подходящее слово.

— Я знаю… от чего, — сказал Кейн, глядя на свои туристские ботинки. Грейс заметила, что они новехонькие. Кейн был похож на мальчугана, снарядившегося в первую поездку в бойскаутский лагерь.