Розовое здание было предметом особой гордости отца Скотта. Он целиком и полностью выделил это помещение под свадебную часовню. Отец Скотт любил свадьбы. Они нравились ему больше всех других проводившихся им мероприятий.

Он хорошо вложился в техническое оснащение этой часовни. Она была оборудована высококлассной аудиосистемой, способной передавать самые сложные, производящие потрясающее впечатление звуковые спецэффекты, и целой батареей видеокамер, которые в автоматическом режиме вели съемку церемоний под всеми мыслимыми углами. Отец Скотт, не стесняясь, называл совершаемые им обряды «высокотехнологичным многопрофильным обслуживанием свадебных мероприятий».

Козырным тузом отца Скотта, помимо всего прочего, была шикарная парковка. На его стоянке можно было разместить больше полутора сотен машин, что изрядно облегчало жизнь, как молодым, так и их многочисленным гостям. В общем, дела у отца Скотта шли в гору. Каждую неделю ему поступали заказы на десяток свадеб. Частенько ему приходилось венчать по две пары в день — утром и после обеда.

Банковские счета росли как на дрожжах. Бухгалтеры и управляющие умоляли его расширить бизнес, открыв вторую свадебную часовню. Эти ограниченные люди никак не могли понять главное: увеличить пропускную способность ритуальных помещений без ущерба для качества церемоний было невозможно.

Отец Скотт собственной персоной и был гвоздем этой «программы». Люди шли не в его часовню, а к нему самому.

Своей музыкой, своим «театром одного актера», своим исполнением он создавал у себя в храме атмосферу ковчега, на котором молодые отправлялись в долгое совместное плавание на поиски Бога в себе и в этом мире.

«Впрочем, сегодняшнюю пару едва ли можно в полном смысле слова назвать молодыми», — подумал отец Скотт, готовя очередную церемонию. Невесте было лет двадцать восемь, а жениху и вовсе здорово за сорок, но дела это не меняло. Отец Скотт был в ударе и намеревался отработать свое по полной программе.

Посмотревшись в зеркало, он проверил грим — ничего лишнего, только легкий тональный крем и едва заметная подводка вокруг глаз, — зафиксировал прическу спреем и вынул из футляра гитару.

Занавес!

Нажав несколько кнопок на пульте, он создал в часовне нужное освещение. Общий свет был приглушен, и лишь прожекторы высвечивали места для молодых и для него самого. Затем из динамиков полилась музыка, отец Скотт шагнул вперед, тронул струны гитары и запел:

— Шалфей, розмарин, тмин и тимьян, Пусть все, кто был тут, запомнят меня…

Майлс сидел среди приглашенных и не без основания предполагал, что может не дожить до конца церемонии.

«Знал ведь я, что не нужно сюда приходить, — мысленно ругал он себя. — Но как, как такая женщина могла полюбить такого кретина, как Дойл?»

Толпа веселых, красивых, хорошо одетых людей, собравшихся здесь для того, чтобы засвидетельствовать любовь Мэрилин к Говарду Д. Дойлу, казалось, готова была хором рассмеяться над несчастным Майлсом.

«Знал ведь я, что не нужно сюда приходить», — повторял Майлс как мантру. Его хваленое спокойствие, словно куда-то испарилось, несчастного адвоката захлестнули столь непривычные для него, а потому болезненные чувства и эмоции. «Мне конец», — подумал он, когда свет в часовне померк. Он услышал гитарные аккорды и завывание какого-то бестелесного голоса:

— Шалфей, розмарин, тмин и тимьян, Пусть все, кто был тут, запомнят меня…

Перед публикой появился дородный мужчина с гитарой наперевес; он был облачен в белый костюм, расшитый блестками, и оттого напомнил Майлсу исполнителей, выступающих в лас-вегасских казино. Человек с гитарой нес свою ахинею, сопровождаемую музыкой, а тем временем за его спиной в такт аккордам раскрылся бархатный занавес. Глазам публики предстали жених и невеста.

Мэрилин была просто ослепительна. Вышитое бисером белое шелковое платье выгодно подчеркивало достоинства ее фигуры, обнажая при этом длинную изящную шею и роскошные плечи. Стоя у алтаря, она сильно напоминала какую-нибудь мадонну с картины эпохи Возрождения.

Стоявший рядом с ней человек в белом костюме и ковбойской шляпе был просто жалок и смешон.

Это была любовь моей жизни…

Человек с гитарой продолжал петь, теперь его сопровождал также аккомпанемент скрипок и щебет невидимых птиц. Публика встретила эту сцену одобрительным гулом. Наконец всем разрешили сесть.

Майлс посмотрел на сидевшего рядом с ним Ригли и заметил, что тот шмыгает носом, готовый вот-вот пустить слезу.

— Какого черта, что это на тебя нашло? — прошипел Майлс, подсознательно желавший сорвать на ком-нибудь свое раздражение.

— Ничего не могу с собой поделать, — хлюпнул носом Ригли. — Не первый год ведь уже работаю в нашем бизнесе, где… где все это заканчивается. Но на свадьбе всякий раз готов заплакать от умиления.

— Слушай, Ригли, неужели это все всерьез? Неужели она не понимает, что происходит? Неужели никто из этих людей не понимает, что творится? — спросил Майлс, обводя злобным взглядом собравшихся гостей. — Не понимаю, просто отказываюсь верить в то, что она любит этого паяца. Неужели вся эта церемония так и пройдет, как по нотам? Неужели их действительно объявят мужем и женой?

— Я, конечно, специализируюсь по разводам, а не по свадьбам, но что-то мне подсказывает, что если она еще не переступила этот рубеж, то находится всего в шаге от него. И, судя по всему, меньше всего ее волнует, рад ты этому или нет, — пробормотал Ригли, вытирая глаза.

Гости затихли в ожидании кульминации церемонии. Майлс тем временем всерьез раздумывал, не броситься ли ему к алтарю и не похитить ли Мэрилин прямо из-под венца, увезя ее, куда глаза глядят. На Дойла он смотрел со смешанным чувством омерзения и ужаса. Чего стоила одна белая ковбойская шляпа — кричащий символ того стиля, который Майлс описал бы одним словом: «деревенщина»! Во всем облике нефтяного миллионера сквозила отвратительная в своей неподдельности инфантильность. В общем, впечатление было такое, как если бы Мона Лиза выходила замуж за героя дешевого вестерна.

— Доброе утро, возлюбленные чада, я отец Скотт, — представился человек с гитарой и в костюме с блестками. — Благодарю вас всех за то, что вы собрались здесь, чтобы присутствовать на торжественном освящении любовного союза наших друзей Мэрилин и Говарда.

С сияющей улыбкой отец Скотт обернулся к новобрачным и поклонился каждому из них. При этом он прикоснулся к струнам своего инструмента и извлек из него трогательные звуки. Майлс почувствовал, что у него сосет под ложечкой. Кроме сердца, у него еще прихватило и желудок.

— Дорогие Мэрилин и Говард! Вы готовитесь взойти в ковчег, который отправляется в долгий путь. Любовь, забота друг о друге и радость будут освещать вам этот путь.

Выражение торжественного умиления на лице отца Скотта сменилось столь же торжественной суровостью. Взяв на гитаре низкий аккорд, он продолжал:

— В сегодняшнем циничном мире стало очень трудно совершить этот великий и ответственный шаг — шаг на борт корабля любви и заботы.

Несколько мощных аккордов, напоминающих удары колокола, разнеслись по залу. Майлсу казалось, что его череп вот-вот взорвется изнутри, сдетонировав от какой-либо особо пронзительной ноты. Священник тем временем говорил и говорил:

— Сегодня Мэрилин и Говард совершают этот важнейший в жизни шаг, говоря нам, своим друзьям, что их вера друг в друга и в Бога сильна, как сильна и их любовь. Сейчас они стоят на краю пристани и готовятся слупить на борт корабля. — Отец Скотт извлек из гитары торжествующий аккорд. — Им обоим предстоит встать у штурвала корабля, который понесет их по волнам океана любви, и этот штурвал — взаимопонимание. — Еще один аккорд, голос священника поднялся тоном выше. — Вот они вместе машут нам, словно бы прощаясь. — Отец Скотт выдержал драматическую паузу и снова чуть понизил голос:

— Но, быть может, этот жест означает вовсе не прощание? Быть может, они зовут нас с собою в путь, в долгий путь любви, заботы и радости? — Несколько звучных аккордов, мощное крещендо, и отец Скотт триумфально закончил:

— Подумайте об этом, подумайте хорошенько, дети мои.

Тишину в часовне нарушало только записанное на пленку щебетание птиц и всхлипывание Ригли. Отец Скотт поднял руки, открыв взору присутствующих расшитые блестками потные подмышки. Вновь под сводами часовни прокатился его мощный голос, похожий на волчий вой:

— Ответь же, Говард Дрекслер Дойл, согласен ли ты взять Мэрилин с собой в долгий путь на этом корабле, в долгий путь по жизни, сквозь туманы, штормы и льды? Согласен ли ты быть рядом с нею в штиль и в ураган всю свою жизнь?

«Надо было посоветовать этому павиану-жениху нарядиться в матросский костюмчик. Всяко лучше дурацкой шляпы, — мрачно думал про себя Майлс. — А главное — было бы в тему. Порадовал бы этого, с позволения сказать, священника, а заодно и гостей повеселил. Впрочем, эта шляпа — сама по себе целый корабль. Сейчас-сейчас Мэрилин проснется, все поймет и убежит. Нет, ну как она может любить такого кретина, как Дойл?»

— Я согласен, — ответил Дойл.

— Ответь же и ты, Мэрилин Рексрот, согласна ли ты взять Говарда с собой в попутчики, согласна ли ты делить с ним все радости и невзгоды в плаванье по жизни, будь то в каюте первого класса или в трюме, на райских островах или на суровых, скованных льдами побережьях?

«Ну вот, вот, давай же, — твердил себе Майлс. — Сейчас произойдет чудо. Спящая красавица проснется, ужаснется и упорхнет из цепких лап этого павиана».

— Я согласна, — сказала Мэрилин.

— Ой-е! — выпалил Майлс, стравив тем самым критическое давление внутри своего черепа, готового в буквальном смысле слова разлететься на куски. Ригли перестал хныкать и удивленно обернулся к своему боссу. С не меньшим любопытством поглядели на Майлса и некоторые из гостей — настолько удивила их такая неожиданная реакция на столь благостное событие. Майлс закусил кулак. Птички снова зачирикали.