– Это что, – растерялась Рита, – ясновидение?

– В том числе феномен ясновидения, да. В околонаучных кругах это принято называть сверхчувственным восприятием.

– Этого только не хватало... – пробормотала она, без сил опускаясь в кресло. – Ты уверен?

– Зайди ко мне после обеда, – предложил Костик. – Сама убедишься.

– У тебя есть его ЭКГ?

– Да, и не только. Мы погоняли его по всем кругам нашего местного маленького ада, так что на сегодняшний день располагаем более чем исчерпывающей информацией об устройстве его мозга.

Рита посмотрела на часы. Без четверти два. Что ж, пообедать можно и после. Через десять минут она уже сидела в кабинете К.Н. Валеева, кандидата медицинских наук, и с умным видом перебирала бумажки с многочисленными записями и диаграммами, которые были ей понятны от силы на треть.

Они в самом деле погоняли Грэма по всем кругам своего неврологического ада: магниторезонансная томография, допплерография сосудов головного мозга (он же жаловался на мигрени!), электроэнцефалография, транскраниальная магнитная стимуляция и даже специальное исследование ноцицептивного флексорного рефлекса – уровня болевой чувствительности на импульсное электрическое раздражение.

– Парень с ходу определяет, кто из находящихся в комнате болен, а кто здоров, – бубнил Костик, не давая ей сосредоточиться, – кто сыт, а кто голоден... у кого из женщин месячные, а у кого менопауза... Кроме того, он не поддается гипнозу и способен волевым усилием изменять частоту своего пульса.

– А сигареты он без огня не зажигает?

– Смейся, смейся... Хочешь знать, что было во вторник? С чего начались все эти песни и пляски вокруг твоего голубчика? В лаборатории, во время забора крови, он сидел в какой-то странной дреме, так что Юльке приходилось то и дело повторять «откройте глаза», «откройте глаза», а потом вдруг очнулся, посмотрел на Тамару и говорит: «Позвоните домой. Немедленно». Представляешь? Ну, Тамара – она ж баба-зверь, ее ничем не проймешь – поначалу только посмеивалась: ишь, как мужика под иглой-то колбасит, но чуть погодя под нажимом общественности все ж не утерпела и помчалась звонить. И знаешь, что оказалось? Старенькая бабушка, с которой она обычно оставляет свою Оксанку, поставила на газ кастрюльку с водой, а сама ушла в комнату, прилегла на диван и задремала. Вода закипела, начала плескать через край и в конце концов залила конфорку. Огонь погас, а газ, как ты сама понимаешь, продолжал сифонить. Ну вот: бабуля спит, ребенок спит, а кухня мало-помалу наполняется газом. Кухня, коридор, комнаты... Короче, если бы Тамара своими упорными звонками не перебудила весь дом, к вечеру мы имели бы парочку трупов. Ну-с? Что скажете, мадам Зигмунд Фрейд?

– Фантастика. Он это как-то объяснил?

– Вряд ли он смог бы это сделать, даже если б захотел. А он не захотел. Полежал чуть-чуть на кушетке, потом его отправили в столовую завтракать, а потом уже к нам. Проходя вместе с ним по коридору, я предложил ему определить, в каких палатах находятся женщины, а в каких мужчины. Он сделал это без труда, хотя все двери были закрыты.

Рита поежилась.

– Еще что-нибудь?

– Мы надели на него шлем, включили аппарат и попросили еще раз войти в то же трансовое состояние, в каком он пребывал во время своего «кровавого» пророчества. Он попробовал, но у него не получилось. Наверно, устал. Зато получилось на следующий день.

– И вам удалось снять показания с приборов как раз в тот момент...

Костик кивнул.

С большим трудом Рите удалось справиться с волнением. Она прислушивалась ко всем этим формулировкам – высокоамплитудная гиперритмичная активность, усиление межполушарной асимметрии мозга с резким преобладанием активности правого полушария над активностью левого – и пыталась представить, что за этим стоит. Какие сугубо человеческие страсти и страдания. Среди прочего были отмечены усиление кровоснабжения мозга, миорелаксация, повышение когерентности ЭЭГ, как во время эпилептических припадков... Экстремальное состояние сознания. Но каким образом переживает его сам испытуемый?

– Он с легкостью вошел в транс?

– М-м... я бы не сказал. Для этого ему пришлось сделать себе надрез на запястье.

– Что? – Рита напряглась.

– Что слышала, – печально усмехнулся Костик. – Мы не успели его остановить. Но не волнуйся, – успокаивающе добавил он. – Ранка получилась совсем пустяковая. Ее сразу же обработали и наложили повязку.

– Но кровь! Ему потребовалась кровь. Понимаешь, что это значит?

– Да. Где-то в этих перекошенных мозгах застряла большая заноза.

Хуже всего, что он сам знал, что делать. Пролитая кровь – состояние транса. Судя по всему, эта фатальная связка оказалась закрепленной уже очень давно.

– Ох... а мне с ним работать!

– Советую отказаться от этой затеи, – отозвался Костик очень серьезно. – Таких людей лучше не трогать.

Как будто она сама этого не знала!

– Надо по крайней мере заставить его есть. А то ведь ноги протянет.

Костик скептически улыбнулся:

– Да, вчера я имел счастье наблюдать, как он под присмотром Татьяны Степановны впихивает в себя овсянку.

– И что овсянка? Прижилась?

– Да вроде бы.

Понурая и полная зловещих предчувствий, Рита возвращалась к себе на третий этаж. Там (она знала почти наверняка) ее уже дожидалась эта парочка, мама с дочкой. Отчаянно молодящаяся мамаша, которой недавно удалось заполучить в мужья третьеразрядного актера, пригодного разве что для малобюджетных фильмов и тошнотворных отечественных сериалов, но отличающегося при этом чудовищно завышенной самооценкой, и девочка-подросток со всеми признаками раннего полового созревания. Девочка заходила в кабинет, а мамаша с большой неохотой оставалась снаружи. Будь ее воля, она бы сама объяснила этой непонятливой женщине-психиатру, в чем, собственно, заключается проблема и как ее следует решать, а так приходилось торчать по целому часу под дверью, теряясь в догадках, какие еще скелеты милостью ее несовершеннолетней дочери появятся из семейного шкафа на этот раз.

Девочка посещала аналитика на протяжении четырех месяцев, пересмотрела многие из своих первоначальных невротических установок и сейчас была сильно расстроена и даже напугана внезапным решением матери прервать лечение. Рита вспомнила ее молящие глаза, стиснутые на коленях руки.

«Маргарита Максимовна, сделайте что-нибудь. Поговорите с ней. Я больше не могу так жить».

«Я уже говорила с ней, Жанна».

«Почему она мне не верит?»

«Потому что не хочет верить. Потому что боится потерять этого мужчину. Потому что женское начало в ней сильнее материнского».

«То есть его она любит больше, чем меня?»

«Это не одно и то же – любить мужчину и любить ребенка. Твоя мать хочет иметь и то и другое. Она не намерена отказываться от него ради тебя».

«Вы правда ничего не можете сделать?»

«Боюсь, что нет. Пойми, Жанна, я врач, а не волшебник. Я не могу изменить чью-то жизнь, тем более когда сам человек этого не хочет. Я могу только указать, где и когда он оступился».

«Что вы мне посоветуете?»

«Бороться. Бороться изо всех сил. Не уступать, даже если это потребует от тебя гораздо больше усилий, чем ты предполагала».

А тут еще писатель с выраженной правополушарной активностью! Причем в его случае нельзя даже заподозрить латентный психоз, чтобы под этим предлогом отказать ему в терапии – пациенты с подобными нарушениями, как правило, выглядят совершенно нормальными людьми (чересчур нормальными!). Этот же и выглядит ненормальным, и ведет себя соответственно. И когда в процессе анализа начнется постепенный перевод в сознание многих бессознательных содержаний, кто знает, что поднимется из этих темных глубин, какой архаичный монстр.

* * *

Она старалась не думать о своем новом пациенте до тех пор, пока он не переступит порог ее кабинета, но в понедельник с утра от Штеймана принесли его медицинскую карту с результатами всех обследований, и поневоле пришлось уделить этому время и внимание.

Раз за разом она перечитывала заключения кардиолога, гастроэнтеролога, офтальмолога и прочих, прочих. Патологии не выявлено... не выявлено... не выявлено... Самым слабым звеном, как и следовало ожидать, оказалась голова. Что ж, может, это и к лучшему. Во всяком случае, теперь не придется постоянно напоминать себе о возможных обострениях какого-нибудь хронического заболевания. К тому же она наконец выяснила, сколько ему лет, – тридцать три. Возраст Христа. Самое подходящее время для того, чтобы слететь с катушек.

...симптомы невроза – это не только следствия возникших однажды в прошлом причин, будь то «детская сексуальность» или же «детское влечение к власти», но они также являются попытками какого-то нового синтеза жизни, к чему, однако, надо тотчас же прибавить: неудавшимися попытками, которые тем не менее все же остаются не лишенными внутренней ценности и смысла[2].

И вот он сидит в том же самом кресле. Вид немного утомленный, но он и раньше-то не выглядел человеком отменного здоровья, а после недели непрерывного общения с медперсоналом... Однажды, стоя у окна, Рита случайно увидела его в тот момент, когда он покидал здание клиники. За воротами его ожидала машина, большой черный «мицубиси». В своем распахнутом длинном плаще и мятых черных брюках он быстрым шагом пересек площадь перед парадным входом, подошел к машине, уселся на пассажирское сиденье и был таков. Кто его подвозил? Приятель? Подружка?

Некоторое время они присматривались друг к другу, словно виделись впервые. Рита поймала себя на том, что опять мысленно восторгается блеском и густотой его темных волос, грацией движений, легкой небрежностью в одежде.

– Знаете, – он коротко зевнул, прикрыв рот ладонью, – после того как вся эта орава народу целую неделю билась надо мной в надежде отыскать у меня хоть какое-нибудь неизлечимое заболевание, я даже чувствую себя неловко из-за того, что оказался так нагло и вопиюще здоров.