Как вы понимаете, вопросов о том, как назвать нашу дочку, не возникло ни разу. Александра. Точка. В память о величайшей женщине, столько сделавшей для нас, так многому нас научившей, так много давшей нам. Да, разумеется, можно было сомневаться в искренности ее поступков, в истинных мотивах ее поведения, в честности ее отношения к окружающим. Но! Уж в чем-чем, а в том, насколько глубокий след она оставила в этой жизни – в этом сомнений не возникало. Мы частенько вспоминали ее. Ее портреты стояли на видных местах – как дома, так и на работе. И в сложные моменты мы вдвоем смотрели на нее и пытались представить – как бы поступила Алекс в этой ситуации, что бы она сказала, как отреагировала, каким образом выкрутилась. И знаете, иногда нам казалось, что ее голос звучит прямо в голове, давая ценные советы и подсказки. Которые, кстати, работали.

Мой муж, подвигав бровями при прочтении свидетельства о рождении дочки, произнес:

– Так когда мы там будем подписывать новый договор ЭУС? Ты смотри, как все у нас четко получилось. Договор от 23 декабря – оплата 23 сентября. Качественно и в срок! Все как я люблю.

Поправив грудь, чтобы Александре Максимовне Шереметьевой было удобнее ее сосать, я фыркнула:

– Простите, но я, пожалуй, воздержусь.

– Не понял? – возмутился муж, жадно наблюдающий за процессом кормления и усиленно двигающий губами, как будто в попытке помочь дочери победить тугой сосок. – От чего это вы, госпожа Солнцева, собираетесь воздержаться?

– От платных услуг, пожалуй, воздержусь. Но готова рассмотреть ваше предложение на безвозмездной основе, – милостиво согласилась я.

– Для такого важного клиента мы готовы рассмотреть любые условия продолжения сотрудничества, – прошептал муж, склонившись над нами. – Даже безвозмездные. Совершенно. Абсолютно. То есть даром. Берешь?

– Уже взяла. И фиг с кем поделюсь, – так же шепотом ответила я, потянувшись губами к источнику моей радости. Моей любви. Моего счастья. Моей жизни.

Эпилог

Тропическое солнце щедро рассыпало бриллианты и сапфиры на невозможно бирюзовую поверхность воды, а та, как избалованная вниманием падишаха наложница, томно шептала своему повелителю: «еще, мой господин, еще… дайте мне еще себя…»

Пронзительно белый тончайший песок ложился под ноги шелковым нежным ковром – мягким, теплым, просачивающимся сквозь пальцы стопы в изысканной ласке.

Под тенью роскошной раскидистой пальмы на огромном уютном шезлонге лежала загорелая красавица. И пусть ее седые волосы были небрежно растрепаны, губы не накрашены, а под глазами залегли темные круги, ее по-прежнему можно и нужно было именовать именно так – Красивая Женщина.

– Моя Леди, вы звали? – Загорелый мужчина склонился у изголовья, нежно прикоснувшись губами к виску женщины.

– Ох, Ники, ты опять за свое? После всего того, что между нами было, и всего того, что тебе известно обо мне, я все еще твоя леди? – Алекс слегка повернула голову, поцеловав его запястье.

– Алекс, ты всегда будешь моей леди. Я любил тебя столько лет, что никакие скелеты – даже если это будут скелеты динозавров, не отвернут меня от тебя. – Ник присел рядом на песок, скрестив ноги и откинув голову на подлокотник пляжного кресла.

– И ты так спокойно говоришь об этом? Тебе не больно? – Женщина поворошила жесткий ежик коротко остриженных волос.

– Я далек от этих модных извращенных штучек типа садо-мазо, но от тебя я с благодарностью приму любую боль. – Коммандер поймал ее руку и прижал ее ладонью к своей щеке.

– Мой верный преданный Ники, – Алекс вздохнула и даже прикрыла глаза ладонью. – Как же так получилось, что я, столь высоко мнящая о своих способностях разбираться в людях, так глупо проморгала тебя? И как ты умудрился скрывать от меня свои чувства столько лет, мой Мистер Айсберг?

– Может, потому, что я видел, что у меня нет шансов? Вернее, не так. Я знал, что у меня есть масса шансов – стать твоим любовником. Твоей игрушкой на день, два, месяц, год. А потом ты бы перешагнула через меня, как ты перешагивала через всех своих молоденьких мальчиков, и пошла бы дальше, к очередной мечте. А мне бы осталось только пустить себе пулю в лоб.

– А так мы убились вдвоем.

– Да. И оказались в раю тоже вдвоем. И теперь ты только моя. До конца моих дней.

– Льстец, ты же знаешь, что первыми наступят «мои» дни.

– Звезда моя, мы проживем с тобой счастливо столько, сколько отпустил нам Господь. И умрем в один день. Слово офицера.

– Никки, не смей!

– Алекс, ты хотела что-то попросить?

– Да, точно. Милый, принеси мне бумагу и мой паркер. Хочу написать письмо.

– Малышу Максу?

– Ему.

– Конечно, любимая.

Со странной улыбкой на губах Николас Пэтчборд встал с песка и прошел в небольшое бунгало, спрятавшееся в рощице буйно разросшихся тропических деревьев.

Строчки ровно ложились на бумагу, солнце уже склонилось к горизонту, а Алекс все писала, часто задумываясь, иногда что-то зачеркивая, временами сминая исписанный лист и принимаясь за новый вариант.

«Мой золотой мальчик,

Я знаю, что ты сделаешь, прочтя следующее предложение: ты начнешь орать, швыряться тем, что есть под рукой, и грохотать кулачищем по столу, потом рассмеешься, откинешься в кресле и скажешь: «Мортиша, прибить бы тебя за твои шуточки!»

Начинай.

Я жива.

Да-да, вся трагедия, развернувшаяся в связи с моим исчезновением несколько лет назад, была тщательно продуманной инсценировкой.

Я устала, мой хороший. Так устала – сил моих бабских (так у вас говорят?) больше нет. Думаю, ты поймешь почему и тут же меня простишь.

Тринадцать лет назад, когда моя вечно бунтующая дочка привела в дом очередного кавалера, не подходящего ей по всем параметрам – избитый, под следствием, иностранец, без копейки денег (прости, но твои «баснословные» гонорары были для меня сущими грошами) – и поставила меня перед фактом своей беременности и скорого замужества, я рассвирепела. И решила – да хер с тобой, золотая рыбка! Хочешь проблем – получи и распишись! И дала свое благословение.

А оказалось, что моим благословением – и одновременно дичайшим помутнением рассудка – стал ты.

Уже через несколько недель я, как дура, ловила каждый твой взгляд, каждое слово, каждую шутку. Боже! Я и правда стала катастрофической идиоткой! Потому что не может вменяемая женщина за полтинник влюбиться в мальчишку. В собственного зятя-малолетку! Но именно этот прискорбный факт и произошел со мной.

Нет-нет, не смущайся, мой мальчик. В моей влюбленности сейчас осталось мало плотского. Меня саму практически тошнило, когда я пару раз представляла себя и тебя в… ну, ты понимаешь. Но даже такая, условно платоническая любовь превратила меня в фанатичную жадину. Мне захотелось сделать из тебя свою копию, свое продолжение, своего полноценного преемника. Мне захотелось стать самым важным для тебя человеком, заменить собой и своими делами все.

Наверное, если бы я была не настолько отвратительной матерью для Джесс, если бы с самого ее детства мы не стали практически чужими друг другу, этого бы не произошло. А так… А так, мой славный, дочка из просто дальнего родственника стала соперницей. И ее неудачи в вашей с ней совместной жизни меня, увы, не огорчали. Не радовали, нет. Я не настолько стерва. Но и не огорчали. Возможно, потому, что они легко просчитывались еще в самом начале ваших отношений. А уж когда она довела дело до отвратительного финала, я, признаюсь, даже вздохнула с облегчением.

Ты спросишь, почему я тебе пишу сейчас об этом?

Все просто.

Я знаю точно, что мои дни уже сочтены. Быть может, когда ты получишь это письмо, меня уже не будет на этом свете. Но я и с того света буду присматривать за тобой, малыш. Как присматривала издалека эти несколько лет. На расстоянии. Тайно.

И хочу хотя бы так передать тебе свою глубочайшую благодарность за то, что ты был в моей жизни.

Спасибо и тебе, и твоей прелестной жене за внучку.

Боги! Это дитя – моя точная копия!

Я не знаю, как у вас это получилось, но безумна вам обоим благодарна за нее. Не поверите, но я расплакалась, как самая настоящая старенькая бабушка, когда мне показали ее свидетельство о рождении – вы назвали ее в мою честь!

Макс, ты представить не можешь, что это значит для меня.

А еще спасибо за моих внуков. Всех троих. Да, да. Дэна я тоже начала считать своим внуком. Еще в тот момент, когда он чуть было не набил тебе морду в том самом ночном клубе. Ты же знаешь, мой золотой мальчик, как я люблю бойцов, готовых отстаивать свое – честь, достоинство, женщину, жизнь.

Должна сказать, вы со Светой неплохо справляетесь со всеми ними. Вы большие молодцы. Вы, в отличие от меня, вовремя поняли, что самая большая ценность в этой жизни не может измеряться цифрами, даже с самым огромным количеством нулей.

У меня осталась последняя просьба к тебе, мой хороший.

Не меняйтесь. Оставайтесь такими же влюбленными друг в друга. В своих детей. В своих родных и близких. В жизнь. В настоящую жизнь.

Спасибо тебе, мой невозможный, мой хороший, мой золотой.

Твоя, ваша – Алекс Гордон».

– Ники? – устало спросила Алекс.

– Я здесь, Алекс. Я всегда рядом, на расстоянии вытянутой руки.

– О, дорогой. Как же я была слепа.

– Не кори себя. Ты столько раз говорила Максу, что он должен научиться прощать себя, а сама?

– А ты? Ты меня простишь?

– Я никогда тебя и не винил. Я просто любил тебя – такой, какая ты есть.

– Ники, ты отправишь это письмо?

– Я сделаю все, чтобы порадовать тебя, моя Леди, – спокойно ответил Ник и взял из дрожащей руки плотно исписанные листки. – А пока я принесу тебе плед, раз уж ты не хочешь заходить в дом. Ты дрожишь, я согрею тебя.

На цыпочках выйдя с обратной стороны бунгало, мужчина воровато оглянулся и поднес огонь зажигалки к смятым в кулаке листкам.