Алена Нефедова - Невозможный мужчина

– Только этот год? – притворно опечалилась я.

– Хм, действительно, что это я. Значит, заводим новую семейную традицию: вне зависимости от жизненных обстоятельств и мест отмечания Нового года, встречать мы его с тобой будем голыми, – предвкушающе ухмыльнулся Максим Владимирович, медленно стягивая с себя штаны.

И да, к установлению этой самой традиции он был готов более чем. Господи, меня перестанет когда-нибудь вот так накрывать одновременно и смущением, и ликованием при взгляде на него, так откровенно заявляющем о наличии постоянного влечения ко мне и словом, и де… телом, как говорится. Нет, не хочу, чтобы это прошло, пусть так и будет, чтобы и в краску, и в жар, и внутри все тянет и жаждет.

– Ну раз так, то давай приступим. – Пришлось прилагать немалые усилия, чтобы мои губы не расползались в дурацкой улыбке, а дело-то нешуточное – семейные обычаи на годы вперед устанавливать, тут серьезный подход нужен, вдумчивый, без спешки.

Пока Макс откупоривал бутылку, я, чуть не крадучись, обошла его со спины и прижалась, потерлась обнаженной грудью. Просунув руки между нами, сжала его ягодицы, не сдерживая сладкого вздоха. Когда тебе в жизни вдруг достался мужчина с таким телом, то усмирять свое им восхищение глупо, да и нереально. Хочется тискать и кусаться, как немного одичалая самка, – значит, отказывать себе не стоит. Особенно, когда по хитроватому и жаркому блеску глаз тискаемого прекрасно видно, насколько ему нравятся мои домогательства.

Пробка поддалась, и Макс развернулся ко мне, подавая оба бокала. Обхватил за талию, приподнимая, и перенес к кровати.

– За нас? – предложила я, передавая ему шампанское.

– За нас, – согласился он, – за нашу семью отсюда и до навсегда.

Первый поцелуй вышел со вкусом игристого вина и тут же ударил горячим хмелем в голову, закружил ее, наполнил меня дразняще-щекотным воздухом, будто я и сама сразу стала сосудом с хаотично мечущими пузырьками. Встряхни меня посильнее – и случится громкий ба-бах! Хотя он однозначно случится, потому как встряхивать мой мужчина умел, любил и практиковал.

Оплела моего любимого руками, потянула на себя, нуждаясь в его близости, в тяжести надо мной, уже такой знакомой, но желанной до тянущей боли внутри, до щемящей светлой тоски в груди. Как так вышло, что Макс не просто затронул что-то глубоко во мне, а будто весь в меня проник, переселился, обнажив изнутри перед собой, сконцентрировав на себе все настолько, что от интенсивности этого хоть кричи? Любое прикосновение, слово, взгляд как прямиком по моим нервам, душе и остро, и сладко, но никакого тебе надрыва, словно и я в ответ забралась куда-то в него, туда, где уют, защита и спокойствие.

– Люблю тебя, невозможный мой, – прошептала в губы между рваными вздохами и поцелуями.

Макс на мгновение замер, напрягаясь надо мной, и как будто тут же температура его кожи подскочила, а новые поцелуи стали едва ли не свирепыми, поглощающими и требующими уничтожения моей сдержанности окончательно, хоть и так от нее ничего уже не осталось.

– Люблю тебя, – простонала, выгибаясь под лаской его жадного рта на моей груди.

– Люблю… ох! – захлебнулась вскриком от извечного шока-счастья от вторжения Макса и грохнувшего за окном первого взрыва фейерверка.

Хаотичные разноцветные всполохи заметались по стенам, так похожие на искры моего удовольствия, даримые Максом.

– Вот так, да! – сдавленно проворчал он, прогибаясь в спине и делая простое проникновение каким-то немыслимым совершенством. – Слышишь, свет мой? Вот так же у меня в башке каждый раз… каждый, когда я в тебе… с тобой. Ты мой взрыв мозга!

Дни в Гаване, так же, как и ночи, пролетали стремительно – проносились перед глазами ярким калейдоскопом наполненных безумными красками картинок, хотя в солнечной столице острова Свободы мы просто гуляли. Гуляли с раннего утра и до обеда, всю жаркую сиесту предавались не менее жаркой любви, потом, после шести вечера снова шли нагуливать и аппетит, и впечатления. Знакомились с местными жителями, разговаривали с прохожими, полицейскими, барменами, танцевали под звуки музыки, льющейся с балконов домов, выходящих прямо на знаменитую гаванскую набережную Малекон, подпевали «ла-ла-ла» группам, играющим в каждом самом крохотном, ресторанчике, пили ром и даже выкурили одну на двоих крепчайшую сигару «Cohiba», тайком проданную нам седым кубинцем, явно подрабатывающим ворованными с фабрики сигарами. Возвращались в отель уставшие до чертиков и настолько же до чертиков счастливые. И в номере тоже болтали не умолкая, рассказывая друг другу все, что взбредало в голову.

– Макс, Алекс реально пригласила шесть тысяч человек? – переспросила я, открыв страничку в интернете с описанием круизного лайнера, куда мы должны были сесть буквально через пару дней.

– Ну, скажем так, «специальных» гостей – порядка трех тысяч, остальные – нечто вроде обслуживающего персонала, того, что нужен в дополнение к экипажу: модели из модных домов, их стилисты, парикмахеры, фотографы, личная прислуга самих гостей. Короче, народу на самом деле будет куча. Но ты можешь не особо париться на эту тему. У Алекс это не первая такая вечеринка, и у нее действует железное правило – все приглашенные имеют право общаться друг с другом без специальных на то разрешений и договоренностей. Если захочешь подойти поболтать с Джорджем Клуни или Вивьен Вествуд, они будут рады тебе хотя бы потому, что ты допущена в круг близких Алекс людей.

– У нашей Мегеры тоже есть свой фан-клуб? – улыбнулась я, невольно вспомнив эту невероятную женщину.

– Даже более того – куча людей мечтают, но не могут в него вступить. Алекс, с одной стороны, очень щедра, а с другой – если ее подставили и обманули хоть единожды, она закроет все двери перед таким человеком. Так что да, ее гости – друзья друг другу. Я тебя познакомлю со всеми, с кем успею.

Нашу неторопливую беседу прервал громкий бесцеремонный стук в дверь.

Мы с Максом удивленно переглянулись. Кто это может быть в такое время? Крикнув просьбу подождать пару секунд, Макс кинул мне белый банный халат, а сам впрыгнул в лежавшую у изголовья футболку. За дверью стояли двое в полицейской форме.

Вежливо козырнув, один из них на ломаном английском спросил у Макса:

– Сеньор Сереметеф?

– Шереметьев, – все так же удивленно поправил сеньор.

– Сеньор, мне очень жаль, но вы подозреваетесь в преднамеренном убийстве. Прошу следовать за мной.

– Что? – выдохнула я, глядя округлившимися глазами на такого же растерянного, как и я, Макса. – Убийстве кого?

– Сеньоры Гордон, сеньора. Мне жаль.

– Какое убийство? – потряс головой Макс. – Я с ней разговаривал буквально часов пять назад!

– Причем тут Макс? – одновременно с ним спросила я.

– Сеньор, сеньора, нам очень жаль, и мы тоже будем рады, если это все окажется большой ошибкой, – покивал головой улыбчивый полицейский. – Но нам в участок пришел факс из Лондреса, что вы, сеньор, единственный подозреваемый.

– Да черт с ними, с подозрениями! – вспылил вдруг Макс. – Что с Алекс? Где она?

– Сеньор, вам надо пройти с нами в отделение, мы больше ничего не знаем, сеньор, – развел руками второй.

– Вы уж как хотите, – решительно влезла я. – Но я тоже пойду с вами. Даже не уговаривайте меня сидеть в номере и ждать неизвестно чего!

– Сеньоры англичане? – зачем-то уточнил полицейский.

– Боже упаси, – замахала я руками. – Сеньоры русские и находятся здесь с вечера 30 декабря. И все эти дни мы провели вдвоем, не разлучаясь ни на мгновение.

– Как карашо! – вдруг возрадовался один из арестующих. – У меня мама русская, из Воронеши! Я тоже пополам русский. Меня зовут Хорхе, а мама зовет Жорой. Вы тоже можно звать меня Жорой. Так что, пошли? – И он, широко улыбаясь, приглашающе махнул нам рукой.

– Этого просто не может быть. Не может быть, потому что это же Алекс! С ней не могло и не может случиться нечто подобное! Она… Она все всегда предусматривает на десятки шагов вперед. Да и Ник – он лучший, понимаете? Он вообще самый лучший. У него не мог сломаться самолет. Да что за бред вообще – самолет Алекс сломался. Он что – игрушка? Чушь какая-то! Немыслимая чушь! – как заведенный, по кругу, одно и то же повторял я.

Мне любезно предоставили право на звонок в том отделении, куда проводили нас улыбчивые полицейские. И даже не особо смотрели на часы, пока я беседовал с адвокатом Алекс – своего у меня так и не было. Поэтому и удалось выяснить следующее:

Алекс пропала.

Исчезла.

Испарилась со всех радаров вместе со своим самолетом, на котором летела праздновать собственный юбилей. Вместе с экипажем. Сегодня. В три часа пополудни по Лондонскому времени.

Странным было то, что экипаж был не в полном составе. Франсуаза, стюардесса и мобильная медсестра, накануне сломала ногу и лежала сейчас в больнице, а второй пилот не был допущен к рейсу, потому что накануне сел за руль своего автомобиля в состоянии алкогольного опьянения и попал в ДТП – сам он при этом был жив и здоров, а вот пассажиры второго транспортного средства получили травмы, и теперь Ричу грозил как минимум серьезный штраф и лишение водительских прав на какое-то время. Хотя, если в принципе о странностях, то само словосочетание «Алекс пропала» – вот где апофеоз странности. Факт из разряда не умещающихся в голове, не поддающихся осознанию. «Алекс исчезла» вроде как ставило эту несравненную женщину в один ряд с нами, простыми смертными, а это принимать мой разум отказывался. Нет, естественно, я не обожествлял ее, но она была иной породы и… ну не могло с ней ничего случиться. Не могло!

Почему Алекс приспичило лететь именно сегодня, да еще и с неполным экипажем? Ведь и Ник, и сама она всегда очень серьезно относились к вопросам безопасности – как своей, так и окружающих? У нее было еще два дня в запасе, чтобы вовремя прибыть на «Harmony» к празднованию юбилея.