Нет, не тоже ужасный, а тоже – беда. Самая настоящая беда для моего сердца, которое звенит и гулко брыкается в груди при одном звуке его голоса. И неважно, что этот голос говорит: то ли «Светлана Николаевна, вы опять меня не расслышали», то ли «давай, свет мой, покричи еще для меня»…

Разве не может в один прекрасный момент – да хоть завтра – произойти нечто подобное сегодняшнему: все только что было прекрасно, и вдруг – трах-бах – прости, свет мой, срочно надо лететь. И улетит ведь! Куда? Надолго ли? Позвонит ли? Вернется ли? Ко мне…

И если вернется в этот раз и в следующий, то как долго станет это делать? До того момента, когда все эротические переживания не утратят для него новизну и яркость? Я ведь не восторженная наивная девушка, чтобы не знать, что подобное происходит рано или поздно в любой паре. Это при том, что парой нас и язык-то не повернется назвать. И, скорее всего, когда бы ни случилась эта неизбежная стужа после влажной безумной жары, для меня это все равно будет как раз рано и неожиданно неизбежно, даже если стану готовить себя к этому морально каждый день, пока все будет длиться. А что потом? Роль опостылевшей любовницы, что не сможет перестать глядеть на него собакой, выпрашивающей хоть крошечку тепла? Мужчины же такое просто ненавидят… Как будто женщины любят примерять на себя такую роль… Вот только у нас, дурочек привязчивых и влюбчивых, чаще всего просто нет выбора, нет власти над своим заводящим в эту западню сердцем, нет контроля над тем, чтобы не чувствовать, обернуть все вспять, удержать, когда мужчина действительно хочет уйти. Нет, конечно, я знаю сильных и не выпускающих из-под контроля свою жизнь дам, умеющих создать такие условия в отношениях, что ну нет шанса у их избранников уйти. Даже если уже ни любви, ни страсти нет, даже если измены и чувства на стороне. Но это точно не про нашу ситуацию, не про меня, не готовую цепляться за того, кто станет смотреть сквозь тебя или с досадой, жалостью, и точно не про такого, как Макс. Этого котяру не связать никакими уловками.

Но пусть все и не пойдет по этому, самому вероятному сценарию, дальше-то что? С возрастом моим ничего не поделаешь, а закон природы таков, что женщина имеет свойство стареть быстрее мужчины, по крайней мере, так кажется на фоне прибывающих отовсюду более молодых и настойчивых соперниц, что просто не могут не появляться рядом с таким лакомым куском, как Шереметьев. И что? Каждый раз, оказавшись перед зеркалом, я стану всматриваться, считать морщинки, выискивая среди них новые, высматривать все больше признаков того, что скоро-скоро превращусь в нечто недостойное его пристального вожделеющего взгляда? Мало я таких вот, издерганных и психованных баб, обладательниц мужей и любовников помладше, встречала? Не вылезающих из салонов в погоне за ускользающей красотой, в тщетных попытках остановить возраст, истерящих при любой краткой задержке своего сокровища, при единственном не отвеченном звонке или при любом кратковременном взгляде на другую? Не хочу я для себя такого, ни за что на свете, ни ради какого мимолетного счастья… Но как, ради всего святого, отказать себе в пусть и призрачной возможности на него? Как изгнать из мыслей все эти противоречивые «а вдруг», «бывает же», «может, мы исключение»?

Резкий звонок служебного мобильного заставил вздрогнуть и вынырнуть из сумбура, творящегося между двумя полушариями вконец ошалевшего мозга.

– Солнцева, слушаю.

– Покричишь для меня, свет мой?

Я моментально вспыхнула и невольно прижала руку к груди, сразу же отреагировавшей на эти слова тугими горошинами сосков. А я говорила!

– Максим Владимирович, я уже почти заканчиваю в вашем номере…

– В нашем номере, девочка моя, – хмыкнул он. Ну вот опять он с этой своей «девочкой»! А я, как дура распоследняя, действительно тут же превращаюсь в глупую податливую девчонку, готовую внимать этому вроде смехотворному обращению сколько угодно раз.

– Там еще пахнет нами? Давай, вдохни поглубже и скажи мне, разве этот аромат не чистый кайф?

– Макс, не думаю, что это сейчас умест… – промямлила я, невольно сжав бедра от провокационной легкой протяжности его слов. И да, возможно, это лишь мое воображение, но в воздухе еще витал некий дразнящий аромат.

– А ты и не думай, вкусная моя, просто закрой дверь, приляг… – оборвал он меня с легким нажимом.

– Ма-а-акс, лучше скажи, где ты и как там… – вцепилась я в хвост предательски ускользающему здравомыслию.

– Закрой дверь! – последовал уже самый настоящий приказ, и мое бестолковое тело послушалось, наплевав на вялое возмущение всегда проигрывающей части адекватного сознания. – Не имеет значения, где я физически, потому что мыслями сейчас снова с тобой, там, на смятых, пропахших нашим сексом простынях, голый и с таким стояком, что мне почти больно.

Мои колени вмиг размякли, в голове поплыло от беспощадно яркого видения, описанного им, и я покорно плюхнулась на край постели, откинулась на спину, вдохнув протяжно и глубоко, и прикрыла глаза, желая удержать, а совсем не прогнать бесстыдную картинку, как, наверное, следовало бы.

– Да, именно так! – практически промурлыкал Макс, словно мог прекрасно видеть меня. – Не могу перестать думать о тебе в той кровати, подо мной.

– Я тоже. – Господи, я это вслух произнесла?

Щеки вспыхнули, смущение и желание в равных долях заструились по моим венам, вместе создавая взрывоопасную смесь.

– Ты ведь намокла, только вошла туда? – Нет уж, вот этого я ему не скажу! – Признавайся-признавайся-признавайся, свет мой, потому что я реально протекаю, как мальчишка, стоит представить тебя там.

Божечки, я, похоже, растеряла весь свой ум и стала вконец развратной всего за одну ночь с ним, потому что под моими прикрытыми веками высветился самый настоящий фантом его великолепного члена, напряженного до предела, с вздувшимися венами, потемневшей и блестящей головкой и тягучей прозрачной каплей, медленно ползущей вниз, подчиняясь земной гравитации. Великолепного члена? Мамочка, роди меня обратно, кто эта женщина, в голове которой рождаются подобные картинки?!

– Ну же, я жду, – нажал голосом Макс. – Молчание тебя не спасет, я слышу, как ты дышишь. Я помню этот ритм и уже знаю, что он означает. Скажи, что хочешь меня прямо сейчас, так же, как это делаю я, и поймешь, насколько это на самом деле легко и приятно.

Легко? Да у меня полное онемение языка с тотальным пересыханием горла вкупе, никакие разговоры не будут сейчас легкими. И вообще, зачем мне говорить, если просто слушать его куда как лучше.

– Ты меня хочешь.

На этот раз не вопрос, а утверждение, и вот теперь я смогла выдавить придушенное «да», зачем-то еще и покивав для верности.

– Значит, с этим нужно срочно что-то делать. Я как-то слышал, что женщинам очень вредно перевозбуждаться и оставаться неудовлетворенными. От этого у них характер портится и недомогания всякие приключаются. А разве я могу допустить такое для своего самого ценного сотрудника.

– Ты издеваешься? Если это шутка, то дурацкая.

– Ну какие шутки в столь жизненно важных вопросах, девочка моя!

– Ты бог знает где! – ощутив нарастание возмущения, приподнялась на локтях и огляделась. Что я, черт возьми, вообще делаю?

– И? Как это нам может помешать? – с вкрадчивой усмешкой в голосе спросил мой личный истязатель.

– Не вижу смысла даже отвечать на этот вопрос.

– И правильно, чего болтать попусту, время ведь не резиновое, – хмыкнул он и отключился.

Я несколько секунд растерянно лупала глазами в погасший экран, недоумевая, что же это было, и тут телефон зашелся в мелодии уже видеовызова. Опять Макс.

– Надо же, я угадал, на тебе такая замечательная блузка, – расплылся он в довольной улыбке, стоило мне только ответить. – Это очень-очень удачно, потому что ты сейчас медленно – но не слишком – расстегнешь все эти миленькие пуговки одну за другой и покажешь мне свою роскошную грудь.

– Я не буду эт…

– Верхняя пуговица, сейчас же, свет мой! И не вздумай отвернуть телефон, я не намерен ничего пропустить.

Нет, я реально-абсолютно-точно чокнулась, потому что вместо того, чтобы отказаться и послать его куда подальше с этим приказами, послушно стала расстегивать дрожащими непослушными пальцами одежду, подчиняясь его «еще одну, и еще», произносимыми все более грубеющим голосом.

– Твою же ж… – рвано выдохнул мой озабоченный шеф, и у меня внизу живота скрутился тугой горячий узел. – Как же я тащусь от твоих… твоей груди. Опусти кружево, мне нужно видеть соски.

Не желаю видеть, а именно нужно, какая вроде разница, а я от этого чуть не задохнулась от стыда и возбуждения. Не буду этого делать, не буду… Буду!

– Уже торчат. – Глаза Макса потемнели и подернулись мрачновато-голодной поволокой. – Погладь их, погладь сначала чуть-чуть, как я касался их языком, пробуя на вкус… – Телефон в моей руке затрясся, едва я обвела одну из вершин.

Да, всю эту развратную работу выполняла моя рука, но ощущение-то было, что это на самом деле бессовестный директорский рот заставляет меня ерзать и увлажняться все сильнее. Быть этого не может, этого не происходит, ведь правда? Нет, не правда!

– Сожми грудь… тш-ш-ш… слегка, нежно, с моими девочками нельзя грубо обращаться, – глухо пробормотал Макс, а я… так и сделала. И мой позвоночник прострелило, стона было уже не удержать.

– Да-да, все так! Теперь прочь юбку и белье!

– Ма-а-акс! – жалобно взмолилась я, но в ответ лишь заработала требовательное «немедленно!»

– Можешь положить телефон, но только на пару секунд, и поторопись!

Стаскивая одежду, я, наверное, в тысячу первый раз спрашивала себя, почему не прерву это безумие, почему продолжаю, как марионетка, следовать его указаниям.

– Опусти руку между ног, погладь себя, как будто это я. – Перед моими глазами заплясали разноцветные пятна, а уровень смущения уже давно взлетел до запредельного, как и вожделение, что теперь, похоже, вовек останутся во мне переплетены теснее некуда. – Покажи мне пальцы!