– Все с вами ясно, куражницы, вашу мать! – Я бросил трубку и отключил на хрен все телефоны, чтобы не сорваться на ни в чем не повинных людей.

А еще через три часа сидел в самолете, летевшем в Санкт-Петербург, успев прямо перед регистрацией забронировать номер в «Астории», последний, зар-раза, самый дорогой, зато с видом на Исакий и в паре десятков метров от насмерть забитого постояльцами «Англетера»!

***

В «Англетере» зажигали. Судя по количеству стоящих рядом пустых туристических автобусов, делали это давно, успешно и с истинно русским размахом. Окинув быстрым взглядом разруху и хаос, царящий в отдельно взятом вполне себе уважаемом (ранее) пятизвездочном отеле, я узрел целехонькую, веселящуюся со вторым пилотом и стюардессой-мулаткой госпожу Гордон – все трое под вспышками камер европейских туристов лихо отплясывали дикую смесь джиги, ламбады и рок-н-рола на сцене, окруженной галдящей толпой. За барной стойкой я увидел нашего отставного винг коммандера Роял Эйр Форс (подполковника ВВС Великобритании) Ее Величества – Ника Пэчборда, первого пилота, на протяжении последних двадцати лет бессменного командира экипажа личного самолета Алекс, перед непробиваемой, чисто английской сдержанностью которого пасовала порой даже сама Мегера. Этот бравый вояка со стальными нервами и холодным разумом всегда был трезв, невозмутим и готов к полету куда угодно, кроме России. Он совершенно откровенно не любил сюда летать, проговорившись как-то, что это единственная страна, в которой все всегда идет не по графику: погода не соответствует прогнозам, планы госпожи Гордон всегда катятся кувырком, вместо Москвы приходится лететь в Астрахань или Владивосток, водка оказывается крепче бочкового виски, а женщины возмутительно красивы даже без обработки фотографий фотошопом – ну невозможно работать абсолютно! Очевидно, и сейчас в очередной раз что-то пошло не так: то ли налитая в пивной бокал янтарная жидкость была сопоставима по крепости с водкой, то ли женщина с низкой социальной ответственностью, сидевшая рядом, оказалась прямо-таки подсудно хороша, но Ники, как заведенный, кивал бритой башкой, при каждом кивке старательно утыкаясь породистым носом в изумительный бюст блондинки, что-то горячо ему втолковывавшей. А дева и правда притягивала мужской взгляд вне зависимости от степени его трезвости: стильный типа «офисный» костюм того странного нынче модного цвета, при котором категорически непонятно – женщина одета или полностью обнажена, подчеркивает соблазнительные изгибы, изящные стройные ножки обуты в кроваво-красные туфельки на тончайших металлических шпильках высотой с Эйфелеву башню, на которых, пожалуй, только возле шеста и можно удержаться на ногах, шикарная грива золотистых локонов скрывает лицо, но оно уже и не важно, с такой-то фигуркой! Прямо питерская белокурая бестия высочайшей марки! Хм, и по чем, интересно, такая красотка берет за ночь? Не то чтобы прям хотелось, но определенно заинтересовала, скажем так, чисто гипотетически. Нет, Нику я совершенно точно не собираюсь переходить дорогу, к тому же мне уже нехорошо становится при мысли о том, во что этот бешеный квартет мог втравить моего Светика, с ее-то неподготовленной к таким выкрутасам психикой! Но вот попробовать спросить у коммандера надо, даже в таком состоянии он может сконцентрироваться и выдать столь необходимую мне информацию. Так что я, крадучись, начал передвигаться в сторону бара, мимикрируя под стены и стараясь не попасться на глаза буйствующей во хмелю Алекс.

– …и понимаешь, ведь я же старше его, прикинь, на херову тучу лет, а? Он же мне в сыновья почти что годился, я ж его училка была. А меня ну так вставляло, что ну вообще не могушечки как стыдно было, а ничего поделать не могла, прикинь?

– М-м-м… Ё…

Если бы мне сейчас прилетел в башку «тае тад», мне было бы проще удержаться на ногах, чем при осознании того бесконечно охренительного факта лицезрения моей нелепо одевающейся скромняшки Светули в роли роковой красотки: бюст, ножки, шпильки, локоны, твою мать! Но эффект от ее преображения многократно усилился и даже перекрылся дошедшим до меня смыслом ее сумбурной речи.

– Вот! Ты понимаешь! Ты меня понимаешь! А я сама себя не понимала, да? И он такой глазюками своими зырьк-зырьк, а у меня аж в коленях так мягко-мягко становилось, а вот тут, – гулко сглотнув, я узрел, как Светлана Николаевна совершенно бесстыдно, абсолютно, даже я бы сказал, бессовестно-развратно огладила обеими руками упакованные в дорогое шмотье верхние девяносто, которые и без этого провокационного жеста привлекали самое пристальное к себе внимание, – наоборот, аж в горошину все стягивалось и так это – тырьк-тырьк в них…

– Аргхм… Во-о-о…

Собственное сердце вдруг пустилось скакать, изображая чокнутого футбольного фаната, чья команда победила на Чемпионате мира. Да какого там мира! Чертовой Вселенной!

– Ну да! И я ж о том! Ты такой славный, ты все-все понимаешь. Хороший, ох, Ники, ты такой хороший. Вот чего бы мне не влюбиться в какого-нибудь такого хорошего-хорошего, милого-милого мужика, как ты, к примеру, – такой вот милый, такой добрый, такой понимающий, прямо Теди-берчик такой. Чё меня так на этого засранца малолетку тянет, а? – по-бабьи всхлипнув, Светуля щелкнула пальчиками бармену и продекламировала: – Плесните волшебства в хрустальный… ик… звон… бокала. Чё там дальше?

И придурок, которому лишь бы развести клиентов на бабло, с заискивающей улыбочкой моментально подвинул ей пафосный бокал с дорогущим коньяком – грамм двести, не меньше.

– И мне того же самого, что и прекрасной даме, – рявкнул я.

Ишь ты, славного-хорошего-понимающего-подходящего ей подавай, а я опять ни с какого боку не в тренде. Ну держись, дорогая моя нервомотина, достала меня уже сил моих нет! Пляски вокруг да около, игры и джентльменство кончились!

– Ух ты ж, прям со спины видать, что я столь прекрасна? – удивилась моя заразина, поворачиваясь на звук и ослепительно улыбаясь. Однако ослепительность ее улыбки стремительно померкла, едва ее осоловевшие глазки – потрясающе, кстати, накрашенные, в отличие от ее повседневного небрежного, чтобы не сказать абсолютно отсутствующего макияжа – сосредоточились на моем лице.

– А ты что тут делаешь? – искренне изумилась моя помощница, слегка наклоняясь вперед и открывая изумительный вид на нечто порочно-кружевное, делающее декольте женщины еще более манящим для мужского взгляда. – Алекс сказала, что ты дома, гоняешь всех.

– А я и гонял, – кровожадно оскалился, с трудом перемещая внимание обратно к ее глазам, – до тех пор, пока случайно не выяснил, что вас занесло черт знает куда.

– Ой-ой, можно подумать! – легкомысленно взмахнула она рукой. – Как будто Питер – у черта на куличках. Чтоб ты знал, мне тут нравится больше, чем в Москве.

– Да понятное дело. В Москве, чай, по Эрмитажу ночью не погуляешь, – съязвил я.

– Ма-а-акс, ну что ты такой зануда, а? – протянула она, закатывая бессовестные очи.

Я нарочито покрутил мизинцем в ухе:

– Мне только что показалось, или я услышал из твоих уст интонации, присущие нашей незабвенной шефине? – привираю, конечно, растягивать мое имя у Светочки выходило совсем по-другому, так, что моя и без того активная заинтересованность ниже пояса становилась навязчивой потребностью, настойчиво намекающей сменить обстановку на более приватную. И осуществить я это был намерен в кратчайшие сроки.

– А давай выпьем, а? На брудершафт? – внезапно хихикнув, предложила Светик.

– А не побоишься? – моя ухмылка стала коварной и торжествующей.

– Чего мне тебя бояться? – небрежно махнула рукой моя драгоценная пьянь, чуть не расплескав пять тысяч одним махом и совсем не замечая обещания разнузданного разврата в самое ближайшее время, наверняка отчетливо видимого для кого угодно в адекватном состоянии.

– А давай, – азартно согласился я и подтянул ее вместе со стулом так, чтобы плотно прижать к себе. Твою мать, хорошо-то как! Еще никакой обнаженки, да и конечности все мои в приличных на публике местах, а уже в мозг бьет мощнее стакана водки, опустошая его до звона.

Не глядя взял с барной стойки придвинутый барменом бокал и переплел руку с ее. Медленно, уставившись прямо в ее затуманенные алкоголем глаза, выпил огненную ароматную жидкость и наклонился, ожидая, пока она завершит глоток.

– Ну, что? Брудершафт, Светлана Николаевна? – выдохнул ей в самые губы, одновременно мягко, но настойчиво обхватив затылок, едва не застонав, пока проскальзывал пальцами сквозь роскошную тяжесть волос. Шансов уклониться или ограничиться дурацким клевком я давать не собирался.

– Брудершафт, Максим Владимирович, – прошептала моя сладкая пьянчужка, облизываясь, очевидно, не соображая, что этим окончательно подтолкнула обоих к сладкой неизбежности.

Ждать от нее решительного движения навстречу, что покроет остаток дистанции, не стал, прижался к уголку рта сам, ловя аромат и вкус жгучего напитка и уже знакомо-дико-желанные ее. Не деликатничая, нажал языком, требуя отдать на растерзание вожделенную территорию и в тот же момент поворачивая голову, чтобы вломиться как настоящий победитель – в полную силу, никакой дипломатии, только наглый захват, призванный сломить любой намек на сопротивление. Светочка на мгновение замерла, не отвечая мне и, кажется, еще пытаясь уцепиться за краешек не утопленной в алкоголе благоразумности, но я усилил напор, бесстыдно глухо простонав, облизывая и толкаясь языком, искушая обещанием сотворить нечто совершенно сумасшедшее, только впусти. Давай, моя хорошая, поддайся мне, дай одолеть твое ненужное упрямство, позволь уложить тебя под себя, прекрати бояться и отступать, ведь я сам давно уже не то что на коленях – на лопатках перед тобой.

Ответный тихий стон и так ожидаемо, но абсолютно внезапно открывшийся доступ для моего чувственного вторжения буквально шокировали полнотой впечатлений, пусть именно этого я и добивался. Это как проломить слой льда, чтобы провалиться сразу в горячий источник. Захватывает дух так, что от макушки до пяток все сводит в жестоком напряжении, до звона в нервах и мышцах. Звуки, запахи, люди исчезли, остался лишь всеобъемлюще окутавший жар. Нет, это не возбуждение в привычном мне смысле, когда член подскакивает в ожидании неизбежного использования, не то совсем. Когда именно эта женщина целует меня, отбрасывая свою сдержанность, то я весь обращаюсь в тот самый кусок чувствительной плоти, который ошибочно принято считать единственной настоящей мужской эрогенной зоной. Ей не нужно трогать меня где-то конкретно, достаточно просто вообще касаться, как сейчас – одна ладонь на моей груди, комкающая рубашку в тщетной попытке притянуть ближе, пальцы вдавливаются в основание шеи, будто предотвращая мой побег, которому никогда не бывать, губы и язык ласкают, трутся, напирают, стремясь заявить ответное господство над моими, еще секунда – и я взорвусь таким фонтаном, что переодеваться придется нам обоим.